М.Т. Мазуренко © 2012

Утраченная Колхида

Глава 1. 1878 -1921. Эпоха раннего освоения Колхиды. Под патронатом Русской империи || Глава 2. 1921-1946. Советизация Грузии. Коллективизация. Отечественная война || Глава 3. 1947-1954. Отрочество и юность || Глава 4. 1954-1960. Мои университеты || Глава 5. 1960-1984. На Зеленый мыс наездами || Глава 6. 1984–1988. Снова на Родине || Глава 7. 1989-1991. Одна на Родине || Глава 8. 1992-1993. Лето с Андреем. Шторм || Глава 9. 1994–2004. Последние приезды

Глава 9. 1994–2004. Последние приезды

Лето с внучками. 1994 год. Проездом в Турцию

Турция. В районе Карчхала.
Майя Мартынова – моя внучка, я, Дато Гвианидзе

Осенью 1993 года я стала директором Тверского ботанического сада. Тверь находится в 200 километрах от Москвы – три часа езды на электричке. Ботанический сад совсем небольшой, у слияния реки Тверцы и Волги. Мне выделили комнату в общежитии. В Тверском университете я проработала пять с половиной лет. На выходные дни уезжала в Москву. Одновременно с заботами о семье, о ботаническом саде я, как и прежде, сопровождала Андрея в его поездках.

C 1994 по 1998 год, вплоть до смерти Андрея, мы ежегодно, иногда по два раза приезжали из Москвы на Зеленый мыс, а оттуда ехали в Турцию для сбора растений.

Первые поездки показали возможность работы в Турции. Андрей поставил перед собой задачу написать монографию по флоре Северо-восточной Турции в пределах бывшей Российской империи.

Зеленый мыс стал для нас трамплином для поездок в Турцию. У меня сохранился контракт Батумского ботанического сада с Трабзонским университетом. Под его «прикрытием» мы совершали далекие поездки в разные районы этой горной страны. Андрей заранее разрабатывал маршрут, агитировал коллег в Москве, Ленинграде. Это сокращало расходы. В Аджарии мы арендовали машину с оплатой бензина. Шофер был на полном нашем довольствии плюс 40 долларов в день за работу. Это были выгодные условия и для нас. Таким способом были осуществлены целых девять полноценных экспедиций и собран гербарий, позволявший Андрею описать детально флору северо-восточной Турции. Но его смерть оборвала эту работу.

В родной дом на Зеленом мысу мы заезжали только на несколько днейдля организации поездки. Приезжая, мы видели перемены, узнавали новости.

В июне 1994 года Андрею удалось сагитировать сотрудников ботанического сада МГУ Михаила Пименова и Евгения Клюйкова, студента Петю Волцит и двух ботаников из Таллинна для поездки в Турцию. Мы взяли с собой и наших внучек: семилетнюю Галю и пятилетнюю Майю. На время поездок мы их оставляли на Зеленом мысу на попечении друзей. Во время первой поездки они оставались в ботаническом саду у Маши Овчинниковой, а во время второй – у соседки Венеры Авдишвили.

Из Москвы до Сочи ехали поездом. Оттуда в Батуми на катере «Михаил Светлов». В Сочи на морском вокзале никакого расписания нет. Катер отправляется в Батуми в зависимости от погоды и настроения капитана. Долго ожидающие пассажиры бродят вокруг, настороженные, все время готовые броситься к кассе, выстроиться в плотную очередь и купить билет, чтобы погрузиться на катер.

Северо-восточная Турция в районе Ардануча.
Наши внучки Галя (слева), Майя(справа).
В центре Дурсун Игит. Он нам много помогал

Отплытие задерживается. Приятный летний вечер сменила ночь. Её мы провели на пригорке, откуда порт виден как на ладони. Утром стали продавать билеты, проверять декларации и медленно запускать на катер. Эстонцев в последний момент не пропустили. Их страна не входит в СНГ. Состав нашей экспедиции сократился на два человека.

Только во второй половине дня отчалили. Прибыли в Батумский порт в середине ночи. Над бухтой, обрамленной бархатными темными горами, светит огромная луна. В морском порту оживление. Наперебой предлагают прокатить куда угодно. Быстро везут на Зеленый мыс, на нашу гору. Там на разбитой шушабанде горит свет. Саша с Тамарой пьют чай. У меня создается полное впечатление, что ничего не изменилось. Позже время от времени посещала та же мысль. Но изменения, увы, не в лучшую сторону все же произошли.

Открываем калитку, заходим в наши комнаты. Нужно устраиваться, положить спать девочек. Из дома вытаскиваю на улицу одеяла, затхлые матрасы. Ложимся на воздухе, под луной. Тепло. Нас окружает пряный аромат цветущих мандаринов.

Утром, проснувшись, первым делом я вижу ноги моего брата. Он привык пользоваться моей половиной. Воровато снимает вывешенное белье, не здоровается.

Иду к Венере с Сережей. Узнаю новости. Твалчрелидзе, то есть мой брат и Тамара, ждут меня с нетерпением. Хотят помянуть мою маму. На поминки званы сотрудники ботанического сада. Про себя удивляюсь. Если хотят примирения – почему вчера ночью, когда мы приехали, не поздоровались, не напоили чаем, хотя бы детей. Второе – никакой особенной даты для поминок моей мамы нет. Мама умерла 13 марта. Позже я поняла: нужно создать общественное мнение.

Сережа возбужденно рассказывает о том, что у мингрелов – беженцев из Абхазии – на днях убежали два поросенка и попали в поле зрения Саши. Он их присвоил, видимо, для поминок. Мингрелы прознали, был скандал, чуть не окончившийся дракой. Поросят вернули.

В доме отдыха, бывшей «Магнолии», живут мингрелы – беженцы из Абхазии. Плотно засели и домик тети Кати по соседству.

Весной никто не обрабатывал мой участок и он сильно зарос сорняками. Особенно разрослась киви. Ее толстые стволы забрались на куннингамию. Наши внучки сразу же стали лазать, качаться на этих лианах.

Необходимо арендовать машину для поездки в Турцию. Я с Пименовым занята этим делом, подолгу отлучаюсь из дома. А Тамара, помня мягкий характер Андрея, потчует его супом с фрикадельками, надеясь на совместные поминки. И мой дорогой супруг ест эти фрикадельки. Я весь этот театр вижу насквозь. Возмущаюсь. И конечно никаких контактов с Твалчрелидзе не намерена налаживать.

Тактика войны. Совершается нападение, захват. Затем примирение. На это все и рассчитано. Потом, конечно, очередной захват земли.

Автандил, которому я поручила присматривать за садом и домом, рассказывает, как его неоднократно вызывали в Сакребуло, кричали на него, нажимая на то, что он горец и здесь чужой. Но Авто устоял.

Моя племянница Ира работает заведующей кафедрой в чайтехникуме, переименованном в «институти», а по совместительству – переводчицей в ботаническом саду. Ведь ее бабушка, моя мама, знала языки и внучка вроде бы также их знает.

Поминки состоялись без меня и Андрея. Олега и тети Майи я на них не видела. Да и ближайших соседей тоже не было. Видимо, не хотели портить отношений с Олегом. А возможно и не звали. Но из ботанического сада и из чайтехникума многие, даже те, кто и не очень знал мою маму, пришли вкусно поесть, выпить вина. Тамара и Ира – большие искусницы в приготовлении грузинских блюд. Я издалека наблюдала торжественную процессию, следующую на карелинское кладбище. Фотографию моей мамы в большой раме несла Тамара. Среди приглашенных был и Вано Мамунидзе и Дато Гвианидзе. Оба они зашли и к нам на площадку по-соседски, уже сильно под парами.

Придуманными поминками Тамара хотела убить сразу нескольких зайцев: подмазать сотрудников ботанического сада, помириться с Олегом, со мной и в дальнейшем захватить площадку. Удалось только первое, хотя, поскольку Ира не знала английского языка, ее уволили. А через три года ей пришлось уйти и из техникума.

Теперь в Аджарии на купоны ничего не купишь. В ходу русские деньги. Массовый поток машин с товарами для обмена в Турцию почти прекратился. Едут туда только местные за продуктами.

В течение десяти дней мы ездили по северо-восточной Турции на юг за Эрзерум. Тамаз Абашидзе, у которого мы арендовали микроавтобус, отличался прекрасным характером. Но у машины мотор изношенный, на подъемах грелся, машина не тянула. Поэтому мы не смогли подняться высоко в горы и ехали не по намеченному маршруту, а более низкими перевалами.

По возвращении на Зеленый мыс Пименов с Клюйковым уехали. А мы остались. В июле снова арендовали машину для поездки в горную Аджарию. С нами поехал Петя Волцит и наши внучки. Главной целью была работа на перевале Годердзи. Планировали остановиться на заставе под тем же названием.

Молодой жуликоватый шофер на разбитом микроавтобусе по хорошо знакомой дороге быстро привез нас в высокогорья Бешуми. Остановились у его родных в горном домике-летовке. В густом тумане провели несколько дней в ожидании хорошей погоды. Видимость была минимальной. Не видно ничего в пределах нескольких шагов. Изнывали в безделье. Под нами мычали маленькие коровы. Густой коровий дух обволакивал как и белый густой туман.

Ранним утром 26 июля наконец, разметало облака, и мы смогли выехать в сторону заставы. По долинам еще стелился туман. Высокогорья быстро высыхали под лучами яркого солнца. По вершинам Арсиянского пограничного хребта без задержек доехали до двух домиков заставы, рассчитывая на помощь бывшего сотрудника ботанического сада, теперь пограничника. Но когда подъехали, обнаружили: все, кто находятся на заставе, в большом волнении, не выходят из помещений. Принять нас не могут. Оказалось, два турка-пастуха, ничего не подозревая, в поисках своих отбившихся бычков в тумане пересекли границу. Их на обходе убили пограничники. Вызвана комиссия из Москвы. Мы как раз угодили к ее приезду.

По затяжному крутому спуску мы словно птицы слетели с хребтов к подножью гигантской горы. Там следующая застава – Васюхно. Названа она так, потому что в 30-е годы тут геройски погиб пограничник Вася.

Начальник заставы – молодой парень, хвастается недавней охотой на медведя. Каждый начальник заставы в этих краях хвастается своими охотничьими победами. Лето короткое, родина далеко, зимой завалы снега. Тоска!

В лесном поясе, где находится застава Васюхно, делать нечего. Нам нужны высокогорья. Поэтому поехали дальше на запад вдоль хребта к заставе Чирухи. Пересекаем знакомую яйлу Сары Чаири. Сплошные овраги, земля выедена.

Несколько дней работали на заставе Чирухи. Пограничники разрешали свободно заходить на нейтральную полосу даже без сопровождающих. Теперь на эту полосу изредка разрешают загонять скот. Потому что трава, которую может щипать скот, растет только здесь – за пределами полосы все выедено и вытоптано. Мы собрали большой гербарий.

По приезде на Зеленый мыс сушим гербарий то у костра, то на солнце. Чем больше сеток, тем больше забот. Девочки и Петя нам очень помогают. Газа нет. Мы не только сушим гербарий у костра, но и готовим на костре пищу. Костер разжигаем под навесом. Дожди в Батуми – постоянное явление.

К костру через мандариновый сад приходят куры моей тетки, клюют крошки. Андрей поймал одну, качает. Он всегда играет с животными: то с собакой, то с гусем, а тут с курами. Тетка с балкона дома подсмотрела и доложила невестке. Боится, что мы украдем.

Вижу разгневанного Андрея на дороге, а на балконе – тетку. Мой деликатный, тихий Андрей, от которого я за всю жизнь грубого слова не слышала, обращается к тетке:

Я же вспомнила, как в 1985 году, когда мы с Андреем только переехали на Зеленый мыс, Андрей по старой привычке качал кота на руках, приговаривая:

– Кота на мясо изрубили. - Шутил. Но тетка сразу же к тете Кате с жалобой:

– Ая говорила, что Андрей добрый, а он кота собирается зарезать.

Ходим на море. Пляжи совершенно пустые, только к вечеру, как из нор, выползают из домов бывшего пансионата абхазские беженцы. Мрачные, в черных одеждах, словно черные вороны, они садятся на шпалы железной дороги и смотрят на закат. Поезда давно не ходят. В домах отдыха беженцев не кормят. Нечем. Они развели огороды по обочинам дорог, вокруг корпусов.Топят маленькие печурки, на которых готовят пищу. Из окон выглядывают трубы. Много стариков. В их облике – обреченность. Вернуться на родные пепелища им не придется.

7 августа жаркий день. Мы вдвоем едем в Гонио. Теперь граница не на замке. За Чорох легко проехать на попутных машинах. Цель нашего похода – детально обследовать обрывы между Гонио и Сарпи. Об этой, особенно охраняемой пограничной территории, ходили легенды как о самых красивых обрывах и бухтах Черноморского побережья. Действительно – обрывы красочные, но ничем не отличаются от других. На побережье Черного моря много красивых мест. Легенду породила, видимо, их недоступность.

В 2007 году в Аджарию приезжали гости из разных стран. Поехали посмотреть обрывы у села Квариати. Все гуляли внизу, а сотрудник ботанического института из Санкт-Петербурга В.Партиниерна вершине скалы, в густых зарослях подлеска запутался, упал с обрыва и разбился насмерть.

Турция. На Карчхале

Очередной раз в Турцию мы поехали в августе с Отари Апакидзе. Машина у него прекрасная. Свои «Жигули» он любит и холит. Отари – маленький и толстенький, средних лет человек. Живет на территории ботанического сада, работает в Махинджаури на автосервисе. Поездка с Отари была очень удачной. Мы с ним доехали до Ризе, затем поднялись на перевал Овит-даг. Спустились в долину Чороха к городку Испир. Оттуда вдоль Чороха доехали до Артвина. Затем из Борчхи поднялись к подножью Карчхала, горы высотой более 3000 м. Удалось совершить поход в альпийскую зону. Машина Отари тянула, он весело шутил.

Карчхал – это те синие горы Турции, которые я видела издалека с нашей площадки еще в раннем детстве. Оттуда всегда приходила непогода, как говорили старожилы. Их закрыл от меня большой серый дом Олега.

В 1985 году, когда мы поднялись на яйлу Кослис тави, огромная гора Карчхал, казалась нам совсем близко, громадой возвышаясь над нашими головами. Граница почти весь век была на замке и попасть в Турцию было немыслимо. Прошло 10 лет – и вот мы на Карчхале!

Саша, мой брат, вошел в доверие к председателю колхоза Темури Ахвледиани. Он прекрасно разбирается в бытовой технике и чинит телевизоры не только самому Темури, но и всей его многочисленной родне. Руки у него золотые. Человек он теперь нужный. А потому договорился об очередной комиссии. Продвигает вопрос о том, чтобы у меня отрезать от площадки квадратные метры в свою пользу. Хотя Советский Союз уже не существует, но старые порядки пока незыблемы. Можно вызывать комиссии, брать взятки, делать перемеры. И так будет еще несколько лет, пока, наконец, не заговорят о приватизации.

Накануне нашего отъезда нам объявляют о предстоящей комиссии. Но мы соблюдаем конспирацию. Под вечер уходим на море. На следующее утро в день нашего отлета подъезжает на своем «запорожце» Авто. Мы грузимся. С шушабанды смотрят на меня большие Ирины глаза, за ее спиной Тамара и Саша, который большей частью прячется. Ира удивлена: вызвана комиссия, а мы уезжаем? Я машу ей на прощанье. Тогда она произносит очередную гадость.

Конец августа. Улететь в Москву так же сложно, как и в былые времена. Отдыхающих, приезжающих на курорт, теперь нет. Летают местные жители и челноки в Турцию. Весь день стоим у бронированных дверей. Надеемся попасть в зал регистрации. За кругленькую сумму удалось пропихнуть туда Галю с Майечкой. Это устроил Автандил Беридзе, провожавший нас до самолета. Он же и обеспечил без поборов регистрацию гербария. Мало ли что придет на ум аджарским таможенникам? Мы ведь летим уже в другое государство и докажи, что ты везешь не их достояние.

1995 г. Лето. После путешествия с Хари

На следующий год в Турции, в Измире с 20 по 26 мая 1995 года мы с Андреем были участниками симпозиума «Жизнь растений». На этот симпозиум приехал Хари Вриман,– голландец, с которым мы путешествовали в 1993 году. Он любезно предложил нам поездку по Турции. С ним мы проехали по западному и южному побережью Малой Азии, пересекли полуостров с юга на север. Повидали Эфес, Милет, Анталию, Термезос, Конию, Каппадокию, Эрзерум. Были и в высокогорьях. Собрали огромный гербарий. Когда приехали в Ризе, Хари предложил нам уехать в Россию из Трабзона. Там курсирует паром до Сочи. Но я боялась, что нам не дадут провезти гербарий, включат в компьютер, и в будущем мы не сможем ездить по Турции. Кроме того, хотела приехать на родину, на Зеленый мыс, пойти на могилу мамы.

Из Ризе мы всю ночь ехали в большом автобусе вдоль берега Черного моря. Запакованный гербарий был завален вещами, товаром наших попутчиков. Ночью в Сарпи при въезде в Аджарию на таможне мы случайно встретили сына Нодари Сванидзе. Когда Андрей в молодости работал на Кобулетской станции лекарственных растений, Нодари был его начальником. Его уже нет в живых. Сын узнал Андрея. Угостил нас шампанским.

14 июня. Батуми. Рано утром медленно, нагруженные до отказа гербарием, мы покатили на каталочках по набережной наш огромный груз. Привезли в знакомый дом к моей учительнице Инне Васильевне Сандалиди. Она встречает нас радостными возгласами, улыбкой. В своей заставленной вещами комнате с большим столом, заполняющим почти все пространство комнаты, поит кофе, спорит с Андреем, который любит ее дразнить. Кажется, время остановилось. Все, как и прежде. Я с гордостью говорю, что видела совсем недавно воочию Каппадокию. Инна Васильевна всегда гордилась тем, что она гречанка-каппадокийка!

Коля из сарая выдает нам старинные запасы газет, которые Инна Васильевна намеревалась когда-то прочитать. Сейчас это как нельзя кстати. Необходимо срочно перекладывать, сушить гербарий. Располагаемся на большом внутреннем балконе второго этажа. Жаркий день. Но нужно спешить. Как бы заложенные в бумагу растения не запарились. И мы работаем. Перекладываем, сушим весь день без перерыва. Только к вечеру уезжаем на Зеленый мыс. Пахнет цветущая хурма кавказская. Всего два дня я была дома, на Зеленом мысу.

В бывшем доме Екатерины Эмильевны Щепетовой-Гетман, как и раньше, живут две большие семьи. Толстый Нектар разводит огород на маленьком участке. Его энергичная жена Этери торгует турецкими пакетами. В Турцию за товаром она ездить не может. Надеется вернуться в Абхазию. У нее советский паспорт. По этой причине иностранный паспорт она, как и все беженцы, оформить не может.

При входе на рынок постоянно стоит группа из нескольких женщин-беженок, торгующих полиэтиленовыми пакетами турецкого производства. Одеты в черное. На груди у них маленькие фотографии, отороченные черными рюшами. Память о погибших во время абхазской войны близких.

В ботаническом саду – массовые порубки деревьев. Зимой холодно, и беженцы-мингрелы совершают набеги. Это бросается в глаза и на Зеленом мысу, и на даче Карелиных. Кладбище разрослось. Придя на мамину могилу, я встретила Темури Джиджавадзе, пасущего свою корову. Он рассказал, что стариков-беженцев хоронят здесь в цинковых гробах. При первой возможности их перенесут на родину, в Абхазию.

А Олег, как всегда, благополучен. С Сашей и Тамарой по-прежнему в контрах. Сережа Авдишвили сплетничает: Ромочка, сын Олега, учится в том же юридическом колледже, где преподает Тамара. Он дразнит свою преподавательницу Тамару. Думаю – по наущению Олега.

Красивые девчушки – дочки Олега подрастают. Тетка сильно состарилась, болеет. Ссорится с невесткой.

Моя площадка заросла, в плохом состоянии. Авто объясняет тем, что боится Олега, что болеет легкими, что не хочет терять своего положения в ботаническом саду. Он мастерит безвкусные кадки для цветов. Для этого дела рубит бамбук в ботаническом саду.

В Батуми авиакассы теперь находятся в большом новом доме рядом с домом Инны Васильевны. В самом центре города. На солнцепеке – группа женщин. Они торгуют золотыми кольцами. Говорят, дешево. Я миную площадь и иду в нарядные авиакассы. Там возвышается знакомая замысловатая прическа – белая головка Нелли. Она меня узнает. Улыбается и долго расспрашивает о моем житье в Москве. Рассказывает, как трудно ей жить в Батуми. Новые времена!

Улетаем. Жаркий день. Самолет сажают на дозаправку в Тбилиси. Наконец самолет заправлен. Через два часа мы во Внуково. Нужно доставить гербарий домой. Но это совсем не просто. На посадке в автобус давка. Таксисты заламывают немыслимые цены. Но все-таки гербарий доставлен и не сломан. Огромное путешествие – позади.

Март 1996 г. С Ольгой Волцит и Андреем Сытиным

В 1996 году мы дважды побывали на Зеленом мысу. Первый раз в марте, второй – в середине лета. В марте с нами поехали два научных сотрудника: Ольга Волцит, -зоолог из Москвы и сотрудник ботанического института из Петербурга,-Андрей Кириллович Сытин. Он занимается астрагалами.

Из дневника: «28 марта. Внуково. Все очень знакомо. На аджарском самолете гордо написано «Adjarian airlines». В самолете одни толстосумы, очень толстые. Для одного, особенно толстого и почти квадратного «чемодана» (он везет два больших телевизора), перед отлетом специально подгоняли трап. В салоне пассажиры разбились на несколько компаний. Непрерывно курят, едят икру, запивая шампанским. Высший шик! Над Россией снег. Кавказский хребет пролетали в стороне от Абхазии, повернув сразу к Малому Кавказу и только под конец в тумане развернулись над морем. Самолет на посадке мчит по взлетной полосе. Из иллюминатора вижу родной, знакомый, но совершенно пустынный, аэропорт. Знакомые серые кроны эвкалиптов.

На таможне содрали за все, что могли, даже за заполнение декларации взяли по 2 доллара! Свинство, бедность и холод. На площади, у аэропорта накинулись таксисты: неопрятные водители борются за пассажиров. Машины такие же битые жизнью, как их владельцы.

Зеленый мыс встретил мелким дождем. Сыро и промозгло. Ранняя весна. Цветут алыча и листопадные магнолии. Заметны только вечнозеленые обломанные, а чаще обрубленные, деревья.

Печальные новости: умерла старая Шура Авдишвили. Вслед за ней умерла от рака Венера. Сережа, не дождавшись 40 дней после ее смерти, привел в дом жену-аджарку из села Чайсубани. Маленькая, жилистая, она вместе с беженцами успешно торгует на рынке пакетами. На заработанные деньги купила шкаф, который привезла в качестве приданого. Отличается чистоплотностью. Мы застали ее на сносях. На второй день начались роды и она никак не могла разрешиться. Рядом с ней ее пожилая мать. В роддом роженица ехать наотрез отказалась. Не хотел везти ее и Сережа. За роды нужно платить 200 долларов. Новая жена скупая.

Сережа после смерти Венеры снова приобрел независимость в отношениях с Олегом. Разругался из-за межевого плодового дерева. Сергей, выпив очередной раз, высказал свою неприязнь к Олегу в самых резких выражениях.

С Сашей Сережа, наоборот, подружился. Вот такая рокировка. Поэтому вокруг роженицы вьется Ира, моя племянница. Она всеми силами советует рожать в больнице. Саша теперь слесарь в больнице моряков. У него знакомства в медицинском мире. Может помочь.

Сережа сообщает, что Саша хочет поговорить со мной. Мой брат, мой враг сидит против меня. Сильно постаревший. Уже никаких чувств к нему я не испытываю. Нет, не примирения он ищет. Ему (а главное – его жене), нужна площадка, земля. Я говорю ему, что готова в память о нашей матери поддерживать с ним отношения. Но это не касается моей земли. После этого я больше не вижу у себя своего брата.

Мексиканские сериалы в полном разгаре. Андрей хочет знать, что будет дальше с «Просто Марией». А со светом на Зеленом мысу очень плохо. Только у Тарика на хоздворе есть движок, такой же, как у Олега. Под вечер Андрей спускается на Хоздвор. С Верой, матерью Тарика, комментирует перипетии любовных интриг. У телевизора сидит вся семья. Без зрелищ трудно!

Договорились о машине. В Турции путешествовали с 31 марта до 16 апреля. Было несколько приключений. Задерживали жандармы. Как и раньше, нас выручал контракт с Трабзонским университетом. Стоит показать – отпускают, улыбаются и даже извиняются.

Я иду к буку. Так же как и раньше сияет голубым Батумская бухта. Сильно разрослась киви. Болеют мандарины. В доме очень сыро, книги покрылись плесенью. Саша, мой брат, отвоевал для себя чайную плантацию. Авто говорит, что его неоднократно вызывали в Сакребуло, внимательно изучали генеральную доверенность. Но придраться не могли. Границы остаются неприкосновенными. Саша с Тамарой на мою территорию не ходят. В своей части дома они сделали небольшой ремонт. Шушабанду застеклили.

Мы с Авто поехали снова в нотариальную контору чтобы оформить доверенность на новый срок. Он мне рассказывал, что к нему подходили, просили продать сад. Но он человек честный, отказывает, не идет на сделку. Я ему отвечаю, что я уверена в его честности.

1996 г. Лето с внучками

Главная цель Андрея – более подробно обследовать высокогорья пограничных районов Турции и Аджарии. А это возможно только в середине лета. В 1996 году на Зеленый мыс мы летим вчетвером: А.П.Хохряков (почти 63 года), М.Т. Мазуренко – (его жена, почти 61 год), внучки – Галя (9 лет) и Майя (8 лет). Два дня задержек рейса. В Батуми прилетели только под вечер 27 июля.

Погрузились в зелень и влажное тепло. Везде, куда ни бросишь взгляд, – огромные листья. Живем в доме Автандила Беридзе на вершине Батумского ботанического сада, под горой Фриде. Так удобнее связываться с будущими водителями. Мы рассчитывали на Авто. Думали, он нас будет возить.

Опыт предыдущих поездок показывал, что машины в Аджарии в основном разбиты, а водители требуют больших денег. Но Авто в Абастумани, лечит легкие. Дом его поставлен очень неудачно, хотя с маленького балкона открывается вид на море. Морской ветер врывается внутрь, сквозняк дует постоянно через центр дома в открытые двери. Я предполагаю, что болезнь легких Авто связана с этим постоянным сквозняком. Как важно при постройке дома предусмотреть розу ветров!

Насколько я симпатизирую Авто, настолько же мне не симпатична его жена Натела. Всклокоченные волосы, беззубая. Всегда одета в грязный бумазейный халат. Трудно поверить, что это молодая женщина.

Ищем машину несколько дней. Нас обманывают, торгуются и обещают. В Аджарии обещания столь искренни, что я, прекрасно зная эту традицию, все равно ловлюсь. Бесполезно уходит драгоценное время. Дато Гвианидзе соглашается ехать с нами в Турцию. Мы ездили с ним в 1993 году в Трабзон и в Артвин. Берет аванс 200 долларов. До последнего момента сомневаемся, состоится поездка или нет. 2 августа выехали. С первой минуты путешествия Дато постоянно нас обманывал. Пообещал ехать на новой машине, а подъехал в день отъезда на старой. Прежде чем отправиться на таможню, мы чинили ее за наш счет в автосервисе. Но так как мы потеряли несколько дней и Дато взял задаток, то пришлось смириться.

В Турции по дороге в Артвин лежат горкой старые покрышки. Дато долго в них копался, подобрал для себя. Но они старые, «лысые». Мы в первом же маршруте только чудом не сверзились с горы под откос. Дато широко пользовался гостеприимством турок, чинил машину в каждом лесничестве, автосервисе. Все за наш счет. Таким же чудом нам удалось снова попасть на Карчхал. Это путешествие часто носило драматический характер. А мы были с детьми. После десятидневного пребывания в Турции Дато вернулся в Аджарию. Таков закон. После отъезда Дато мы ездили с Топкадыром, турком. Под конец заболели дизентерией и с большим трудом вернулись в Аджарию. Все эти драматические события описаны в книге «Дорогой мой ботаник».

На таможне при въезде в Аджарию, в Сарпи, поборы и проверки заняли всю ночь. Не выпускали автобус с тбилисскими челноками до утра. Потом нужно было ждать «канареек», то есть сопровождающих милицейских машин с мигалками. Новые порядки. Сопровождают транзитные автобусы эти «канарейки» до границы с Мингрелией, то есть до речки Чолоки. Нужно собрать на «канарейку» деньги. Иначе не поедут. После долгих препирательств деньги собрали и поехали. Для нас удобно. Машины едут через Чаквинский перевал близко к дому Авто, который стоит рядом с перевалом. Нужно, чтобы автобус остановился и мы выгрузились. Остановят для нас автобус или нет? Турок водитель поет нудную песню. На счастье, милиционер оказался мужем лаборантки из ботанического сада. Молодая девушка, его невеста, поступила на работу перед моим отъездом. Я ее плохо помню, но муж расплылся в улыбке, по его просьбе машину остановили. Вещи быстро выгрузили и мы попали к Авто. В его деревянном домике мы провели пять дней как в лазарете. Достали лекарства. Встали на ноги.

Как и в прошлые годы, когда я появлялась в Махинджаури, на Зеленом мысу, мои братья начинали активную деятельность. Вызывали комиссии по распределению земли, то есть каждый из братьев опять надеялся узаконить за собой площадку. Опять я видела хитроумного Темури Ахвледиани. Опять, как и высмоленный и вечно курящий Сулико Романадзе – главный землемер, обещал решить вопрос с земельным наделом.

Я беру тоху и иду на могилы, убираю. Могилы прадеда и прабабушки еще сохраняются, сосна приморская с высоким стволом стоит прямо над могилами и, к моему удивлению, никем не тронута. Цементные плиты во время ливней почти полностью заплыли наносами земли. Расчищаю. Зивер и Нина выходят, жалуются на трудную жизнь. Обещают присматривать за могилами. Бегает большой выводок кур, разгребает лапками землю.

Улетая в Москву, самолет брали с боем. Сначала бежали по летному полю с сумками, чтобы первыми попасть на трап. Потом стояли на переполненном, раскачивающемся трапе. Я боялась – трап перевернется. Нет, улетели благополучно.

1997 год. По Турции вместе с Авто

В следующий раз на Зеленый мыс мы попали в 1997 году, в середине лета. Я предложила студентам поездку в Турцию с полной оплатой. Нужны были помощники. Согласилась Оля Воробьева, студентка Тверского университета. Андрей вел активные переговоры и в МГУ. На географическом факультете нашел студента Рустама. Двух помощников нам вполне хватало. Запаслись необходимыми продуктами. В Батуми их нет, а в Турции дорогие.

Во Внуково – полная неразбериха. Шум, суета. Народ толпится перед табло. Студент, видимо, ехать раздумал и в последний момент спрятался. Улетели без него.

В Батуми сонные коровы на асфальте взлетной полосы равнодушно жуют жвачку. К нашей радости, таможню в аэропорту с ее поборами отменили. Все обветшало, неопрятно и серо. Масса так называемых «таксистов», как и в прошлые годы, кидается на нас с остервенением. Приехали на гору в дом к Авто. Он на месте и готов с нами ехать. Его дом совсем недалеко от кавказского заповедника ботанического сада. Спешим в глубину заповедного леса. Погружаемся в тишину, тень и прохладу.

Быстрая смена событий, перелет, кажутся фантастическими, а прогулка по заповеднику – настоящим подарком. Приятная прохлада в глубоких сырых оврагах стенки вдоль дорожек, заросшие мхами, папоротниками и эпимедиумом. Под пышными кронами каштанов лежат еще не совсем сгнившие, темно-коричневые палочки опавших соцветий. Листва вечнозеленых рододендронов и самшита ярко блестит.

За вечерним ужином жена Авто подает еду и что-то скороговоркой невнятно говорит по-грузински. Она недовольна. Мы в разгаре лета хотим сманить ее мужа-работника в Турцию. Я рассчитываю на Авто. Человек он проверенный. С ним, как я надеюсь, нам будет лучше, чем с ненадежными попутчиками, с которыми были приключения во время прошлых поездок.

Все наши мысли связаны с отъездом. Трудность заключается в том, что Авто должен получить иностранный паспорт, а в Батуми это предмет бизнеса. Те, кто попадает в Турцию, имеют возможность что-то продать-купить и поправить свое бедственное положение. Пришлось дать Авто деньги на иностранный паспорт. Эта процедура заняла время. Второй вопрос – машина. У Авто маленький старый запорожец. В него мы с нашим оборудованием никак не втиснемся. Машину побольше обещает дать на время родственник Авто. Новые заботы: необходима доверенность на машину! После двух дней мытарств машина стоит у нашего домика. Но на подъеме она подозрительно хрипит. У меня закрадывается сильное подозрение в ее непригодности. А ведь нам в Турции необходимо подниматься в высокогорья.

Одновременно мы с Авто оформляем на него генеральную доверенность на мой сад и дом. Он рассказывает, что родственники пристально следят за тем, есть ли эта доверенность у Авто или нет. Время от времени его вызывает к себе Расим Беридзе, проверяет. Колхозные законы незыблемы до сих пор.

Нотариальная контора теперь очень отличается от запущенной комнатенки Нинель Вахтанговны. Это красивое большое помещение напротив суда. Развеваются белые, с узорами, шелковые занавески. В большой вазе - огромный букет искусственных роз. За полированным столом сидит молодая, красивая, со вкусом одетая, манерная дама. Это нотариус. Снуют секретарши, машинистки. Доверенность готова!

У Авто еще одна забота. Он сдает анализы и нашу поездку ставит в зависимость от их результатов. Я волнуюсь. Уже несколько дней, как мы в ожидании. Вспоминаю детство, своего мнительного отчима Шурика. Ему все казалось, что он болен. Прислушивался к своему дыханию. Вошел в роль. И так глубоко, что на самом деле заболел бронхиальной астмой. А у Авто больны легкие. Мне его искренне жаль. Он обеспечивает большую семью. Хотел получить инвалидность: много сил положил, давал взятки. Но не получилось.

Не очень прячась, он, работая милиционером в ботаническом саду, рубит в бамбуковой роще стволы бамбуков и из них изготавливает кадки для пальм. Фасон некрасивый. Работа трудоемкая, много отходов. Я пытаюсь показать Авто как можно экономно и красиво использовать бамбук. В свое время по японским и китайским образцам в ботаническом саду делали очень красивые изделия: трости, вешалки, кашпо. Этот опыт, на мой взгляд, мог бы пригодиться. Но Авто продолжает мастерить по-старому. Внизу, под домом, рядом с коровником у него налажено производство кадок. Много драгоценного материала пропадает. Валяются обрезки бамбука. Несуразный фасон кадки можно встретить во многих учреждениях Батуми, в них стоят хилые заморенные пальмочки. А рядом на улице деревья расправляют пышные листья. На стебле бамбука выжигают трафаретом завиток. Некрасиво, трудоемко. Вот бы где Эмзари с его вкусом, фантазией развернулся! Но у Авто этого таланта нет. Он выставляет кадки у дороги. Челноки, следующие в Турцию и обратно, покупают.

Жена тоже зарабатывает. Вниз от дома по холму у нее огород. Выращенные огурцы по утрам она везет на базар. Авто особенно нажимает на то, что эти деньги она заработала сама, сама покупает одежду девочкам. Несколько женщин, сотрудниц ботанического сада, объединяются, едут в Тбилиси. Там дешевый рынок. Привозят вещи из Ирана.

Быстрей бы в путь! А ведь впереди снова эта изматывающая таможня и на аджарской и на турецкой сторонах!

Чтобы убить время, ходим на пляж, гуляем по ботаническому саду. Цветет гортензия. По дороге к дирекции огромные ярко-синие шары соцветий скрывают под собой кусты. Любуемся. Подкатывает знакомая мне черная «Волга». За рулем Вано. Увидев миниатюрную блондиночку Олю, он начинает масляно причмокивать, но из машины не выходит. Маша Овчинникова, сопровождающая нас, объясняет: «тормоза неисправны». Маша сплетничает: недавно Вано ехал домой после большого пурмарили, свалился с автострады. Покалечил машину, разбил очки. А новые пока не купил.

Выехали мы только 11 июля, спустя пять дней после прилета. Машина, одолженная у родственника, оказалась самой плохой из тех, что мы ранее арендовали. Авто схитрил. Машина хрипела и не тянула. На перевалы, которые необходимо было посетить Андрею, мы не попали. Так же, как и раньше, нас всюду штрафовали. Выскакивали свечи, лопались шины. За все приходилось расплачиваться нам. После десяти дней, разрешенных для поездок в Турцию, Авто уехал домой. Мы продолжали работу. В Россию вернулись на пароме из Трабзона. Следующий раз я попаду в Аджарию осенью 1999 года, год спустя после смерти Андрея.

Осенью 1999 года

В мае 1998 года умер мой муж Андрей Хохряков. Невосполнимое горе! Регулярные поездки в Аджарию для сбора растений в горах закончились. Задуманное издание «Флора северо-восточной Турции» не состоялось.

Все это нужно было пережить. Поначалу казалось, что надо хоть как-то продолжить работу. Но моих сил, квалификации, возможностей, не хватало. Я предприняла попытки заинтересовать делом Андрея МГУ. Но никому, кроме меня, огромная работа, проведенная Андреем, в те годы была не нужна.

Я оставила Тверь и работала в Москве, в педагогическом университете. Читала систематику растений. Зарабатывала деньги тем, что писала маленькие очерки о растениях в разных популярных журналах. Но главной моей целью стало написать книгу об Андрее. О необыкновенном человеке, жизнь которого была полностью посвящена ботанике, сбору гербария, его обработке, открытиям в этой области. Для того чтобы осуществить задуманное, я все возможное время посвящала разборке солидного архива А.П.Хохрякова. И копила деньги для издания книги.

Через месяц после смерти Андрея неожиданно позвонила моя племянница Ира Твалчрелидзе. Выражала соболезнование. Сообщила, что она планирует быть в Москве, попросилась в гости. После смерти Андрея я была в расстроенных чувствах и неосторожно согласилась. Ира появилась у нас в Москве в сентябре, под вечер. По-прежнему пышная, но уже сильно перезревшая красавица, она держала себя так, как будто никаких ссор между нами не было. По принятому в Грузии обычаю, принесла испеченный ею хачапури, не очень вкусный. Говорила о том, что мать ее больна, что она ее очень любит. О Саше не упоминала. Напомнила нам о том, что Авто не ухаживает за садом. Все время разговор сводился к саду. На меня она почти не обращала внимания, в основном разговаривала с Олей, моей дочкой. Сочиняла рассказы о погибших деревьях, которые сопоставляла с умершими сестрами. Все это было несвязно и очень напоминало рассказы моей тетушки.

После Ириного визита я раскинула мозгами. Теперь Тамара и Саша могут сказать Авто о том, что мы помирились. Нет, спасибо. Больше встречаться с Ирой я не захотела. Оказалось, действительно, Твалчрелидзе шантажировали Авто.

Шло время. Зеленый мыс отдалился. Почти все, происшедшее там, стало для меня историей. Жизнь пошла в другом русле.

Но порой все еще казалось, что я вот-вот приеду туда, увижу родной дом.

В октябре 1999 года, спустя два с половиной года с последнего посещения Зеленого мыса, я оказалась в Сочи в командировке. Смогла поехать в свой дом. Нужно было продлевать доверенность на аренду земли, дома. Прибыла на катере «Михаил Светлов». Стоял штиль, светило солнце, голубело море. Во второй половине следующего дня я увидела очертания знакомого берега: Цихис дзири, скалу Зеленого мыса, Мтиралу, батумскую бухту, склоны гор, усеянные белыми точками домов. Причалили. Я вышла на знакомый пустынный морской вокзал, прошла к рынку мимо кофейни, где сидели за чашечками кофе завсегдатаи. Около группы микроавтобусов было полно менял. Меняли русские деньги на доллары и лари – грузинские деньги. Один лари равен одному доллару.

Микроавтобусы бойко поднимаются в горы. Только плати! Рынок, как всегда, завален овощами. Продают и то, что доставляется из Турции: в основном крупы, макароны. Из России, из Сочи частники привозят на катере масло, колбасу – очень дорогие. Большинству не по карману.

Молодежь уже не очень хорошо знает по-русски.

Я поменяла доллары на лары. Подняла голову и увидела такой же, как в Турции, новый минарет. Мне объяснили: владетельный князь Абашидзе, президент Аджарии, получил от турецкого правительства подарок. В знак своей принадлежности к магометанской вере.

Ждем. Когда микроавтобус наполнится пассажирами, поедет. Молодые парни стоят рядом, провожают взглядом проходящую девушку, говорят между собой на ломаном русском:

–Почти такая же красивая, как при «коммунизме». Это означает, что она похожа на курортницу, которых было много при советской власти. Все чаще период Советской власти называют коммунизмом и вспоминают о нем с тоской, сожалением.

Маневренный микроавтобус помчал меня знакомой дорогой вдоль бухты, мимо БНЗ, Махинджаури, Хоздвора, взмыл на Чаквинский перевал. Неужели я снова увижу свой дом? На противоположном склоне показалась большой квадрат дома Олега, рядом краснеет черепица нашего дома, потом за поворотом – огромный корпус чайтехникума. Все такое родное! За перевалом я добралась до маленьких домиков окраины ботанического сада, до деревянного дома Авто.

Среди новостей есть и печальные: умерла моя соседка Манана Деметридзе. Сильно болела диабетом. Вслед за ней вскоре ушел ее добрый брат Зурикела. Им не было и сорока. Вспоминаю, как Зурикела неожиданно принес мне пустую канистру для бензина, необходимую в турецком путешествии. Вспоминаю и вечерние посиделки моей тетки с Мананой, которые я называла «Манана-клуб». Нет уже в живых и моей тети.

Умерла Галина Алексеевна Морозова

Маша Овчинникова рассказывает: зимой умерла Галина Алексеевна Морозова. С ней у меня связано много воспоминаний. Помню ее старый одноэтажный дом с серыми колоннами в центре Батуми. Крыша там постоянно протекала. Дом разрушался. И Галина Алексеевна, в конце концов, после многолетних хлопот, получила хорошую однокомнатную квартиру на окраине города. Но там она не жила. Ей было удобнее жить с сестрой в центре Батуми. Шли переговоры о том, чтобы съехаться. Сын ее сестры, военный, вышел на пенсию. Получил квартиру в Степановке. Его взрослые дети тоже военные, служили в Сибири. Галина Алексеевна часто рассказывала об их жизни, успехах. В начале девяностых, когда в Батуми стало голодно, усилились националистические настроения, племянник решил уехать в Хабаровск. Быстро продал квартиру. Старушек с собой не взял и перестал писать. То есть бросил. Несколько лет уже после моего отъезда Галина Алексеевна продолжала добираться на работу то на поезде, то пешком. Во время дождя обматывалась полиэтиленовой пленкой. Пешком поднималась на холмы ботанического сада. Никак не хотела оставлять работу. Сначала умерла сестра, а в суровую зиму в середине девяностых умерла и Галина Алексеевна. Квартиру ее захватил сосед-аджарец. Где похоронил – Маша не знает. Был очень сильный снег, и она редко ездила в Батуми. Маша весной ходит на могилы знакомых, чистит, поминает. Ходит она и на могилу моей мамы.

Большой вопрос к Вано Рафаиловичу Мамунидзе,– почему он, директор ботанического сада, не поинтересовался местом погребения одной из самых преданных ботаническому саду сотрудниц? А что же общественность ботанического сада? Ведь Морозова работала в ботаническом саду с 1927 года! Ученица Гинкула. Пополняла коллекцию восточноазиатскими редкостями. Мир ее праху…

«Ханума»

В ботаническом саду только и разговоров, что о «Хануме». Оказывается, это моя несостоявшаяся лаборантка Этери Ачумадзе. Помню, она продала дерево каштана из питомника ботанического сада своему брату. Теперь она в полную силу реализует свои способности. Она – приближенная Вано. Об этом говорят обыденно, как будто Этери занимает должность на работе. Ранее так говорили о Хедие. И я первым делом спрашиваю, продолжает ли работать Хедие? Да, работает. Действительно, ботанический сад – это учреждение и в то же время клан, что-то семейное. Видимо, с усилением аджарско-магометанских обычаев, «Ханума» и Хедие вполне вписываются в этот коллектив. «Ханума» – это главная жена. Вспоминаю свою тетку, которая во время своего сожительства с Джафаром называла себя «дедопали», то есть первая жена. Почему Этери называют Ханума? Возможно, это одно и тоже. Полюбопытствовала – как к этому официальному званию любовницы относится супруга Вано, очень симпатичная Нанули? У них с Вано уже взрослые дети. Говорят, что Нанули прекрасно принимает у себя дома Хануму, считает ее залогом благополучия и обогащения семьи. «Ханума» делится с Вано. В коммерческих делах она играет первую скрипку. Кто бы мог подумать!

Но не это самое главное. Способность к продаже, а отнюдь не к созиданию, типична для многих в этом краю. У Этери она проявляется в самой яркой форме: как только увидит новое растение, красивое или особенное, с правом хозяйки его забирает и продает. Полушепотом мне рассказывают о полностью распроданной коллекции оранжереи. Мои бывшие сотрудницы, выращивая что-то новое, прячут горшки, скрывают от Этери. Проданы редкости, которые были в единственном экземпляре.

«Хануму» боятся, прячутся. Она хозяйка в саду.

Прогулка по ботаническому саду доставила мне большое удовольствие. Крупные деревья – по-прежнему главное достояние сада, придающее ему неповторимое лицо. Я не нашла больших изменений. Все, казалось, застыло. Как и раньше, в большом доме текла своя размеренная жизнь. Крыша над лестницей стала совсем дырявой, большие просветы увеличились. В семенной лаборатории в противнях пестрели собранные Машей и Неличкой семена. Меня встретили душевно, расспрашивали и, по традиции, сразу же напоили кофе из маленьких чашечек.

Я бродила по крутым, заросшим дорожкам. Аллея лавсоновых кипарисовиков по дороге к могиле Краснова еще сильнее разрослась. Подобные огромным бивням ветви почти сомкнулись. Проходя к могиле, приходится некоторые ветви раздвигать. Сад без тщательного ухода и вытаптывания туристами отдохнул и превратился в полудикий, что выглядело особенно привлекательно в осенние яркие дни.

При встрече со мной сотрудники сада целовались, улыбались и расспрашивали. Выражали соболезнование. Все хорошо знали Андрея. Я чувствовала себя как в родном, но уже далеком доме.

Ботанический сад, как и вся Аджария, переживал финансовые трудности. На центральной дороге во многих местах пробоины залатаны цементом. Бросается в глаза и то, что сотрудники в большинстве одеты в старое, не могут починить зубы.

Вано встретил меня радушно. Не утратил своей природной жизнерадостности, но жаловался на финансовые трудности. Рукопись книги о сезонном развитии флоры Колхиды, результат моих многолетних наблюдений, была к этому времени готова. Денег у меня не было, и я надеялась заинтересовать Вано соавторством для издания этой рукописи. Бесполезные усилия! Он не проявил интереса.

В отличие от ботанического сада, в чайном техникуме – большие перемены. Он уже не «институти», а «университети». Вокруг здания разбили дорожки, поставили светильники в виде грибочков. Рядом со скамейками – красивые плевательницы, тоже похожие на грибки. Спускаясь вниз от чайного техникума к нашему дому, я, как в былые времена, зашла к Нане и Тамазику Чиракадзе. Дача Моат еще сильнееобветшала, почти разрушилась. На старой веранде, как и в прошлые годы, сушились лобио и кукуруза. В свинарнике хрюкали поросята, бегали куры, а Тамазик выпасал несколько мелких коровенок на даче Карелиных. Нана еще сильнее состарилась, как-то засушилась, но выглядела бодро. Седые волосы, благородные черты лица и полное отсутствие каких-либо эмоций. Все застывшее. Мы искренне обрадовались друг другу. Тамазик, в отличие от мамы, несколько раздался. Он широко улыбается и с восторгом рассказывает, что Резо Беридзе теперь ректор, навел порядок в чайном университете. Тамазик преподает в университете русский язык, как его дедушка. Это подчеркивается. Он соблюдает традиции в память об Александре Рожденовиче, его деде.

Советует пойти к новому ректору, поговорить по поводу публикации книги о Колхиде. Ректор богатый: живет в доме с колоннами на противоположном холме от «университети».

Авто вызвался представить меня ректору. Мы вошли в большой светлый и нарядный кабинет. Длинный стол крыт красным сукном. Резо, крупный, с румяными щечками, круглой головой, на которой выделяются под крупным носом пышные черные усы. Он так и брызжет здоровьем. Как оказалось, прекрасно помнит меня. Глядя на него, я вспомнила, как когда-то давно жарким вечером видела его на зеленомысском пляже в качестве массажиста курортницы. Теперь он – важный ректор. В публикации, конечно, не отказал. Но, сразу же завел разговор о том, как ему было трудно издать свою книгу. Продемонстрировал мне ее. Рассказал, как приятна ему моя племянница Ира. Она, была чуть ли не заведующей кафедрой, но теперь не работает. Он так захотел.

По старым тропинкам

Я спустилась вниз по дорожкам от главного корпуса к общежитию. Оно казалось почти руинами. Потом я погрузилась в тень сомкнувшихся магнолий, спустилась по выщербленным, но еще стойким лестницам. Свернула на кладбище.

Карелинское кладбище разрослось. Теперь это не только русское кладбище. Мамину могилу брат посещает редко. Надпись на могильном камне стерлась. Нужно обновить. Камелия, криптомерия, которую мы с Андреем посадили, срублены. Рядом пасется корова Джиджавадзе. Но, как и раньше, над могилами возвышаются сосны, куннингамии. Темные кроны магнолий на склоне так густы, что там всегда полутьма.

Ниже маминой могилы на небольшой площадке теперь покоится и моя тетя Мария Генриховна Зельгейм, Майя. На надгробном памятнике ее портрет в медицинском колпаке. Полное портретное сходство, но это злое лицо не отражает теткиной сущности. Она бывала и веселой, задорной. Очень разной.

Мне рассказали, что Твалчрелидзе хотели прийти попрощаться с тетей Майей, обойти вокруг гроба моей тетки, выразить соболезнование. Но Олег этому воспротивился. Гордыня! Хорошо представляю себе эту картину.

Могилы, могилы… Почти все знакомые мне люди. Авдишвили отгородили себе место недалеко от маминой могилы. Тут лежат Сулейман и Шура, дорогая моему сердцу Венера. Недалеко Катя Звягина, Галина Милентьевна, Зоя Ильинична Жубер.

Но самая большая, самая помпезная новая могила – дочери Светланы, заведующей пекарней. Выше маминой могилы на земле совхоза, ранее неприкосновенной, устроена большая, около 50 квадратных метров, площадка. Она огорожена красивой невысокой оградой. Большая плита. Говорят, дочь Светланы умерла неожиданно, совсем молоденькой. За ограду коровы не войдут. Это место для всей семьи.

Авто не заботился о моем саде. Виноград поглотили лианы киви. Легли мощным покровом переплетения в три слоя, закрыв площадку. Киви накрыли и мандарины, которые под ними захирели. Хурма растет по краям, еще не скрыта и дает большой урожай. Авто живет высоко на горе. Вниз с горы где его дом, к моему дому, спускается только тогда, когда нужно собрать плоды. Времени на уход у него не хватает. Я об этом давно ему говорю, но робко, деликатно. Не могу требовать. Уйдет он – и все погибнет.

Бук разросся. Огромная крона захватила пол-площадки, и сейчас слегка стали ржаветь осенним нарядом его плотные листья. Корявый ствол толстый, старый, кряжистый. Это заколдованное царство, где побеждают растения. В моих комнатах темно, книги совсем отсырели.

Трезор, небольшая полуовчарка, меня узнала! Это меня очень растрогало. Она все годы подкармливалась в доме отдыха четвертого управления. Там останавливаются транзитом челноки. В прошлые годы, когда мы приезжали, Трезор сразу же приходил к нам и жил те короткие дни, что я бывала на Зеленом мысу. Пришел и теперь.

На половине моего брата беседка обвита виноградом. Посаженные мамой красивые кипарисовики срублены. Саша, который чинит телевизоры председателю колхоза, с его подачи присвоил мою часть с чайными кустами. Когда-то там пас корову Гурам. Как это было давно! Но как свежи воспоминания! И «Матильда» с ее вкусными ягодами, и груша «Зеленое масло», которую я с таким трудом посадила на этой территории, теперь принадлежат Твалчрелидзе. Но в чайные заросли они не спускаются. Все опутано ежевикой. Наверное, зимой там, как бывало в моей юности, лают шакалы.

У Саши и Тамары нет крестьянской жилки. Не любят они землю. Они люди, которые родились в городе. Но толк в дарах земли они хорошо знают. Когда я возвращалась с кладбища вместе с Машей Овчинниковой и Авто, у порога нашего дома стояла Ира, за ней Тамара и Саша. Привычная картина. Вид у брата был побитый. Ира спросила – надолго ли я приехала. Можно ли встретиться? Я не возражала. Но на этом контакты закончились.

Сашина красная машина раньше стояла за домом на площадке – там, где когда-то рос пышный платан. Я обратила внимание, что машины нет. Авто рассказал: зимой воры забирались в машину и втихаря вынули все ее содержимое. Когда Саша хватился – она оказалась неспособной к передвижению. По этому случаю я написала рассказ.

Коварная энтомофтора

Брата своего Сашу Твалчрелидзе, Сашика – в детстве, Александра Александровича– уже в старости, я любила. А он меня – нет. Но это все уже в прошедшем времени. Любовь давно прошла.

Мой брат красивый, видный мужчина. Когда была жива мама, в советские времена, он с величайшим трудом, с помощью мамы, купил легковую машину «москвич». На нем из Тбилиси заезжал к маме на Зеленый мыс. Красная машина сверкала. Сашка, человек сверхаккуратный, мыл ее долго, с наслаждением, с любовью. Мама выучила номер его машины и была оченьдовольна, когда он приезжал. Очень его любила, радовалась его радостью. А еще – он теперь мог ее повезти в Пичвнари за Чолоком. Пичви – по-грузински означает сосна. Между Чолоком и Поти, совсем близко от берега моря, в сосняках можно было набрать маслят. А мама обожала грибы, готовила соус бешамель – пальчики оближешь.

Я редко видела мужчину, который так бы любил свою машину, как Саша. А ведь большинство мужчин обожают свою машину, лелеют. По всей видимости, это зов предков. Когда-то они так ухаживали не за машиной, а за конем.

Но при чем тут коварная энтомофтора какая-то? С того времени, когда блестела красная машина, а мама собирала грибы, утекло много-много воды… Не стало мамы. Сашка состарился и был уже не таким красивым. Развалился Советский Союз. Сашка выгнал меня из дома, а сам, словно лисичка, влез в избушку лубяную, то есть в наш старенький дом. Он грузин, а я русскоязычная. В тех местах, то есть в Аджарии, на Зеленом мысу, это имеет первостепенное значение. Я покинула Родину и на Зеленый мыс приезжала очень редко, на мамину могилу. Сашкина машина, такая же красная, стояла за домом. Гаража не было. Выше на холме раскинулся диковатый мандариновый сад. А далее был только дом Джиджавадзе, ближайших соседей. Ничто, казалось, не угрожало машине. В начале нового века в Грузии с бензином стало очень плохо, поэтому машина Сашки в основном стояла на приколе. Ждала лучших времен, которые, увы, не наступили.

В Москве, в университете я читала курс систематики растений. Мне нравились грибы. Это отдельное великое царство живых организмов. Часто они становятся, паразитами, нахлебниками и очень даже агрессивными хищниками. Такие маленькие и такие хитрые. Особенно меня поражал своей хитростью один гриб – энтомофтора.

Маленькая саранча, тоже хищник, летала, летала и присела на веточку злака. А на этом злаке жил почти невидимый гриб. Эта самая энтомофтора, которая по утрам, когда роса, разбрасывала свои почти невидимые споры. А самоуверенная саранча ни о чем таком плохом в красивое осеннее утро не думала. Может быть, потому что считается, что саранча вообще не умеет думать. Энтомофтора очень незаметно и безболезненно, но ловко плюнула очередной раз и попала своей спорой в щель между крепкими, как доспехи рыцаря, крыльями. В самую саранчовую мякоть. Внутри та спора проросла, съела потихоньку саранчу и заполнила собой всю середину вплоть до прочной оболочки. Удобная защита от зимнего холода. Умершая саранча, наполненная гифами гриба, выглядела точно живая: как будто присела на траву. Выдавало хитрость энтомофторы только то, что поза саранчи была немного неестественной: ножки задние отброшены в стороны. Недаром говорят о более крупных живых существах – «отбросил копыта»….

Остроумное приспособление к перезимовке коварной энтомофторы вспомнилось мне, когда я снова посетила родной Зеленый мыс. В нашем старом домике по-прежнему жил стареющий Сашка. С его лица не сходило скорбное выражение. Я подумала – скучает по вольной жизни, когда вечерами он в доме отдыха на бис танцевал кинтаури и был так изящен, строен и гибок, что мог поднять зубами брошенный на пол платок в конце танца. Давно уже не танцевали в тех краях ни лезгинки, ни кинтаури, ни гардаган, когда мужчины с боевым кличем становятся друг другу на плечи.

Скорбь Саши, видимо, усилилась с тех пор, как он весенними днями решил прокатить стоявшую на приколе машину. Но машина внутри оказалась пустой, хотя снаружи гляделась как новенькая. Воришки вытащили ее содержимое. Стальной конь моего брата, подобно саранче, съеденной энтомофторой, «отбросил копыта». Новую машину купить Сашка уже не сумел. В моей памяти он остался сидящим на шушабанде, скорбно созерцающим останки железного коня.

И вот что странно: несмотря на обиды, казалось бы, навсегда разлучившие меня с единоутробным братом, вдалеке от Зеленого мыса я нет-нет вспоминаю его. Грустного, сидящим на шушабанде. И жалость пронзает меня. Он всегда любил, чтобы его жалели.

В моем доме темно. Заросли киви заслонили окно. Сильная сырость. Поэтому я живу у Авто. Вечерами, когда на два часа включают свет, Авто смотрит телевизор. Показывают сериалы и грузинский парламент. Темпераментно выступают женщины. Авто мне рассказывает о новых лидерах. Они в оппозиции с Абашидзе. Аслан продолжает царствовать в Аджарии. На заседания парламента в Тбилиси не ездит. Шеварднадзе – у власти, но он ему не указ. Шеварднадзе сильно поседел. Его называют «тетри мела» – белая лисица, намекая на его дипломатический ум. Авто рассказывает о том, что Абашидзе за пределами Аджарии построил поликлинику в грузинской глубинке. Занимается популизмом. В то же время его маленькая Аджария бедствует. Из Турции некоторое время поступало электричество. Потом эта подачка кончилась. Теперь Абашидзе обеспечивает светом только несколько улиц вокруг своего дома, в районе набережной. Место надежно охраняется. Инна Васильевна с Колей, живущие по соседству с Абашидзе, обеспечены светом и могут смотреть телевизор, согреваться и варить кофе.

Старые постройки на берегу у морского вокзала, недалеко от квартиры Абашидзе, снесли. Говорят, для безопасности. Абашидзе боится оппозиции.

Киви так густо закрыла площадку, что дома Олега не стало видно. Я сижу в беседке, разбираю отсыревшие бумаги, читаю. Откладываю то, что может пригодиться. Натыкаюсь на копии теткиных жалоб. Как все давно это было…Сколько сил ушло! Вдруг передо мной появляется Ромочка, сын Олега. Он живет у отца. Кончил в Батуми юридический институт. Темненький, стройный, с толстыми губами, он совсем не похож на отца. О чем мне с ним говорить? Мы уже очень далеки. Только давние приятные воспоминания о мальчике, который на междудорожье лазал на деревья, мня себя Робинзоном.

Я иду из дома вниз привычной дорогой. По ней я ходила с детства. Дом Олега завили лианы. Бетонная стена заросла красивым диким виноградом. Рядом банан размахивает листьями, словно огромными крыльями. Двора у дома Олега нет, но у входа в дом под дубом мирзинолистным привычно выстроился ряд машин. Иномарки. Олег принимает больных.

Слава Олега, как говорят, поколебалась. Кого-то он не вылечил, дал не то лекарство, и больному стало хуже. Но я думаю, это злые, завистливые языки. Видно по всему: Олег богат и река пациентов не иссякла. Он торгует и дефицитными лекарствами, которые ему достают нужные люди. Так говорят.

У дома Авдишвили теперь вместо Сулеймана сидит Сережа. Он не работает, ухаживает за малышкой, которой уже три года. Нана, его жена, торгует на базаре. В доме порядок. Она заработала на маленькую будочку, в которой торгует мелочевкой, пышным хлебом за лари. По вечерам эти маленькие будочки у остановок, рядом с базаром, освещаются свечами. Торговля продолжается и в темноте.

В доме Щепетовых Нектара с Этери уже нет. Аслан закрыл дом. Стройки не предвидится. Тихо и пустынно.

Иду мимо дома отдыха «Магнолия». О том, что это был дом отдыха, уже ничто не говорит. Осталось только название, и то среди соседей. Из окон старого двухэтажного дома, построенного Ляо джин Джао, торчат трубы печурок. Тут продолжают жить абхазские беженцы. Вокруг все запущено. Валяются банки, бутылки. Никто не ухаживает за территорией и она заросла сорняками. Закрыта столовая. Спускаюсь вниз. Аллея из маслины душистой не тронута. Темные кроны сомкнулись. Мелкие цветки распространяют сладковатый аромат. Покосившиеся скамеечки выстроились вдоль дороги. У многих остались только остовы. Но одна вполне целая. На ней сидит мой брат. На коленях у него открытый кейс. Перебирает бумажки. Я здороваюсь, но ответа не слышу. Спускаюсь вниз по крутой лестнице. Она тоже полуразрушена. Справа на бывшей территории махинджаурского совхоза, там, где были мандариновые деревья, над пекарней строится большой роскошный дом с вычурной крышей, с претензиями на архитектуру. Это дом Светланы. Пекарня ее по-прежнему пышет огнем, создавая богатство. Непрочная Лажварди исчезла. Напротив во всю мощь работает лесопилка Квирикадзе. Он, как и Светлана, отхватил вокруг своего дома большие куски совхозного сада.

Настроение падает. Я выхожу на крутой вираж шоссе и голосую очередному автолайну. Еду в Батуми. Там, у рынка я наблюдаю комическую картину. Мобильные, довольно крупные, телефоны с маленьким штырьком едва помещаются в руке. Их мало. Это престижно. Шумные гортанные голоса у рынка обычны. Но появилась новинка: молодые люди с мобильным телефонами у уха. Они громко кричат – вполне возможно, своему другу, находящемуся совсем недалеко. Это нужно видеть! С какой важностью петухов держатся! Слово «кикелка» в быту. Удивляюсь: почему нет слова «кикел»?

В городе тишина. На набережной у мечети по прежнему старики играют в нарды и пьют кофе. В центре города золотая молодежь, одетая с иголочки во все иностранное, кучками стоит в центре, в безделье и неге.

В гостях у Наргиз и Казима

Я в гостях у Наргиз и Казима Болквадзе. Их дом ниже здания «университети». Я очень люблю этот красивый и уютный дом, его хозяев. Это аджарская интеллигенция. Наргиз раньше работала медсестрой в ботаническом саду. Черноволосая изящная красавица с тонкими чертами лица. Казим носит черты семейства Кариоглы, какие-то неуловимые черты, которые нельзя сразу охарактеризовать, но всегда можно сказать, что они из этого рода. В детстве я помню старую мать Казима, его брата Назима еще школьником. Казим среднего роста, уже полнеющий. Дом Наргиз и Казима –образец вкуса и уюта. На первом этаже в большой гостиной много национальной деревянной утвари, сделанной руками Казима, а также вышивок Наргиз. Все сияет чистотой. Пока гостеприимные хозяева накрывают на стол, я поднимаюсь на второй этаж, выхожу на балкон и вижу панораму гор, ущелье и вдали вид, которым может гордиться почти каждый дом на горе. Я и раньше, при жизни Андрея, любила приходить сюда, любоваться клумбами, слушать рассказы Казима о прошлом. Теперь времена трудные. Сын Гия работает в ботаническом саду, занимается розами, дочка Гиули работает в «университети». Но в ботаническом саду, и в университети зарплаты минимальные, символические. Поэтому инициативная Наргиз оставила медпункт и в этом же помещении открыла маленький магазин. Долю берет Вано, он дал добро. Наргиз надеется поправить дела семьи. Есть корова. Она в основном и спасает.

Внизу на горе небольшой фрагмент леса сохранился с начала века. Это гордость Казима. Маленький заповедник. Там шумят кронами буки и каштаны. У них дома живет сильно состарившийся отец Нргиз. Он еще крепкий, но с памятью у него плохо. Он часто бродит по окрестностям, волнуя семью. Его фамилия Иремадзе, то есть олень. Когда он приходит домой, об этом говорят с уважением и сочувствием. Я вспоминаю с Наргиз, как мы у него гостили в Горджоми, в горах.

В ботаническом саду в отделе интродукции работает родственница Вано. Красивая современная девушка Русико. Получила образование в России, окончила в Архангельске лесной институт. У нее богатые братья. Держит она себя независимо. Хорошо воспитана. Я предлагаю Русико, то есть Русудан, перевести мою рукопись о сезонах Колхиды на грузинский язык и таким образом стать моим соавтором. Понимаю, чтотакая книга в прошлое (советское) время пользовалась бы большим спросом, а сегодня может заинтересовать только тех, кто живет в Батуми и приезжих. Русико соглашается.

Она живет в Батуми по соседству с Вано, недалеко от приморского парка в пятиэтажном доме. Двор, таким как я его помню, сильно урезанный пристройками больших лоджий, еще более сократился. Но самое странное и неприятное впечатление производят лестницы. Темные, неосвещенные, неопрятные. По их маршам в полной темноте (хотя и середина дня), взбираюсь наверх, с трудом нахожу нужную дверь. Приятно удивлена: квартира обставлена современной мебелью, тепло, в углу горит газовая горелка в виде маленькой батареи. Теперь такие индивидуальные маленькие горелки распространены по всей Грузии. Угощение тоже не традиционное, но модное в последнее время в Батуми. Это турецкие макароны в виде винтов. Они теперь широко распространены и в России. Новые времена!

Контакты с Русудан вскоре заглохли. Она вышла замуж и уехала в Архангельск.

На подъеме к перевалу я подняла голову посмотреть на дом Аллочки и Бори, где мне бывало так хорошо! Теперь там новые хозяева. К красивой веранде пристроили серый некрасивый фасад из брикетов, испортив всю прелесть дома. Я сказала об этом Авто.

Сидевший рядом пассажир разволновался. Он с Борей Лисицким работал на судостроительном заводе. Горячо вспоминал, просил передать привет. Я обещала написать. Ничего я не успела рассказать ему о Боре и Аллочке. Нужно было выходить из автолайна.

Мои друзья жили в Астрахани. Алла не ходила. Сломан тазобедренный сустав, и она передвигается в кресле. Но самое печальное случилось в мае 1998 года, год назад. Сын Аллочки, известный врач, который занимался «голубой кровью», собирался защищать докторскую диссертацию. Все было готово. Он вечерами работал в лаборатории. Его первая мстительная жена подговорила сына студента и его друга, они проникли в институт и убили его. Но я об этой страшной новости не рассказала.

Машина набрала высоту и стала спускаться с перевала. Вдалеке я увидела цепь Кавказских гор, у основания которых чернела полоса выхлопных газов. Такая ясность бывает перед непогодой. И она разразилась. В октябре ясная тихая погода сменяется холодными бурями с ливнями. Это самый дождливый месяц.

Авто везет меня посмотреть махинджаурскую достопримечательность – немецкое кладбище. После войны в совхозе работали немецкие пленные. Некоторые здесь умерли. В настоящее время связи между Германией и Грузией усиливаются. Приезжают родственники и тщательно, с немецкой аккуратностью, ухаживают за могилами. Поставили памятники. Недалеко от этого кладбища находится дом сотрудников совхоза. Выглядит он в отличие от могил ушедших в иной мир немцев, очень неаккуратно. Некоторые лоджии застеклены, другие нет. Двор грязный, неубранный. Бегают, горланят такие же неухоженные ребятишки. Обидно!

В колхозе – старые порядки. Но идут разговоры о приватизации земли. Самые различные слухи. Я прошу Авто быть бдительным на этот счет. Когда мы с ним вместе приходим в Сакребуло, в колхоз, – все без исключения думают, что я хочу оформить на Авто дарение, а это скрытая форма продажи. Начинают придираться. Но я не хочу продавать родную землю. Это для меня символ Родины. Не могу. Это место для меня бесценно!

У меня грузинский паспорт. В Махинджаурской милиции по-прежнему начальник Авто Пахуридзе. Такой же приятный, он сильно располнел. Улыбается. Меня фотографируют тут же. Плачу деньги и получаю карточку. Это новый паспорт. Авто Пахуридзе продолжает жить на даче Ратишвили. Купить землю у Наташи Васильевой ему не удалось. Но и Наташе земля не досталась. Договорилась о продаже с сыном Абдульчика. Они семьями дружили всю жизнь. Сын Абдульчика, хотя и договорился, денег Наташе не дал, обманул. Об этом мне рассказывает Пахуридзе.

Но это будет потом, а сейчас мы с ним идем на кладбище с мастером, чтобы восстановить на могильном камне моей мамы надпись. Льет дождь. Вымокли. Тянем длинный шнур к кладбищу. Будут гравировать надпись по определенной технологии. Но льет дождь и эту работу выполнить невозможно. Поэтому возвращаемся. Авто обещает ее сделать после моего отъезда. Я даю ему деньги. Мне нужно улететь.

Куплен билет на небольшой самолет красноярских авиалиний, который летает до Сочи. Абашидзе дружит с генералом Лебедем, губернатором Красноярска. В центре Батуми – офис. Там длинноногие модные красавицы-ломаки еле цедят слова. Сидим мокрые, вода стекает на пол. Ждем погоды вторые сутки. Ливень. Идем к моей школьной подруге Нелли Варрава. Она живет рядом с вокзалом в старом каменном доме. У нее однокомнатная квартира, забитая мебелью и хрусталем. Это нажито тогда, когда она была главным бухгалтером всей батумской теплосети. Теперь о теплосети речи нет. И сети просто нет. Нелли пришлось в голодное время туго. Она даже торговала хлебом на вокзале. Ее мать Людмила Викторовна – наша учительница биологии. Нелли успела продать ее квартиру и отправить контейнер под Смоленск, где живет ее дочь. Что ее держит в Батуми? У нее сожитель, пожилой грузин. В теплосети, где она работала бухгалтером, он был ее начальником. Теперь они объединились. Открыли душевую.

Мы с Авто, замерзшие, мокрые, входим в противоположный от ее дома двор, проходим под аркой и оказываемся в странном помещении. Там горит, пышет, гремит что-то большое, вроде форсунки. Рядом маленькая кабина душа. Нелли сидит рядом. Берет за помывку и одновременно постирку в горячей воде один лари. Греемся. Но обсохнуть не можем. Так сильно вымокли – хоть выжимай.

Нелли рассказывает: она подзаработала, расширяет в своей квартире лоджию. Будет что-то вроде второй комнаты. В Батуми такое расширение очень распространено. Вспоминаем с ней, как она ездила в Смоленск к матери и на обратном пути застряла в Москве. Не было денег. Приезжала к нам на дачу.

Пять лет спустя Нелли снова оказалась в Москве с внучкой, которая живет с ней в Батуми. Красивая белокурая девушка работает в Батуми в парикмахерской. Устроиться было очень трудно, но удалось с помощью старых связей. Есть жених-армянин. Девушка покорила меня воспитанностью и уважением к старшим. Теперь бабушка живет за счет заработков внучки. В Батуми трудно. Сколько трудностей она перенесла! Возможно, держит квартира? Нажитые вещи, мебель? А может быть, привычка. Это ведь ее Родина. Я встречала таких людей. Типичный случай. Например, Маша Овчинникова. Живет в своих двух комнатах, так трудно полученных. Куплен на трудно заработанные деньги черно-белый телевизор.

Да разве и я не похожа на них? Держалась прочно, цепко за мою площадку. Почти не оторвать. Но оторвалась. Улетела.

Длинные модные девицы-кикелки называют меня госпожой. Кривляются. Щебечут. Наконец сажают в автобус. Едем в аэропорт. Как он изменился! Прохожу строгую проверку документов в затхлом помещении. Из новинок – пристроен длинный коридор, откуда я выхожу на летное поле и долго иду к единственному на взлетном поле самолетику. Взлетаем. Серые волны белой пеной разбиваются о серый берег. Черно-серые тучи нависают над берегом. Самолетик сильно трясет.

Волны кажутся совсем рядом, под брюхом самолета.

Октябрь 2004 г. Последний приезд

Прошло четыре года. Опять встал вопрос о продлении доверенности и приватизации земли. В Москве нужно оформлять визу. Грузия началась в Москве, на Остоженке, в грузинском представительстве. К этому времени большая часть рабочего населения Грузии и Аджарии перекочевала в Россию, преимущественно в Москву и Петербург. В России образовались большие грузинские кланы, в основном занятые торговлей.

При первом же приближении к представительству Грузии в Москве бросалась в глаза обшарпанность этого присутственного помещения. Рядом бьется пульс большой и нарядной московской улицы. А тут – полное впечатление, что ты попал на остров. Впечатление усилилось и при дальнейшем знакомстве. Визы выдают в пять вечера. Люди собираются заранее. По случаю дождя – под зонтами. Толпа жаждущих получить визы плотно набилась в узкий проход. По грузинской традиции женская очередь отдельно, мужская отдельно. Сзади напирают. У меня сломали зонт. Двери отворились и после мощной пробки в дверях мы наперегонки поднялись на второй этаж. Там в окошке высокомерный грузин-чиновник выдал мне визу.

В Сочи я поняла, что теперь попасть на знакомый катер «Михаил Светлов» не так-то просто. Половина билетов продается в кассе, а вторую половину распределяет начальство морвокзала. Едут в основном мингрелы, до Поти. Везут продукты. Долго сидят на вещах. Так же долго идет посадка, проверка документов. Уже в полной темноте пассажиров впускают на причал за высоким железным забором.

Обратила внимание на высокого, средних лет, модника с расслабленными манерами и таким же, как у чиновника, высокомерным выражением. Миловидная девица-грузинка стала яркой блондинкой. Шли ночь и еще полдня до Поти. Там очень долго выгружались. Попутчик рассказал, что едет в Тбилиси. В Поти выходить боится – ограбят. А поезд Батуми-Тбилиси охраняется. Так спокойнее.

Знакомая батумская бухта. Причаливаем. У морского вокзала никто не встречает. Долго стоим. Примерно через полчаса появляются пограничники. Проверяют документы. В здании морского вокзала снова проверки и поборы. Не менее пяти! Под конец берут деньги за охрану в городе, за МВД (министерство внутренних дел). Я, не зная порядков, послушно плачу, хотя потом мне сказали, что можно было отказаться. Нет, нельзя! Все проверяющие с важным и напыщенным видом, при исполнении обязанностей. Процедура оставляет очень тягостное впечатление.

Наконец я в городе. Темнеет. Но так хочется почувствовать запах Родины! Купить вкусный лаваш. Такой, какой только здесь пекут. Виноград. Зелень! Но у рынка темно. Тускло светятся свечки. Таксист, понимая, что я из Москвы, быстро ориентируется и сдирает порядочную сумму – как выяснилось, в пять раз большую, чем принято. Ладно. Сколько раз, когда приезжала и ехала по шоссе к Махинджаури, я радовалась встрече с родным домом. Но теперь там никого нет. От Хоздвора еду вверх к Чаквинскому перевалу, к Авто. По дороге вглядываюсь в противоположный холм, вижу красную крышу моего дома, рядом дом Олега.

И опять такое чувство, что все осталось прежним. Но когда присматриваешься, становятся явственны перемены. Вхожу в домик Авто. Натела по-прежнему ни слова по-русски не знает. Да ей это теперь ни к чему: большинство окружающих ее людей говорит только по-грузински. Кажется, что и Авто совершенно не изменился. Маленький, веселый, кряжистый. Но дети сильно подросли. Сын Бадри возмужал, кончает «университети». Девочки-погодки, Нона и Нана, выросли. Скромные красивые подростки. Как и Натела, по-русски не говорят.

Около дома растет большой куст абутилона с красными колокольчиками цветов. Вокруг него, несмотря на осень, густо вьются пчелы. Раньше это растение здесь не разводили. Теперь такой куст почти у каждого дома.

Прокладывается тоннель под Чаквинским перевалом. Он идет от Хоздора по ущелью между холмом, на котором стоит наш дом, и противоположным, где вьется главное шоссе.

Родными дорогами

Переночевав у Авто, на следующий день я пошла к себе домой, намереваясь жить в своих помещениях. Но, увидев в каком они состоянии, поняла, что не сумею наладить разрушенный быт. Решила остаться у Авто. Ведь я приехала всего на несколько дней.

Спускаюсь с горы. В «университети» Резо Беридзе, сидя в своем просторном кабинете, любуется через овраг своим большим домом с колоннами. Дом очень заметен. Кажется, что колонн прибавилось.

Спустя пять лет, при власти Саакашвили, Резо арестуют за взятки, чуть не лишат красивого дома. С трудом удастся ему выйти на свободу.

Спускаюсь ниже. У дачи Моат мне навстречу идет белый, как лунь, располневший, еще сильнее раздавшийся в плечах Тамазик Чиракадзе.

На его лице играет милая, добрая улыбка. Целуемся. Он теперь заведующий кафедрой русского языка и литературы в «университети». Пишет диссертацию. Но высокие должности не дают денег. Только почет. Поэтому он вместе с еще более состарившейся Наной продолжает разводить коров, свиней и кур в совсем ветхом крыле старинной дачи. Мне так дорого увидеть этот дом! Вспомнить, как я, почти ежедневно проходя мимо, захаживала к Нане, которая всегда что-то консервировала, заготавливала и угощала.

По знакомой с раннего детства дороге спускаюсь на карелинскую дачу. Иду мимо общежития, по крутой скользкой тропинке, уверенная, что сейчас я попаду под сень темных магнолий, спущусь вниз по вымытым ливнями корням, словно по лестнице, к старой площадке цоколя беседки. Но ничего нет! Много света. Пусто! Неизвестная местность. Теперь здесь огород. Все магнолии срублены… Сначала не верится. К этому нужно привыкнуть. Ищу лестницу. С трудом ее нахожу. Спускаюсь вниз по сильно запущенному мандариновому саду. Вдалеке виднеется красная черепица нашего дома. Значит, я иду правильным путем. Но как бы на ощупь. А ведь такая привычная, почти всю жизнь хоженая тропинка! Но вокруг все иначе. Там, где раньше на склоне раскинулся мандариновый сад и росли магнолия Суланжа, высокий подокарпус, каменный дуб с серой шаровидной кроной – теперь строительная площадка большого дома. То и дело подъезжают машины с кирпичами, брикетами. Говорят, строит богатый аджарец. Он моряк, работает коком. Дорожек, по которым я ходила с детства, теперь нет. Все, все иначе!

Входя в калитку, сразу же попадаю в густые дебри киви. Мой сад еще более зарос. Актинидия-киви еще сильнее закрыла всю площадку мощными плетьми. Теперь киви растет при каждом доме, обильно плодоносит. Говорят, что из плодов научились гнать чачу и делать вино.

Мои комнаты, сад производят впечатление крайней запущенности. Книги совсем отсырели. Но ворота под запором. Продираюсь сквозь заросли на конец площадки. Бук не срублен, стоит на старом месте. На краю площадки можно любоваться таким дорогим для меня видом на бухту, силуэтом города Батуми…

Иду вниз мимо дома Олега. Большая серая глыба стоит незыблемо. У дома роятся иномарки. Сережа Авдишвили сообщает, что Олег торгует дефицитными лекарствами. Учитывая то, что в городе, в центральной аптеке я купила маленькую бутылочку с йодом за два лари (два доллара) можно догадаться, что Олег далеко не бедствует.

Иду мимо бывшего дома отдыха «Магнолия», китайской дачи. И здесь все не узнать. Главное двухэтажне здание в плохом состоянии. За ним, там, где была столовая и клуб, теперь зияет обрыв. В глубине ущелья строится дорога в тоннель. На пути меня ожидают все новые потери. Исчезли вековые эвкалипты. В это тоже не хочется верить. Земля на большом пространстве разворочена и в жиже грязи с ревом один за другим следуют самосвалы. Идет стройка. Большая стройка.

Закуток Квирикадзе-Светланы, где мы простаивали часами у пекарни за хлебом, тоже претерпел изменения. Там, где когда-то в большом пруду плавали белые лебеди Кривицких, владения Квирикадзе огорожены высоким каменным забором. Дом Светланы также огорожен. Но самой хозяйки нет. Она вслед за своей дочерью умерла и теперь покоится на карелинском кладбище, завершив свою короткую бурную деятельность и захват территории в сыром ущелье. Большой дом, на балконе неизвестные люди. Что еще меня ждет впереди? У Хоздвора в долине речки Вонючки дома почти все снесены. Нет дома Ферадзе и многих других. Знакомый дом Тарика, его матери Веры, сохранился. Он совсем рядом с будущей трассой. Обвит киви. Тарик и его сын Руслан рассказывают о бедности, трудностях.

На карелинском кладбище могил прибавилось, многие мне уже не знакомы. Брат за маминой могилой не ухаживает. Но черный камень стоит. Роща магнолий, создававшая полутьму и особенность этого тихого места, исчезла. За могилами – обрыв над будущей трассой тоннеля. Кладбище повисло над дорогой. Но сохранилось.

Между могил бродят коровы Джиджавадзе. Появляется знакомая фигура Гурама. Он совсем не изменился. Приглашает в гости. Темури и Мэри совсем седые, побелели, но сохранили бодрость, здоровый румянец и загар, свойственный старикам Аджарии. По дому снует Натела. Нино замуж не вышла.

По традиции варится кофе. Пьем его из маленьких чашечек. Старший внук Темури, копия отца, женился. Его тоненькая белокурая жена держит на руках правнука Темури. Разговор, как и везде, касается политики, будущих выборов, тяжелого положения, безработицы. Вспоминают былое счастливое время.

В доме Наргиз и Казима Болквадзе так же хорошо. Но в связи со строительством тоннеля исчез последний остаток буково-каштанового леса – маленький заповедник. Взрывы в будущем тоннеле сотрясают гору. В доме появились щели.

Умер отец Наргиз, – тот который три года назад убегал из дома. Наргиз болеет. Родились внуки. Я всегда любуюсь этой дружной семьей.

Казим, опытный садовод, рассказывает, что одним частным лицом из Чаквы в Израиле закуплены саженцы павловнии. У павловнии ценная древесина. Она может быть использована для отделки яхт богатых людей. Создан питомник из саженцев павловнии. Местные люди, прослышавшие о ценности этого растения, норовят украсть саженцы. Их тщательно охраняют. Курьез заключается в том, что павловния в большом количестве растет в ботаничесом саду и в старых парках с конца ХIХ века. Там она активно дичает. Поистине «нет пророка в своем отечестве»!

Стратегическая военная дорога с серпантинами еще функционирует, но доживает последние дни.

Авто рассказывает, сколько кому нужно заплатить, то есть дать взятку, за учебу сына в «университети".

Самостийная деревушка из четырех семей под Чаквинским перевалом продолжает жизнь в непрочных клетушках. У каждой семьи по корове, которую выпасают на склоне в запущенных посадках мандаринов ботанического сада. Авто с Нателой выгоняют свою коровенку далеко в овраг. Там, где селекционные посадки мандаринов, фейхоа и камелии масличной. Но они уже почти погибли.

В доме Авто изменения. В большой комнате – склад продуктов. Часть веранды отгорожена фанерной перегородкой. Это теперь комната подросших девочек. По утрам Авто возит их и детей поселочка в Махинджаури, в школу. Интересно, думаю я.: в моем детстве все ходили пешком даже из жилого дома ботанического сада. Дальний путь. И никакого транспорта тогда не было.

Октябрь. Непрерывные ливни с грозами, особенно по ночам, сотрясают избушку. Сыро и холодно. Большая чугунная печь на высоких ножках стоит у входа. Днем топится непрерывно. Авто то и дело подносит дрова. Дверь постоянно открыта. Свищет ветер. О том, чтобы так согреть дом, речи нет. Меня не оставляет мысль о бесконечных охапках дров, которые должны питать прожорливую печку. Откуда они берутся? После очередного требования Нателы, Авто, промокший под дождем, подносит новые охапки поленьев, чтобы накормить печь. На веранде в углу телевизор. Без перерыва показывают волнения предвыборной кампании. Страсти в Грузии накалены. Авто мне показывает Нино Бурджанадзе. Объясняет. Она очень, очень активная. Вижу ее на трибуне. Пламенно выступает красивая изящная женщина. Потом Саакашвили. В Аджарии устали от диктата Абашидзе и от того, что он ведет себя как маленький царек. Это раздражает народ. Авто рассказывает: сын Аслана, мэр города Батуми – наркоман. О благоустройстве города, о народе не думает. Многие надеются на новый парламент в Грузии, что перемены им принесут новую, более сытую жизнь.

Напротив домика Авто жила Дарико, рабочая питомника ботанического сада. Помню, когда я там появлялась, Дарико и Назико сразу же обращались ко мне с просьбой погадать на кофейной гуще. Дарико заболела. Нужна была большая сумма на операцию, а денег не было. Умерла в больнице. Бесконечные дожди, а у вдовца дров нет. Его фанерная комнатка напротив дома Авто, совсем близко. Мерзнет, ежится под старым плащом. Авто несет и ему дрова.

Усложняет жизнь расположение туалета. Он далеко, на пригорке, рядом с коровником. Территория огорожена. Сначала нужно пересечь двор, затем подняться по скользкой дорожке. Преодолеть три спасительные ступеньки. Открыть калитку и проникнуть в маленький, из нескольких досок, туалетный домик. Там только две доски. Если учесть вечернюю темноту, ливень, то это большое испытание.

К Авто часто заезжают родственники из верхней Аджарии. Родственные отношения густо переплели эту маленькую страну. Отношения тесно поддерживаются. Приехала родственница. В дороге промокла до нитки. Посидела у печки, согрелась,– и дальше в путь. И так постоянно. Дом Авто недалеко от центральной дороги. Это удобно для визитов. Я и раньше обращала внимание на мрачный характер Нателы. Часто вижу ее недобрый подозрительный взгляд. За стол, по обычаю, не садится. Подаст – и сидит в стороне. Авто поделился. Однажды заметил, его родня перестала к нему приезжать. Только Нателины родственники навещают, особенно ее брат. Авто стал выяснять у своих сестер и брата, в чем дело? Оказалось, Натела с ними нелюбезна. Авто рассердился. Не знаю, восстановились ли визиты родственников Авто. Все семейные заботы лежат на нем.

Авто уже давно не работает в ботаническом саду, где был милиционером. Теперь, хотя он еще и молод, вышел на пенсию по состоянию здоровья. Его не оставляют мысли о том, чтобы как-то устроить себе безбедное будущее. Разными хитрыми ходами. Со мной он делится, рассказывает о своих попытках что-то выгадать. И часто получается, прогорает. Ушел из ботанического сада – стало сложно рубить бамбуки. Там свои мастера на это дело. Скоро большая роща бамбуков исчезнет: рубят его все подряд, без учета его роста, биологии, возможностей восстановления. Хотел Авто получить инвалидность – не получилось, хотя столько сил было на это положено, сколько взяток дадено! Его маленький Запорожец, рабочая лошадка, уже сильно состарилась. На новую – нет денег. А мечта стать шофером на автолайне и хорошо зарабатывать остается мечтой.

День рождения Авто

В последние годы Авто дружит с Мерабом. Это бойкий аджарец средних лет, высокий, темноволосый, с живыми глазами. Он вместе с женой перебрался из Шуахеви на побережье и занял помещение на Зеленомысской турбазе. В помещениях турбазы живут мингрелы-беженцы и аджарцы- горцы. Длинная комната Мераба – часть бывшей кухни. Там живет его не совсем нормальная жена. Авто рассказал, как Мераб приглашал Олега, и тот ей прописал дорогие лекарства. Но не помогло. Мераб обиделся. Он работает милиционером и частый гость в доме Авто.

Готовится грандиозное событие: будет отмечаться день рождения Авто. К торжеству готовятся несколько дней. Натела посылает Авто на базар несколько раз. Печь постоянно раскалена. Натела готовит. Опять чего-то не хватает и Авто снова мчится в Батуми то за маслом, то за орехами. Куплено разливное вино.

В день торжества на небольшом дворе поселочка скопилось несколько машин. Приехали милицейские с женами. На застекленной веранде накрыт длинный стол. Толстые, красивые, чванливые жены сели отдельно от мужчин. Главное – женщины сидят за столом! Но беседуют только между собой. Чаще молчат. Одеты в современные наряды. Произносятся тосты. Натела надела нарядное платье, тоже присела за стол с краю. Я раньше ее видела всегда в затрапезе. Но ей далеко до расфуфыренных жен друзей Авто.

Пили и за Нателу, хорошую хозяйку. Я знаю высший класс пур-марили. Нателе было далеко, например, до Гульнары. Но еда была сытной и вкусной. Вино лилось рекой. По мере возлияний голоса становились все громче. Ждали друга Авто – Сосо. Он дежурил на посту у развилки в Чакве. Наконец входит. Большой, с широким улыбающимся лицом, в форме. Все оживляются. Сосо картинно готовится преподнести подарок. Неожиданно достает соску! Все в восторге. Кроме соски, Сосо дарит и часы.

Соседи на пиршестве не присутствуют. Гости разъехались за полночь в большом подпитии на своих машинах. Никто на крутых поворотах не разбился. Все остались довольны.

Как и раньше, в ботаническом саду правит «Ханума» вместе с Вано. Она настолько преуспела в распродаже ценностей ботанического сада, что купила себе в Батуми квартиру, дорогую по местным ценам. При появлении «Ханумы» народ старается прятаться. Ее алчный взгляд примечает все, что можно продать.

Вано стал совершенно седым, на красном лице особенно ярко выделяются его пунцовые губки.

Маша Овчинникова продолжает работать в семенной лаборатории. Одновременно изредка водит экскурсии, когда приезжают русские гости, начальники. В основном – военные. На днях, как рассказывает Маша, посетил ботанический сад Юрий Лужков- мэр Москвы. Говорят, он подружился с Абашидзе и собирается купить (или уже купил) большой участок за Батумом, несколько домов на побережье.

Русский текст во время экскурсии теперь требуется редко. В основном водят экскурсии по-грузински. А если нужен квалифицированный экскурсовод, призывают Машу, синхронно переводят ее русскую речь на грузинский или на английский. Так мне объяснила теперь уже беззубая Маша. Отсутствие зубов у многих женщин все более явственно и даже привычно.

Зураб Манвелидзе переквалифицировался. Стал ботаником-флористом и теперь проявляет к флоре Аджарии большой интерес. Это объясняется тем, что под тему исследования флоры Грузии иностранцы выделяют гранты. Зураб выиграл грант, получил деньги. В сыром помещении гербария навел порядок, сделал ремонт. Но сохранился ли гербарий, созданный Дмитриевой? В своих многочисленных компилятивных статейках, переведенных на иностранные языки, Зураб везде указывает огромную цифру единиц хранения. Но я помню на гербарных листах больших гусениц, полное равнодушие к монотонной работе по сборам и сушке гербария у сотрудников ботанического сада. Возможно, все изменилось?

Зураб упоминает и Андрея, его заслуги. Спасибо. Реклама! При встрече он заявил, что собирается организовать экспедицию памяти Андрея Павловича Хохрякова! Звучит очень громко, но не для знающих. В горной Аджарии близкие расстояния.

Перемены

Авто, выпасая свою коровку под откосом, на территории ботанического сада, с досадой рассказывает: Вано поручил пасти своего козла сотруднику ботанического сада Отари. Тот живет у платформы «Ботанический сад». Соблюдается конспирация – как будто это не козел Вано, а козел Отари. Зураб также поручил, уже другому сотруднику, проживающему на территории ботанического сада, своего козла. Тоже под большим секретом. Секрет Полишинеля! Авто возмущается. «Козлы, говорит он, это не коровы. У них копыта, рога другие. Они вредные». Я согласна. Козлы и есть козлы!

Центральная дорога ботанического сада, окружающие ее деревья, еще целы. Но все мелкие тропинки и старые маршруты густо заросли. Теперь это дебри, где агрессивные сассапариль и ежевика накрыли плотным колючим покровом редкости иноземной флоры, которые выращивались в течение целого века. Пройти по дорожкам нельзя. Для расчистки нужна цалда: топорик на длинной ручке, на конце загнутый. Раньше у нас, да и в каждом доме, такая была. Теперь не найти.

Когда расчищали заросли или добывали корм для скота, рубили ветки деревьев, сначала крючковатым концом цалды притягивали ветку, нагибали, потом рубили.

Дача Баратова (бериевская дача, отдел интродукции), так же как и дача Моат, еще стоит. Но кажется, вот-вот рухнет. Рабочих помещений я не обнаружила. Они из-за ветхости заперты. Винтовая лестница, ведущая в солярий, разрушена. Остался только железный столб.

В лучших помещениях, где когда-то сидели сотрудники отдела интродукции, давно уже живет семья Дато Гвианидзе. Это его дача. Две большие комнаты с эркером, откуда открывался вид на ущелье Зеленого мыса. Когда-то там был кабинет Габричидзе. И еще большая комната с камином, где сидели все сотрудники отдела интродукции. Стоит заметить, что у Дато в центре Батуми прекрасная квартира. Кроме того, большой родительский дом в селении Аджарисцкали. Дочки Дато подросли и получают образование в Германии, где у отца большие знакомства. Он купил еще один современный автомобиль. Защитил в Грузии, как и Зураб Манвелидзе, докторскую диссертацию.

У дома зрел виноград. Я застала Дато за его сбором. Угощал чачей. Помянули Андрея.

Осенью он совершенно пустынный. Я прошла на Зеленый мыс под сильно заржавевшими остатками подъемника и поднялась заросшими дорожками к санаторию «Аджария». Он был в полуразрушенном состоянии. Несколько помещений на первом этаже заняты мингрелами-беженцами. Символ советской власти доживал свои последние дни. Изгибами дорог с выщербленным асфальтом я снова поднялась вверх к дому Жубер-Моцкобили, где меня встретила Нелли, дочь Валентины Васильевны. Вспомнился рассказ Валентины Васильевны о дочке,– девочке в крарсной шапочке. Теперь Нели далеко за семьдесят. Дом и сад в полном порядке. Рядом на даче Дукмасова, где когда-то балагурили Ильф и Петров, сочиняя свой роман «12 стульев», в клетушках ютились сотрудники нового университета. Там доживала свой веек 80-летняя Настя, бессменно ухаживающая за могилами на карелинском кладбище. Все, кого я встречала, обменивались новостями и жаловались на трудную жизнь, надеялись на перемены.

Батумский нефтеперегонный завод (БНЗ) не работает. Небольшой поселок БНЗ также состарился. Нарушена теплосеть. Когда мы с Андреем в конце восьмидесятых годов проезжали мимо, можно было увидеть, как из проржавевших магистралей с шумом вырывается пар. Мы шутили – «батумские гейзеры». Ныне гейзеры иссякли. Квартиры отапливаются печурками. Здесь, как и в Батуми, можно повсеместно увидеть трубы, выведенные из окон. Много пристроек в виде балконов. Поэтому территория дворов сильно сократилась. По дороге в Батуми вдоль трассы гималайские кедры сильно разрослись, и эта часть пути кажется фрагментом северного леса.

Я смотрю на море и не верю глазам. Там, где всегда черно- маслянистый прибой медленно ложился на берег, теперь чистейшая прозрачная вода! БНЗ не работает. Перед Барцханой на пляже платан, выросший самосевом, стал большим деревом. Все последние годы, которые я прожила на Зеленом мысу, во время поездок в город я наблюдала, как рос этот платан. Его заливали соленые воды штормов, но он выстоял. Наступил момент, когда в тени его стали прятаться приходящие на пляж люди. Теперь высокому платану не страшны штормы и сильная соль морской воды: рядом появилась рощица его потомков. Племя молодое, незнакомое!

Закрытие нефтеперегонного завода сказалось и на морской фауне. На рыбном базаре большое разнообразие серебристых рыб. Многих я не знаю. Ставрида попадается крупная. Здесь и длинная рыба-пила, и катран, и нежная мерланка.

В Батуми нигде уже не найти вывесок на русском языке. Пустырь за морским вокзалом полностью засажен маленькими финиковыми пальмами – подарок богатого турка Аслану Абашидзе. Посадки производят странное впечатление. Вспоминается красивый бульвар, созданный в начале ХХ века, – Александровский сад. Тогда в галечнике выкапывали большую яму. В нее насыпали лесную землю, которую привозили с гор. И только потом сажали молодые деревья. Теперь пальмочки посажены не по правилам. Почву под посадки углубили в гальку всего на несколько сантиметров и ясно, что многие из них погибнут. Говорят, что у Аслана Абашидзе есть и зоопарк.

Рядом с домом чая у набережной выстроен современный многоэтажный дом. Неподалеку растет самое высокое на побережье дерево гинкго, которым, приезжая в город, я всегда любовалась. Теперь оно засыхает. Во время строительства подкопали корни.

На даче Ратишвили живет Ламара Габуния. Гордая, энергичная, деятельная. Она недавно овдовела, оставила работу в ботаническом саду. На рынке у нее хлебное место. Инспектирует, проверяет качество мяса. В белом халате. К ней обращаются почтительно, с заискивающими улыбками. В Батуми имя Юрия Лужкова в настоящее время знаковое. Он друг Абашидзе, который в оппозиции с тбилисскими политическими деятелями. А так как я из Москвы, то Ламара думает, что я знакома с Лужковым. Она ведет меня к директору базара. За столом сидят несколько молодых женщин. Типичные кикелки. Едят арбуз. При словах «Москва, Лужков» расплываются в улыбке.

Женщины все больше принимают участие в жизни Аджарии.

Приватизировать свою землю мне не удалось. Поездки в Хелвачаури только запутывали ситуацию и требовали времени. Все, к кому я обращалась, думали, что я дом с землей продаю Авто, а сама хочу оформить дарение. Я на это не шла, хотя доверяла Авто. Когда мы приезжали то в Махинджаури, в Сакребуло, то в Хелвачаури к очередному начальнику, то каждый хотел получить свою долю, то есть значительную взятку. Начинал крутить. Каких только типажей, достойных пера Диккенса и прочих классиков, я не насмотрелась!

Пришлось очередной раз оформить генеральную доверенность, договорившись, что Авто уже без меня приватизирует на мое имя мою землю. Так и сделали. Авто я доверяла. Ведь он с 1993 года ни разу меня не подвел. Но подспудно тревожила Натела. То и дело она что-то скороговоркой сердито говорила Авто. Да и в день отъезда не пришла прощаться.

В ясный теплый осенний день я снова прошла унизительную процедуру поборов на батумском морском вокзале. Все шло под лозунгом: «Не заплатишь – не выпустим». Неприятное чувство. О гостеприимстве, широком гостеприимстве, которое так красит Грузию, не было и помина. Наоборот – желание обобрать, придираться, чваниться. Быстроходный катер до Сочи, на котором я отплывала, развернулся, сразу набрал скорость. Очень быстро исчезли родные берега.

Через несколько дней в Тбилиси совершилась «бархатная революция роз». Красиво звучит. Я прилепилась к экрану телевизора. Показывали батумские улицы. Толпа приветствовала Михаила Саакашвили! Бежали возбужденные люди, восторженно крича: «Миша, Миша!». Мне все это напомнило сюжет басни о лягушках, которые просят прислать им нового царя – цаплю.

Прошло пять лет. Неумолимое время... Зеленомысские новости я теперь узнаю по телефону и по электронной почте. Две очень меня расстроили. Авто, который 15 лет был честным человеком, стал нечестным. Три года назад он поселил в мои комнаты своего друга Мераба с семьей. За моей спиной, скрыв от меня, приватизировал землю. А дом с землей продал своей дочери. Генеральная доверенность позволяла!

Мне вспомнился случай, который произошел с Авто, когда мы с ним путешествовали по Турции. Он стоит в Ризе растерянный около полицейского, у него нет страховки. Полицейский требует 100 долларов. Авто возмущенно ему говорит по-русски: «Это нечестно»! Я сегодня с полным правом могу сказать Авто: «Это нечестно!»

В ботаническом саду появился меценат – олигарх Иванишвили. Он вложил большие деньги в развитие сада, восстановил пришедшую в негодность дорогу, положил асфальт. Были поставлены столбы с фонарями, закуплены в Японии растения. Иванишвили платил зарплату сотрудникам. Обо всем этом слышать приятно. Вселялась надежда на будущее. Но просочился слух о том, что всем этим благополучием по-прежнему заправляет Ханума. Вано вышел на почетную пенсию. Домик метеостанции он переделал в свой кабинет, там пишет энциклопедию Аджарии. После всяких преобразований директором ботанического сада стала Этери Мургуладзе.

Последнее слово

Оглядываясь назад, я вижу несколько пластов жизни, которые, подобно волнам накатывались на Южную Колхиду и откатывались назад, унося с собой события, людей, культуру и умонастроения. Эти волны жизни были неравноценными. Самый древний – средневековый пласт, пласт царицы Тамары. Православный. Связь поддерживалась через перевалы Малого Кавказского хребта как морским, так и наземным путем.

Второй пласт – турецкий – длился 300 лет. Для Османской империи южная Колхида была северо-восточной окраиной. Местное население приняло ислам, но грузинский язык сохранился. Аджарцы с гордостью рассказывали, что матери пели детям песни по-грузински. Так обучали родному языку.

Третий пласт подобен мощной волне. Это завоевание края Российской империей. Драматические события штурма Цихис-дзирской крепости 18 февраля 1878 года описаны В. Гиляровским. Погибло более 1500 русских военных, турок – еще больше. Так пишет дядя Гиляй, служивший в то время юнкером. Временные границы третьей волны четко обозначены. Это всего 43 года. С 1878 года до советизации Грузии в 1921 году. Волна мощным потоком принесла в этот край культуру, новые навыки земледелия, изменила даже природу ближних к морю холмов. Приморская часть Аджарии стала многонациональной.

Следующий, – советский – пласт можно разделить на две части. В начале советской власти – подъем. Волна выбросила, перекрошила частные владения и далее двигалась, следуя законам советской власти. После отечественной войны 1945 года культура пошла на спад. Развитие допускалось в жестких рамках, с закрытыми границами. Новый приток жизни во второй половине ХХ века связан с заселением приморских районов горцами, спустившимися из верховий горной Аджарии. Население приморских районов к этому времени исчезало. Горцы принесли в приморье свои обычаи, не зная прежних.

В 1991 году Советский Союз распался. Южная Колхида вместе с автономной республикой Аджария вошла в состав самостоятельного государства Грузия. Отсутствие преемственности, национальная гордость, перешедшая в фанатичный национализм в конце ХХ – начале ХХI веков привели к полному отторжению прошлого.

Разрушение семейных традиций, связей, уважения отразилось на трех поколениях нашей семьи, от начала ХХ века до его конца. Многонациональная семья была представлена людьми, обладающими своими характерами, устоями, темпераментом. В начале ХХI века потомки Марии Константиновны и Антона Генриховича Зельгейм находятся далеко от южной Колхиды. Только Олег Нефедьев доживает последние дни в Колхиде, пристроившись к месту, которое в свое время предназначалось прадедом для всей семьи. Потомки не поддерживают между собой отношений. Всех разметало.

Что осталось от моей Колхиды, кроме памяти? Книги. Статьи, сборники. Результаты исследований. Все, что было издано. В том числе и мои работы. Мои воспоминания, я надеюсь, тоже будут маленьким вкладом надежды для будущего развития этого уникального края.

Картины Васи Северова

У меня дома (в Москве) на стене висят: мамин портрет художника Владимирова, написанный маслом, и акварели художника Васи Северова. Зеленый мыс – в моем сердце. На акварелях изображены пейзажи Зеленого мыса. Рододендроны. Цветущие красные шары на фоне снежных гор. Рододендроны радовали меня в далеком Магадане. Живя вдалеке от Родины, Зеленого мыса, я так хотела его хоть как-то его приблизить. Смотрела на эти акварели и видела родину, чувствовала ее. Видение художника полностью совпадало с тем, что я так люблю.

И сейчас, спустя многие годы, когда на свете нет ни мамы, ни Васи, а Зеленый мыс тоже стал воспоминанием, эти пейзажи уносят меня в дорогие места.

Каждая из картин может стать основой для рассказа.

Вася появился на Зеленом мысу так же, как и многие. Приехал на курорт, на Зеленый мыс и пришел в ботанический сад, в библиотеку. К маме Вася привязался. В ней было столько благородства… В старости она стала величественной, пополнела, но обаяние осталось прежним. И Вася частенько заходил неожиданно – то в библиотеку, то в дом. Он был у нас, как и многие, завсегдатаем. Как правило, приезжал зимой, чтобы продлить теплый сезон. Летом у себя в Георгиевске он забирался в горы, там у него что-то вроде шалаша. Жил в горах дикарем. Обо всем этом мне писала мама. Прислала мне одну его картинку, которая привела меня в восторг.

В конце семидесятых, приехав на Зеленый мыс, я, наконец, увидела Васю. Невысокий, ничем не примечательный, он громко кричал, размахивал руками. Просил выпить чачу. Вино его не устраивало.

От Васи пахло черемшой. На просьбы мамы отказывался рисовать. Мама говорила – дразнит. Вася в то время стал сочинять стихи, вернее – странные вирши. Мы сразу с ним стали накоротке. Так часто у меня бывает. Я стала говорить Васе, что он очень хороший художник, а вирши мне не очень нравятся. Но он без этих стихов не мог, все время громко их декламировал. Я случайно узнала, что он ветеран отечественной войны, много рисует горы Кавказа, что в Георгиевске у него была выставка.

Вскоре мы уехали, и Вася иногда стал присылать мне сумбурные письма странного содержания. Например, что тетка моя зря завела попугайчиков: они должны летать на воле. И все в таком духе. Помню, мы сплавлялись на лодке по Колыме, а нам навстречу из Оройка выплыла лодка. На полном ходу мне передали пачку писем, одно из них от Васи. На краю света читать Васины нравоучения было особенно забавно. Интересный человек! Необычный.

Позже мама писала, что Вася опять приехал с маринованной черемшой и поэтому находиться с ним в одном помещении трудно. Вася эту черемшу сам заготавливал в горах и ею закусывал. «Он спивается», – ужасалась мама.

А я все канючила: «Попроси Васю нарисовать хоть что-то». Но Вася и меня дразнил. Не рисовал.

Умерла мама. Кто только по местному обычаю не прошел вокруг гроба попрощаться! Но Вася не пришел. Тетка объяснила: Вася боится смерти. Я обиделась. Надулась. Еле поздоровалась, встретив Васю.

Во время конфликта с теткой Вася перестал заходить к нам домой. Но однажды, когда я уже постоянно жила на Зеленом мысу, очень холодным и сырым вечером поднималась к нам на холм. И Вася меня догнал. По дороге мы молчали. Он предложил показать свои картины под общим названием «Песни гор». Мы вошли в холодный дом, и Вася стал разворачивать одну за другой большие картины. Много среди них было и акварелей. Горы Кавказа, виды города Георгиевска в разное время года и при разном освещении. Очень хорошие картины! Слов нет. Но не Зеленый мыс. Для меня они были чужими.

Прошел еще год, и я случайно узнала – Вася умер.

Вот и все. Но остались картины, которые греют меня и днем, и вечером. И каждая напоминает самое дорогое для меня – Зеленый мыс.

Дважды одна из них чуть не уплывала из моих рук, но я сумела ее вызволить.

На переднем плане белое цветущее дерево сливы «Матильда». Значит, это март… Алыча с вкуснейшими ягодами, варенье из которых наш друг Владимир Владимирович Петров называл «Матильда». Припевал с удовольствием за вечерним чаем: «Что может сравниться с Матильдой моей?». За алычой – пристройка к нашему дому под названием «Иверия». Это комнатка над ванной, которую пристроил мой так называемый отчим Леонид Михайлович Ишов. Это тоже большая история. Под серой стеной темно зеленеет чай. Этот чай посадил прадед. Вдалеке силуэт бука, а рядом – правильный высокий контур веймутовой сосны, тоже посаженной прадедом и позже безжалостно срубленной Олегом. Но главное – эта чудная весенняя дымка, делающая весенние холмы загадочными. Как Васе удавалось создать это необыкновенное настроение?

Акварель зеленомысской скалы, – символа Зеленого мыса – точно передает его силуэт, который я видела почти ежедневно, который воспел М.А. Булгаков.

Есть среди них и площадка с пальмами в зимнюю пору, когда снег упал на вечнозеленые листья мандаринов, и наступает синий вечерний закат. Чувствуется сырость непогоды.

Еще одна сделана в ботаническом саду в мае. Кусты цветущих рододендронов на фоне голубеющего неба. Я смотрю на картину, любуюсь цветущими рододендронами и бескрайними воздушными просторами за ними, заснеженными горами Аджарии.