М.Т. Мазуренко © 2012

Утраченная Колхида

Глава 1. 1878 -1921. Эпоха раннего освоения Колхиды. Под патронатом Русской империи || Глава 2. 1921-1946. Советизация Грузии. Коллективизация. Отечественная война || Глава 3. 1947-1954. Отрочество и юность || Глава 4. 1954-1960. Мои университеты || Глава 5. 1960-1984. На Зеленый мыс наездами || Глава 6. 1984–1988. Снова на Родине || Глава 7. 1989-1991. Одна на Родине || Глава 8. 1992-1993. Лето с Андреем. Шторм || Глава 9. 1994–2004. Последние приезды

Глава 6. 1984–1988. Снова на Родине

Смерть мамы. Похороны

13 марта 1984 года умерла моя мама. Я переехала на Зеленый мыс и поступила на работу в ботанический сад. Прожила там девять трудных лет. Столкнулась с характерами моих родственников, видела изнутри жизнь Зеленого мыса, ботанического сада, горной Аджарии. Много было интересного, трудного и комичного.

Все годы в далеком Магадане почти каждый день я получала от мамы письма. Была в курсе ее дел. Наши дети студенты летали к ней регулярно. Билеты были в то время дешевыми, и зимние каникулы они проводили на Зеленом мысу.

Выбраться на Зеленый мыс в начале года я не смогла. Несколько неотложных и неожиданных дел, связанных с незаслуженным выговором Андрею, не позволили мне организовать такой необходимый приезд. Это очень огорчило маму. В это время Андрей был в Москве и в конце февраля во время студенческих каникул вместе с Павлом прилетел к ней в гости. Это было за две недели до ее смерти.

Она меня очень ждала и, видимо, предчувствовала скорый конец. Но не довелось мне её увидеть перед смертью…

В начале марта я достала на улице из сумки пачку писем от мамы. Их подхватило метелью. Мама мне прислала заметку из газеты, где рассказывалось о ней, о ее жизни и заслугах. Я глянула на её фотографию в газете и поняла – умирает. Расплакалась, затосковала.

Около 8 марта мама прислала телеграмму: сообщала о смерти Шурика Твалчрелидзе – ее второго мужа, Сашиного отца, моего отчима. Она с ним не была в разводе. Тетка потом говорила на полном серьезе, что Шурик ее затянул за собой.

Нужно было срочно послать телеграмму с соболезнованием. В Грузии этому придают большое значение. 8 марта. Выходной. Телеграф закрыт. Мы пошли к знакомым, чтобы послать телеграмму по телефону. Я затеяла гадание. У нашего приятеля было старинное, чуть ли не первое издание Пушкина. Называешь номер страницы, строку, читаешь. Мне досталось какое-то странное стихотворение «Погребальное». Я потом нигде не встречала в собраниях сочинений Пушкина этого стихотворения. И я подумала не об умершем Шурике, а о маме. Но надеялась на лучшее.

Мама умерла 13 марта. Я была так потрясена, что не могла читать текст телеграммы. Не верилось! Внутри всё дрожало.

Начиналась новая страница моей жизни, новая веха. Магадан закончился. Я побежала в сберкассу. Сняла крупную сумму на похороны. Потом искала рыбу для поминок.

В самолете я вспоминала маму, писала о ней, какой я ее знала. И совсем-совсем не верила в ее смерть.

В круглом иллюминаторе – полная темнота. Смерть.

Через двое суток я подъехала к нашему дому на такси. Все так близко, знакомо. Родное. Вхожу на застекленную веранду, а там посредине –закрытый гроб. Вокруг люди, родственники, все в черном. Стало легче, что не вижу маму мертвой.

Оля и Павлик уже здесь. Я как в тумане. Захожу в дом. Первым делом тетка протягивает мне мамину шапку из соболя – мой подарок – и просит отдать ей.

– Конечно, бери, – говорю равнодушно. Только спустя несколько дней я вспомнила об этом. Видимо, она завидовала маме, этому соболю.

Похоронами заправляют соседи. Сотрудники. По аджарскому обычаю, родственники не принимают большого участия: сидят у закрытого гроба, скорбят, принимают соболезнования. То и дело подъезжают машины. Люди идут вереницей. На столике перед верандой мужчины оставляют головные уборы. Входят. Обходят вокруг гроба. Пожимают руки родственникам. Соседи готовят пищу, по очереди приносят. Некоторые садятся рядом – на несколько минут. Обычно прощание растягивается на несколько дней. В данном случае ждали меня. Готовят пищу и для грандиозных поминок. Без мяса: лобио, рыба, сыр, хачапури. Все по особому ритуальному рецепту.

Я дала деньги на поминки. Саша, мой брат, помалкивал и денег не дал. Но я об этом не думала.

Не стало мамы. Вот ее комната… Мы спим там вдвоем с Олей. В доме полно народу. Прилетели Олег с Ниной. Здесь и тетя Дуду. Все время кто-то толчется, распоряжается. Принесли черные повязки. Тетке выкрасили платье в черный цвет. В Батуми для этого специально работает красильный цех.

В доме все так знакомо. Родное. Но нет мамы. Тетка с Олегом хотят пройти в мамину комнату, ищут брильянтовое кольцо. Мама его отдала Павлу две недели назад. Нэцке, маленькие японские человечки слоновой кости, привезенные дедом в молодости из Японии и подаренные им своей невесте – моей бабушке, которые хранила мама, тетке удалось взять себе. А мама, видимо, чувствовала свой уход: оставила записку, что она нэцке завещает Оле.

Главная забота о келехе – поминках. Приезжает-уезжает Вано Мамунидзе. Он в этом деле большой специалист. У него в Батуми знакомства на рыбном заводе. Несколько банок дефицитных консервов, привезенных мной из Магадана, здесь капля в море. Все делается по определенным правилам, с большим размахом.

Сотрудники – большие специалисты по приготовлению еды. Это их сближает. Каждый показывает свое искусство.

Долгие разговоры о могиле. Мама оставила записку. Просила похоронить ее рядом с ее дедом и бабушкой на семейном кладбище.

Март. Сыро, дождливо, холодно. Я иду на могилу прадеда и прабабушки. Высокая сосна стоит над могилами. Две плиты окружены темным бордюром из кустов рододендрона. За этим бордюром на вершине холма впритык стоит квадратный дом Зивера. Когда дед Генрих приходил сюда на могилы отца и матери, сильно припадая на одну ногу, всегда кричал на Зивера: его куры паслись на могилах. Падал туда и мусор. И если бы не крики деда – то Зивер, постепенно захватывая по сантиметрам жалкие остатки маленького лесного массива, давно бы сравнял могилы. Крики помогали.

Ко мне подходит маленький человечек с неестественно большой головой, увеличенной седеющими пышными кудрями. Депутат. Уговорил похоронить на русском, то есть карелинском кладбище.

В день похорон на рассвете тетка с соседкой Зекие, женой Османа, обмывают маму. Я на другом конце дома. Тетка зовет. Я иду и вижу: мама сидит с распущенными волосами. Тетка: «посмотри, как живая». Я падаю в обморок.

Павлик принес розовый букет магнолии, кладет в гроб. Вереница незнакомых людей последний раз обходит гроб, люди толпятся во дворе. По серпантинам карелинской дачи несут гроб. За ним венки. Их тоже много. Спуск. Вдоль тропинки посажена алыча. Весной она вся белая, в цвету. Вот и могила. Опускают гроб.

Поминки грандиозные, в Лажварди. Это огромное помещение, выстроенное на месте пруда внизу, в ущелье рядом с домом Лабунченко. Пруд засыпали. На прочном дореволюционном фундаменте возвели летнюю большую столовую. Летом сюда приходят отдыхающие – только питаться, живут в частном секторе. Зимой это большое несуразное непрочное здание используется для поминок и свадеб. Удобно. Количество людей всегда не менее 200, а то и 400.

Произносятся поминальные тосты. Нури Мемедович под конец отозвал меня и сказал, что возьмет меня в ботанический сад на работу.

Мой братец прекрасно знал, что на похороны собирают деньги. Пока их нам не отдали, не уезжал в Тбилиси. Я этого обычая не знала.

Спустя некоторое время, присмотревшись к жизни окружающих, я узнала, что большинство аджарских семей, да и многих грузинских, находится в определенных отношениях с окружающими соседями, близкими знакомыми, родственниками: далекими и близкими. На свадьбу и похороны соседа нужно внести сумму. Тот, кто участвует в этом сборе денег, когда у него в семье свадьба или похороны – тоже получает сумму сборов. Ведутся записи о внесенной сумме. Мама в этой игре не участвовала. Но в ботаническом саду собрали деньги и отдали Саше, сыну. В Грузии сын важнее дочери, он – глава семьи. Это совпало с девятым днем со дня смерти, днем, когда поминают покойника близкие. Но Саша получил деньги и, не участвуя в поминках, тут же уехал в Тбилиси.

Накануне вся семья сидела в теплой средней комнате. Саша разобрал Олины часы. Я наблюдала за его работой. Восхищалась его умением. Нужно было пригласить Нану Чиракадзе, чтобы пришла на следующий день помянуть маму. Хорошо бы попросить Сашу поехать к Нане на машине. Но путь на машине длинный, в объезд. Я не хотела тревожить семейного единения и решила пойти сама, кратким путем, через дачу Карелиных. Как поднялась к Нане, то есть к даче Моат – не помню. Но на обратном пути, когда шла привычными скользкими дорожками и старыми лестницами карелинской дачи в полнейшей темноте, начала ощущать внизу, в овраге присутствие кладбища, маминой могилы. Мне, обычно бесстрашной, стало очень не по себе. Дома, в тепле, я никому не сказала о своих страхах.

Пора было ехать в Магадан, увольняться и быстро возвращаться к следующим поминкам, сороковинам.

1984 г. Весна. На новом месте

О переезде на Зеленый мыс мы столько раз говорили во время долгих зимних прогулок с Андреем по окрестностям Магадана… Работа на севере была завершена, возникла необходимость поправить здоровье. Многое складывалось так, словно сама судьба распорядилась нашим переездом.

Но очень многие вещи я не предусмотрела. И главное – разницу в наших характерах. Андрей, типичный академический ученый, отнюдь не хозяин, должен был организовывать строительство дома. Я знала его характер, но думала, что все преодолимо. Еще чувствовала себя нестарой и сильной. Думала, что меня окружают добрые соседи. В дальнейшем пришлось убедиться в обратном.

Мне тогда казалось, что мы с Андреем настроены одинаково. Он любил юг, мечтал, что мы вместе переедем на Зеленый мыс. Все выглядело логично. Но на самом деле Андрей еще раздумывал, отмалчивался. Он был москвичом и, как бы мы не соскучились по материку, взгляд на жизнь у него был иной. Главное для него была – его работа. А на севере еще столько не исследовано! Все вопросы мы всегда обсуждали вместе. Но часто я предлагала, а он помалкивал. Я считала, что он согласен. И думала прежде всего о том, что нам нужно обеспечить себе место, где мы можем безбедно жить на старости лет. Считала, что Зеленый мыс идеален для нас.

Но Андрей не хотел сразу уезжать с севера. Потом обнаружилось, что он то ли забыл, то ли сделал вид, что забыл о нашей договоренности… И как-то заявил, что я в один миг бросила его и умчалась на Зеленый мыс. Конечно, если бы он так поставил вопрос, я пожертвовала бы своей мечтой о родине не задумываясь. Андрей был моей половиной в полном смысле этого слова. И то, что он думал иначе, позже меня очень задевало.

Но в то время я об этом не задумывалась. Я потеряла маму. Мне так хотелось быть рядом с ней! А теперь ее нет, и не будет уже никогда. Теперь я снова на Зеленом мысу. Чувство горечи смешивается с ощущением, что я снова на Родине, дома. Нужно организовать будущую жизнь.

В середине марта я пошла в сельсовет, чтобы выяснить положение с земельным наделом. Двухэтажное серое здание в центре поселка Махинджаури граничит со школой, в которой я училась. Перед сельсоветом выходит на шоссе одноэтажное здание милиции. Постоянно можно видеть милиционера, дежурящего на шоссе и останавливающего проезжающих.

На первом этаже сельсовета – темный неопрятный холл. Тянет сыростью и запахом из туалета. Обшарпанная лестница ведет на второй этаж. Отсюда вход в канцелярию, в кабинет председателя и большое помещение для собраний. Канцелярия такая же обшарпанная, грязная. Там сидит носатая девица-секретарь, строчит на пишущей машинке.

Кабинет председателя разительно отличается от обстановки в этом здании. Стены обшиты деревом. Большой, просторный полированный стол буквой «Т». По бокам стулья. Они заняты несколькими просителями. Здесь обычай не ждать, а заходить не стучась и садиться в ожидании, когда предыдущий посетитель освободится, даст возможность следующему просителю обратиться с просьбой. Привычка эта тягостная, у просителя занимает массу времени. Но на востоке не торопятся. Ожидающие своей очереди живо интересуются разбираемым вопросом, высказывают свое мнение. Получается общее обсуждение.

За столом восседает толстый как бочка черноволосый председатель Нодари Беридзе. Лицо полное, не без приятности, но хитрое.

Я сижу за столом и жду своей очереди. Хочется смотреть не на председателя, а в огромные окна, за которыми синеет море. Эта живая картина очень отвлекает от важного дела. Беридзе раскрывает подержанный гроссбух, находит старую, 1939 года, запись, когда мой отчим Александр Александрович Твалчрелидзе и мама вступили в колхоз. В объекте, то есть в колхозном наделе, записана и я. Теперь, чтобы за мной закрепили землю при доме, нужно, чтобы все это утвердили на собрании колхозников, которые бывают дважды в год. Для этого нужна моя метрика. Ее у меня нет. Потерялась.

Вано Мамунидзе, у которого большие связи в Академии наук Грузии, хлопочет для меня о месте старшего научного сотрудника. Обещает обеспечить место и для Андрея.

Я еду в Тбилиси. Там я родилась. Иду в архив. На полках лежат записи. Вано сопровождает меня, прилагает все свое обаяние, чтобы копию метрики мне выдали сразу же, а не через месяц, как положено. Это большая услуга. Приходится по наущению Вано деликатно протянуть определенную денежную сумму. Две тощие девицы заполняют копию. Я получаю зеленую книжечку и легкомысленно не перечитываю. Плохая привычка, которая меня подводила несколько раз. Поэтому сегодня я не Майя, а Мая, я не Тимофеевна, а Темофеевна.

В зеленой книжечке читаю. Мать – Зельгейм Вероника Генриховна – немка. Отец – Тимофей Андреевич Мазуренко – немец (хотя он по национальности украинец) Дочь, т.е. я – Мазуренко Мая Темофеевна – украинка. Хорошо бы мне быть грузинкой в тот момент! Но нет, я украинка.

В начале апреля с большим букетом цветущей розовой азалии я улетела в Москву и через день была в Магадане. Ушла с работы и выписалась из квартиры.

Обратно в Батуми я прилетела в начале мая. На моей будущей работе все меня знали. Это было хорошо знакомое, почти родное место. Хотя я еще не была оформлена, но уже считалась своей. Вано Рафаилович хлопотал о моем устройстве. В то время он был человек с большим весом. Его брат – самый главный человек в Аджарии, первый секретарь КПСС! Слава брата сильно поднимает Вано не только в ботаническом саду, но и во всей Аджарии. Наблюдаю такую картину: торжественно входит в магазин величественный Вано. Продавцы сразу же делают стойку, шепотом сообщают, словно по рации: «Вано, Вано». Вано нужен дефицит, главным образом продукты: самые лучшие, припасенные для самых лучших людей.

С продуктами в Советском Союзе хронически плохо уже давно. В магазинах не то чтобы совсем пусто. Нет, стоят какие-то товары. В основном трехлитровые банки с маринованными огромными огурцами. В Батуми – батареи хорошего грузинского вина. Но других повседневных пищевых продуктов нет. Это дефицит. Мясные консервы, сгущенку, масло и сахар мне все годы, что я жила на Зеленом мысу, привозил мой сын Павел. В самолет можно было брать только 20 килограмм. Потому мы пользовались оказиями. Я же посылала домой в Москву фрукты, варенья.

Конечно, и в советских магазинах бывали хорошие продукты. Но их припрятывали для своих родных, для нужных людей. Все дефицитное можно достать только по блату, то есть по знакомству.

У Вано знакомства и в билетной кассе – как в аэропорту, так и в городской железнодорожной. Он величественно раздвигает плотную толпу, делает знаки кассирше – «белой головке» Нелли, которую знает весь город. Ее так зовут из-за огромной белокурой прически с начесом. Нелли, такая неприступная и гордая, сразу же улыбается, отдает Вано дефицитные билеты.

С билетами на самолет всегда очень сложно. Особенно в курортный сезон. Все 9 лет, что я прожила на Зеленом мысу, пришлось пользоватьчя связями моего начальника.

Нужно срочно организовывать вторые поминки – сороковины. По обычаю на них подается уже не постная пища, а обильная скоромная. Я привезла из Москвы дефицитные колбасы, ветчину. Были куплены два поросенка. Приехала Ирочка Твалчрелидзе, моя племянница, большая специалистка в кулинарии. Но главной «законодательницей» была Нана Чиракадзе.

Поминки пришлось переложить с 9 мая на 11, на два дня. Большинство сотрудников ботанического сада в начале мая уезжали в свои селения копать, сеять кукурузу и картошку.

Пришлось ехать в город, звонить Саше. Никак не соединяли. Глдани, где он живет – окраина Тбилиси. Там перебои с телефонной связью. Поэтому я звоню тете Дуду. Она мне сочувствует, обещает связаться с Сашей. Я вновь пытаюсь дозвониться до брата. Неожиданно слышу разговор между ним и Дуду. Он почем зря меня проклинает. Тетка защищает. Слушаю и удивляюсь. Я ведь никогда ничего плохого ему не делала. Спустя несколько минут снова звоню в Глдани. Саша поднимает трубку – тихий, благостный. Начинаю понимать, что на помощь брата мне рассчитывать не приходится. Но я всегда все брала на себя, не рассчитывая на других. Было очень обидно. Я так хотела быть с братом заодно, любила его.

За дефицитными продуктами Вано посылал своего шофера или ездил сам. Машина Вано – «козлик». Он ее получил в Академии наук, пользуясь своими связями. Шофер – Исакий Багратиони. По аджарскому обычаю, если в семье несколько сыновей, землю наследует старший сын. Остальные остаются безземельными. Безземельному семья покупает квартиру. Поэтому Исакий живет в хорошей квартире в батумской новостройке недалеко от Степановки. Степановка – это батумские Черемушки, расположенные в начале Кахаберской низменности за Батумом по дороге в аэропорт. Безликие, однотипные пятиэтажки стоят рядами. Их разнообразят лишь неаккуратно и вразнобой застекленные лоджии, да длинные, протянутые между домами проволоки для белья, которое развевается, словно флаги на ветру. Как это принято на юге, между домами большие дворы. Там беседки, обвитые виноградом. Соседи общаются. У Исакия добрые соседи. Все сталинисты, как и он сам. 9 мая 1984 года, когда к власти пришел Черненко, началась реставрация Иосифа Сталина. Исакий с соседями решили восстановить «справедливость» – поставить в середине своего двора памятник Сталину. Был найден бюст вождя. Такие бюсты из гипса стояли в свое время в каждом клубе. Решили к бюсту приделать туловище, руки и ноги. Поставить вождя снова в полный рост. Приделывали туловище сообща, с любовью. Исакий мне рассказывал с пафосом, как они соберут митинг, будет торжественное открытие. Но осторожный Варлам Мамунидзе – первый секретарь Аджарии и родной брат Вано – мирно прекратил этот ажиотаж. Памятник не был установлен.

Зеленый мыс. Вид на наш «домик садовника»
со стороны дачи Карелиных.

Весна. Природа уже проснулась, очень тепло. Все яркое и зеленое. Много цветущих растений. Но сыро, как это бывает в начале мая.

За нашим домом на большой плоской площадке, там, где когда-то возвышался величественный платан, поставили столы, скамейки, взятые напрокат. Нана Чиракадзе настояла, чтобы установили и отдельный столик с лучшей едой и питьем. За этот столик никто не садится. Последняя трапеза моей мамы перед дальней дорогой. Куда?

Народу собралось много: соседи, будущие сотрудники. Поминали маму. Вдруг полил дождь. А Саша, мой братец, не взял напрокат тент. Пришлось прервать долгую поминальную трапезу. Соседи и мои будущие сотрудники очень огорчались, обвиняли сына Вероники Генриховны. Сын отвечает за хозяйство. Тогда я еще не понимала, как сильны традиции на Кавказе.

Я приводила в порядок мамину комнату, теперь мою. Это отвлекало от грустных мыслей. Много возилась с полом. Старые толстые доски расщепились. К ним маленькими гвоздиками был прибит линолеум. Я оторвала линолеум и методично вырывала гвоздики. Проводила рукой, опять находила гвоздик. И так много раз. Потом несколько раз красила старый прочный деревянный пол. Так загрунтовала, что он стал как новый.

А крыша текла. На чердаке стояли тазы, в которые во время ливней набиралась вода. Дом постройки 1914 года был очень старым. Но строился он основательно, умно. Хотя и предназначался для садовника. Позже я часто думала о том, как важно правильно спланировать, поставить дом.

Мы ведь собирались построить дом и там жить до конца дней. Особенно любил рисовать проекты дома мой сын. Огромные квадраты домов над обрывами в горах наводили на размышления. Раздражал неразумный гигантизм. Наш домик был самым гармоничным из всех увиденных за мою долгую жизнь домов. Проблем с фундаментом, с устойчивостью не было никогда. Он стоял на вершине холма прочно. Подпол был сухим. Стены обшиты жестью. Сухие доски не портились. Мама говорила, что это привезенная из Франции сосна, видимо, приморская. Красная тяжелая черепица, тоже в свое время привезенная из Франции, лежала основательно на островерхой крыше. Все в этом домике было продумано.

Чувство возвращения на Родину восстанавливало силы. Я так ощущала это возвращение! Во время затяжного дождя спокойно думала о том, что после наступит солнечная чудесная погода. Пусть он, этот бесконечный дождь, льет и льет. Впереди долгая жизнь, счастливая старость.

Я все время прощалась с мамой, думала о ней. Представляла, как она прожила почти всю свою жизнь в этой комнате.

Начались морские купания. Ночной полет светлячков! Благоухание садов! Неужели это навсегда? Приезжая на Зеленый мыс, мы всегда считали драгоценные дни, проведенные тут. Очень досадовали на затяжные дожди, воровавшие у нашего отдыха солнце. А теперь можно было спокойно любоваться сплошной стеной дождя и знать – он пройдет. Будет рай, будет солнце, и я никуда не уеду.

Мама когда-то вспоминала, как она радовалась дождю: не надо идти на работы в колхоз.

Мои отношения с теткой Майей изменились. Ведет себя она тихо, но насторожена, побаивается. Нет контакта, который иногда между нами возникал. Но мы ладим. Хотя и без душевности, жалости ко мне, потерявшей мать. Да она и не вспоминает сестру.

Я что-то забыла, потеряла, искала. Тетка подвела базу – я потеряла память. Это меня настораживает. Говорит со знанием дела, как врач, как специалист. И я тоже начинаю думать, что после перенесенного стресса у меня на самом деле с памятью не все в порядке.

Я и сама отношусь к тетке без сердечности. Выросла стена.

К ней часто приходят соседи, пациенты, мне мало знакомые. Она по своей привычке обсуждает смерть мамы, ситуацию в доме. И я вижу, как она раскованна в оценке характеров близких. Слушателей у нее хватает. Вначале я до конца не понимала, какую роль в жизни тетки играют соседи. А ведь она с каждым, без разбора, начинала обсуждать.

Мне важно прописаться и выяснить свои права. Чтобы каждый знал, что ему принадлежит. Путаница, неопределенность всегда вызывали споры. Мне нужна конкретность: хочу построить дом.

В конце мая умерла Кето Деметридзе, соседка. У Деметридзе, каменный дом на северном склоне ниже нашего дома. Их две сестры – старые девы и брат Павлик. К этому времени старшая, Тамара, кандидат наук, состарилась. Она кичится своим грузинским происхождением, отделяя себя от более низких, по ее мнению, провинциальных аджарцев. В этой сложной иерархии русские, которые постоянно живут на Зеленом мысу, теперь вытеснены на задний план. Их ряды сильно поредели, а память об их достижениях развеялась. Наоборот, проникают подспудно настроения о том, что русские тут – народ пришлый, чужой. Их терпят. Отдыхающие – другое дело. Особенно женщины. Именно они, веселые и раскованные, привлекают внимание молодых и не очень молодых мужчин. Создано прочное мнение о гулящих отдыхающих русских.

Кето – честная грузинка. Я вспомнила красивую пышноволосую женщину, которая всю свою жизнь просидела в маленькой комнатке-клетушке почты при санатории «Аджария». Так однообразно прошла ее жизнь.

Павлика нет в живых. Зато его жена Татьяна, работая в доме отдыха кастеляншей, сумела пристроить к каменному дому длинную сигаровидную пристройку. Семья большая. Подросли дети. Манана – старая дева, как и тетя, работает в ботаническом саду научным сотрудником. Пытается разводить розы. Не получается. Бесталанная.

Павлик, любимый брат, был добрым, мягким. В него пошел его сын – тоже добрый, мягкий Зурикела, круглый, полный, с большой головой. С ним приятно при встрече обменяться двумя-тремя словами, как и с его матерью Татьяной. Сын женат на чернявой миловидной Гиули. Она родом тоже из Гурии. Работает на соседней горе в доме отдыха четвертого управления. Веселая, улыбающаяся, бойкая, она любит петь, и, как говорят, развлекается с отдыхающими. А тихий болезненный муж не обращает внимания. Есть и дети, две красивые девочки – радость всех женщин семьи.

Помня помощь соседей с мамиными поминками, я пошла помогать готовить еду для келеха Кето. Всем опять заправляла Нана Чиракадзе. Я наблюдала, как готовят баклажаны. Режут на пластины, солят. Потом выжимают руками. Одновременно из орехов делают подливу бажу. Ритуал давно и хорошо изученный. Услышала, что родные беспокоятся: никого нет обмывать покойницу. Я в порыве благодарности за участие в маминых похоронах предложила свои услуги. Просили и Зекие, которая обмывала вместе с моей теткой мою маму. Но Зекие стала крутить носом. Она аджарка, а Деметрадзе – грузины. Сложные отношения.

На рассвете от Деметридзе пришли просители. Я с теткой, большой любительницей таких процедур, отправилась к ним. Уговорили и Зекие. Вспоминаю теперь с содроганием: Деметридзе оказались весьма неблагодарными людьми. Когда начался конфликт с Олегом и теткой, они приняли в нем самое активное и неблаговидное участие.

Первая стычка с теткой возникла из-за кур. На юге куры ночуют на деревьях, сидят на ветвях как на насесте. У мамы с теткой их было двадцать штук. Они устраивались на ветвях куннингамии напротив окна и мешали спать. Попросили моего сына отпилить большую ветвь, облюбованную курами. Безобразный обрубок портил вид из окна несколько лет, пока отросшие новые ветви его не закрыли. Я решила устроить кур в курятнике за домом. Просила соседа Темури перенести курятник. Придя домой с работы, увидела во дворе Темури и тетку. Тетка распалилась – злая, нахохлившаяся:

Я не возражала. 10 кур, теткина половина, перекочевали к Мери – супруге Темури. Все несушки. Я вначале не понимала, какая это ценность – теплые яйца в гнезде. У меня осталось десять кур. Курятник я установила далеко от дома и шакалы вскоре залезли туда и утащили самых глупых. Другие устроились на новой ветке ореха. В последующие годы мамины куры старели, а новых я не завела. Однажды попыталась, но выводок красивых пушистых цыплят – всех до одного – украла ласка.

В мае почтить память мамы заехали ее знакомые – переводчица с английского Таня Хейфец и ее супруг Веня, экстрасенс. Супруги часто заезжали к маме и были хорошо знакомы с домашней атмосферой. Веня мне посоветовал срочно отгородиться, поставить на границе забор, калитку. Завести собаку, лучше ротвеллера. Я думала иначе: тетка одна, Олег в Москве, я должна ее опекать. Мы будем жить вместе, и я найду с ней общий язык. Ведь она уже немолода, моя поддержка на старости ей нужна. Позже я часто вспоминала слова Вени. Но поступить, так как он советовал, не могла. Наверное, так же как и моя мама. Не было решительности. Хотелось мира.

Снова в ботаническом саду (начало работы)

С 20 мая, через десять дней после сороковин, одновременно с хлопотами о прописке я стала работать в ботаническом саду старшим научным сотрудником в отделе интродукции. Вано Рафаилович Мамунидзе – теперь мой прямой начальник.

Отдел интродукции находится в центре ботанического сада, в так называемом большом доме. Этот дом построили в начале тридцатых годов, он предназначался для сотрудников. Там же был детский сад и начальная школа. За то время, что я отсутствовала, на Зеленом мысу произошли некоторые изменения. Многие сотрудники продолжали жить в этом доме, но школа закрылась. Теперь в ее помещениях располагался гербарий, который переместили сюда из дирекции. Сюда перевели с дачи Баратова и отдел интродукции, где теперь я работаю.

Большой дом находится в самом центре ботанического сада на вершине приморского холма. Отсюда открываются в разные стороны света неповторимые по своей красоте виды, как будто демонстрирующие все прелести природы приморской Аджарии. С вершины холма – обрыв, покрытый ярко-зеленым бамбуком, за которым аллея кипарисовиков ведет к могиле А.Н.Краснова, основателя сада. Далее Чаква, а за ней вдалеке виднеется Цихис-дзирский мыс.

Батумский ботанический сад. Рядом с могилой А.Н. Краснова.
Вид на холмы в районе Чаквы и горы Аджаро-Имеретинского
хребта. В обрамлении сосен Монтецумы

Вдали в хорошую погоду можно увидеть снеговые вершины Кавказского хребта. Кажется, что они спускаются прямо в море. А на севере я вижу горы Аджарии, в мае уже бесснежные. Сколько раз, приезжая зимой, ранней весной, проходя по дорожкам ботанического сада, я сквозь деревья любовалась заснеженными горами, которые казались совсем близкими! Теперь я ими любуюсь сквозь алые шары соцветий рододендрона понтийского. Глядя на запад, вижу густую рощу эвкалиптов и все время ощущаю особенный запах эфирных масел, особенно сильный после дождей, когда сильно парит.

Я выхожу на площадку перед домом, огибаю его и смотрю на юг, на безбрежное море…

Прошло 20 с лишним лет, как я уехала в Москву, а потом в Магадан. Теперь я вернулась!

Я спускаюсь скользкой дорожкой вниз. Обочины краснеют. Красноземы, знаменитые красноземы, на которых так хорошо растет чай. Прохожу аллеей к могиле А.Н. Краснова.

Батумский ботанический сад.
По дороге к могиле А.Н. Краснова.
Бидзина Перцелидзе и я

Там теперь стоит памятник. В моей юности его еще не было. На склоне поднялись сосны Монтецумы и мешают обзору, о котором писал в своем завещании Краснов. Но сквозь длинную свисающую хвою, словно в раме, виды на Чакву, на горы Аджарии особенно красивы. Отсюда круто вниз ведут лесенки. Спускаясь, попадаешь под сень ликвидамбаров.

Помню, как я мчалась по этим лесенкам и пела, пела! Это был один из самых счастливых дней в моей жизни. Андрей – мой жених! В то время, как я неслась вниз, Андрей приехал из Кобулети на пригородном поезде и, поднимаясь вверх, услышал мое пение. На этой дорожке мы встретились и уже вдвоем продолжили прогулку по одному из самых красивых парков мира…

Теперь я могу видеть эти красоты каждый день. Иду на работу, пересекая большую часть ботанического сада!

На второй этаж, в отдел интродукции, ведет лестница, над которой крыша сильно прохудилась, видны большие просветы. Во время ливней лестницу регулярно заливает, но о ремонте никто не задумывается. Отдел интродукции занимает две бывшие квартиры, но в одной из комнат живет пожилая одинокая Тамара Петровна, в прошлом заведующая детским садиком.

До войны судьба Тамары Петровны складывалась удачно. Красавица, жена капитана, мать двух красивых близнецов. Капитан уходил в плавание, а Тамара Петровна вместе со своей мамой растила сыновей, заведовала детским садиком. Я хорошо помню, как меня в пять лет повели на елку в ботанический сад. Там под мотив «Светит месяц» танцевали близнецы. Аккомпанировала Тамара Петровна.

Во время войны пригородные поезда брали с боем. Тамаре Петровне не повезло. Ее столкнули на ходу, отрезало ногу. Капитан не вернулся к безногой жене. Помогала мама. Дети выросли, устроили свои судьбы. Живут далеко. Мамы давно нет в живых. Тамаре Петровне помогают сотрудники отдела. Привозят продукты из города. Она пишет список необходимого. Строго следит за чистотой в туалете. Там всегда пахнет керосином, выстроились веники и венички из прочных пальмовых волос на длинных бамбуковых палках. Чтобы не мешать сотрудникам, Тамара Петровна начинает активную жизнь после их ухода, а днем ее даже не видно.

Вторая комната квартиры занята семенами. Они лежат на больших противнях. Здесь же и рабочие столы сотрудников. На балконе – горшки с посеянными редкостями. Соседняя квартира занята рабочими кабинетами сотрудников. Две светлые комнаты большей частью пустуют. Дато Гвианидзе, один из научных сотрудников, на работе появляется крайне редко. Он занимается дубами. В его кабинете полный беспорядок: желуди, засохшие ветки. Художественный беспорядок говорит о былой активности, когда он писал кандидатскую диссертацию. До женитьбы, как все говорят, Дато работал хорошо. Но в последние годы он полностью переключился на семью: красавицу Тамрико и двух прелестных дочек.

Мне выделен отдельный кабинет. Это кухня квартиры рядом с кабинетом Дато. Она длинная, но не более 5 квадратных метров. Я просила большой стол. Его мне любезно поставили, и он занял почти всю комнату. Окно выходит во двор. В конце комнатки – шкаф для книг. Здесь очень душно, особенно летом, в жару. Рядом в еще меньшей комнатке, бывшей кладовке, ютится Галина Алексеевна Морозова. Теперь она состарилась. Лицо сморщилось, но осталось миловидным. Давно овдовела. В городе у нее сестра, племянник.

Галина Алексеевна занята в основном определением восточноазиатских экзотов в гербарии.

Многих сотрудников я знаю с тех пор, как здесь работала в юности. С другими меня знакомила мама, когда я приезжала. Я считала ботанический сад частью моего дома.

Жизнь, как известно, борьба. Перестройка набрала силу. Часто я слышала о новом честном лидере, первом секретаре Кобулетского района Правишвили. Поселок Чаква относится к Кобулетскому району. На маленькую девочку и дочку Гульнара надевает все лучшее, купленное у моряков, заграничное и едет в Кобулети на прием к первому секретарю. Секретарь, увидев нежную красивую Нину и не менее прелестную малютку, проникся справедливым гневом. Чаквинская родня была тут же вызвана на ковер, ее приструнили. После поездки в Кобулети Гульнара приехала на работу. Я увидела ее – воинственную, в темной одежде, похожую на Медею. И Нину всю в розовом и белом, с малюткой. Розовое на черном. Нина не обладает бойцовскими качествами Гульнары, она робкая и болезненная. Гульнара долго хлопотала, чтобы она получила инвалидность. Часто наведывалась в Чакву. Следила за тем, чтобы родственники ее не обижали.

Гульнара числится в нашем отделе научным сотрудником. Я ей от души симпатизирую и хочу помочь. Написала статью и поставила также ее фамилию. Но она повела себя соответственно своему характеру. Мою фамилию вычеркнула, все выдала за свое. Я это обнаружила, когда увидела уже вышедший сборник с научными статьями.

Грузинка Гульнара очень четко разделяла русских, грузин и аджарцев нашего сада. Когда во время застолий подходила ее очередь и произносились тосты в ее честь, прежде всего вспоминали ее мать, работящую Верочку. Достоинств Гульнары не упоминали. Она это очень болезненно переживала.

В 1991 году, когда к власти пришел Звиад Гамсахурдиа, именно она и Нази Учамадзе возглавили в нашем отделе движение звиадистов. Усилили национальную тему. Последний раз я видела Гульнару в 1993 году, когда я вынуждена была покинуть родину. На работу я уже не ходила. Мой кабинет был захвачен мингрелкой Этери. Гульнара с пристрастием меня спросила: «Где границы твоей России?». Мне сразу привиделась Чукотка, Берингов пролив и серые волны, омывающие скалы. А Гульнара мне со злобой:

Бедная Гульнара! В Аджарии в середине девяностых стало голодно. Сотрудники на работу ходили редко. В Батуми она пекла пирожки и продавала, чтобы подкормить семью.

Закрытая половина в старом доме постепенно разрушается. Упала печная труба. От старости рассыпались кирпичи. Дом чуть не сгорел.

Мои добросердечные сослуживицы советовали поджечь старый дом. Говорили, что таким образом проблема будет решена. Но я на такой поступок не способна, хотя, возможно, они были правы.

Разрешения на строительство нового дома мне не давали. Без плана ничего строить нельзя. Нужно утвердить план. В то же время вокруг вырастают, как грибы, новые дома, построенные без всяких планов и разрешений.

Когда приезжает Саша, он мне не помогает, а вечерами, стараясь, чтобы я не увидела, ходит к тетке и Олегу.

Он мечтал иметь свою собственность. Хоть маленькую, но свою. А как поделишь дом, в котором один выход? И у каждого всего несколько метров? Брат мне доказывает что ему принадлежит мамина комната, с выходом на площадку, в которой я живу. Аргумент – он там родился. А я помню, что он родился в Тбилиси.

– Саша, тут делить нечего. Ты приезжаешь, у нас все общее. Рано или поздно Олег и тетя Майя определятся. Дом, который они построили, узаконят, а старый мы поделим на две части. Когда-нибудь нам все же выдадут разрешение на строительство.

В Москве я протезирую зубы у Дмитрия Ильича Спивака. Это известный в Москве протезист с большими связями. Он советует проконсультироваться у его знакомого юриста. Называет фамилию. У Белорусского вокзала в юридической консультации я попадаю к брезгливому дядьке. Скороговоркой начинаю объяснять ситуацию. Он мне с упреком:

– Вы в ссоре со своей теткой, с двумя братьями, чего же вы хотите? Видимо, дело в Вас! Вот и вся консультация. Я выхожу на площадь Белорусского вокзала. Непогода, слякоть, толпа серых людей вливается в метро. Я медленно иду, слезы текут ручьем по щекам. Меня хлопает по плечу дюжий парень:

Я размышляла: может, стоит дать взятку? Мы с Андреем на севере заработали по тем времена большую сумму – почти 50 тысяч рублей. Но никакими взятками я не могла бы перещеголять Олега. Я- женщина, (на Кавказе это имеет значение), русскоязычная, не врач. А Олег набрал большой вес.

Поездка в Тбилиси

В декабре после сбора мандаринов мы с Андреем поехали в Тбилиси в ботанический институт.

Стиль работы сотрудников ботанического института резко отличается от стиля работы в Батумском ботаническом саду. Ботаники продолжают традиции известных предшественников: Александра Альфонсовича Гроссгейма, Анны Лукьяновны Харадзе.

Здесь я подружилась с Заирой Ильиничной Гвинианидзе, возглавляющей гербарий.

Тбилиси. Ботанический институт. Крайняя справа - Заира Ильинична Гвинианидзе

Остановились в гостинице Академии наук в Ваке. Это большое трехэтажное здание, расположенное на склоне горы. В гостинице свои порядки. Двери не закрываются. На месте неоднократно сорванных замков большие дыры. В номере тяжелый запах курева, отсутствуют стулья. Ни буфета, ни чая. Плата за неудобство большая.

Два года назад мой брат Саша по инициативе жены Тамары обменял квартиру в Глдани на более престижный район Ваке. Теперь дом, в котором живут Саша, Тамара и их дочка Ирочка, находится как раз над гостиницей. Это высокая башня. Андрей по наивности не понимает, что просить их о гостеприимстве не стоит. Чувствую – обязательно откажут. Лучше жить независимо. При расплате за гостиничный номер оказалось, что денег у нас не хватает. Пошли просить у Саши. Отказал. Братец у меня своеобразный. Настороженный, скупой и жалкий. Выручила Заира. Она мне в те годы была очень близка, как сестра. А если бы не Заира?

Летом Варлам Мамунидзе, первый секретарь Аджарии, попал в Кремлевскую больницу. Вано приезжал по этому поводу в Москву, посещал любимого брата.

Рассказывал, что на очередном приеме в Сухуми брат переел. В результате- заворот кишок. Успели спасти. Зимой Варлам неожиданно трагически умер. Тихо говорили, что покончил жизнь самоубийством. Другие поговаривали, что это инсценировка. В сплетни, которые я слышу краем уха, не совсем верю. Но разговоров много. Хоронили Варлама без почестей. Дом, где жили лучшие люди правительства, находится в центре Батуми на улице Сталина. На темной, неосвещенной улице толпа. Поднимаемся на четвертый этаж в большую квартиру. Гроб. Родственники и убитая горем мать, все в черном, сидят у гроба в два ряда. От ботанического сада был сделан особо красивый венок с черной лентой и надписью, как и положено.

1988 г. Родилась внучка Майечка!

Новый год мы с Андреем встречали на Зеленом мысу вместе. Бушевало темно-серое море. Почти черные тучи на небе разрывались, открывая синее небо, которое тут же заволакивало.

1 января в гости к нам пришли мои школьные друзья Витя Кабак со своей женой Этери Зоидзе. В молодости он был упрямым и очень энергичным, а Этери – нежной, тихой, с золотистыми косами. Теперь к ним и к нам подступала старость. Но мы еще были бодры, полны сил.

Сидели на веранде, пили вино. Дрова уютно трещали в маленькой печке.

1988 г. На новый год пришли в гости
мои школьные друзья Витя Кабак
и Этери Кабак (в девичестве Зоидзе).
Я с собакой Марсиком

Выпал снег. Андрей дома строчил на машинке. Железная печурка сразу давала тепло, потом быстро остывала. Как только температура падала ниже 10 градусов, промозглый холод охватывал до костей. Сказывалась высокая сырость.

Бедные птички!

Заповедник природной флоры в ботаническом саду – буково-каштановый лес. Для горцев, привыкших жить в лесах, это обычный лес. Что такое заповедник, они не понимают.

Основной пост милиции ботанического сада находится на первом этаже двухэтажного дома в центре сада. В большой комнате стоят кровати. Похоже на общежитие. В саду еще два поста милиции – при входе со стороны Зеленого мыса и со стороны Чаквы. Там можно обнаружить милиционеров. На постах тоже есть постель для ночлега во время дежурств. Обходов милиционеры не делают.

Во время снегопада мужчины окрестных сел идут в заповедник стрелять птиц. Просыпается охотничий инстинкт. Встретить в ботаническом саду и на Зеленом мысу такого охотника с одностволкой или с двустволкой, а главное – с гирляндой малюсеньких пичуг на поясе, в это время легко. Охотятся и милиционеры. Большинство из них – приезжие из горных сел.

Работать мне трудно: в заповеднике, через овраг, постоянно раздаются выстрелы. Начинаю звонить Вано, Нури Мемедовичу, в милицию. На мои звонки всегда обещают срочно принять меры. Главное – не отказать. Но никаких мер не принимается и я снова слышу выстрелы. Радуюсь, что о них не знает Андрей, который очень переживает, вспоминая о том, что многие южные птицы здесь зимуют и им уже грозит полное исчезновение.

В воскресный день мы с Андреем возвращаемся с рынка. У чайного техникума видим незнакомого охотника с одностволкой. У Андрея в руке авоська, наполненная овощами. Он размахивается и неожиданно для меня и для охотника ударяет его авоськой. Охотник гортанно выкрикивает ругательства, целится в Андрея. Все происходит мгновенно. Я повисаю на ружье и начинаю звать: «Реджеб! Реджеб!»

Реджеб – один из главных охранников природы – живет недалеко, на горе. Но, конечно, услышать он меня не может. Это моя инстинктивная реакция. Охотник, ругаясь, отступает.

Реджеб Багратиони в конце тридцатых годов был министром юстиции и участвовал в репрессиях. Грузия – небольшая страна. Об этом помнят. Недавно его имя, как одного из главарей репрессий, упоминалось в журнале «Литературная Грузия». Нермин Багратиони, его дальняя родственница, говорит об этом с досадой.

Реджеб

Реджеб – невысокий, хорошо сохранившийся кряжистый старик со стеклянными, настороженными глазами. Его дом выходит на верхнюю дорогу, ведущую в ботанический сад. Когда мы следуем мимо его дома, он стоит при входе, словно сторожит. Возможно, от безделья. Встречая Андрея и меня, громко, вроде как причитая, называет нас учеными, умными, дорогими. Рассыпает приятные слова, которые звучат весьма неискренне. Андрей долго беседует с Реджебом об охране природы, о бедственном положении ботанического сада. Реджеб сочувствует, рассказывает, каким был ботанический сад давно, до войны. Рисует райские картины. Действительно, тогда вход в ботанический сад начинался почти на повороте к перевалу. Там находилась касса, которую я помню в своем раннем детстве. Потом очень долго, когда входа уже не было и в помине, о нем напоминал столб с круглым шаром на верхушке. Весь склон и сама экспроприированная дача Ратишвили принадлежали ботаническому саду. Помещения дачи остались за ботаническим садом, а на склоне образовались усадьбы. Теперь вниз по склону, вплоть до санатория «Аджария» выстроено несколько серых каменных двухэтажных домов с большими мандариновыми плантациями. Жители этих домов мне хорошо известны. Каждая семья имеет свою историю. Например, Джинчарадзе. Помню хозяйку: когда я была школьницей, она отличалась как подающий надежды комсомольский вожак. Ее по довоенной традиции выдвигали. Были свои герои труда и на чайных плантациях. Теперь она мать большого семейства, сильно располнела и ее энергичные привлекательные черты расплылись. Стахановок выбирали по внешности.

Еще ниже Ратишвили – большой дом Кукуладзе. Их я помню молодых. Они жили в маленькой сторожке у сгоревшего дома Карелиных. Когда я иду на работу нижней дорогой, надо мной высится огромный дом Кукуладзе. На балкон выходит уже очень пожилая, но не утратившая своей красоты Тамрико. Вижу иногда и ее уже очень старого мужа Серго. Через несколько лет он свалится с подъемника и погибнет.

С балкона дома Реджеба открывается замечательный вид на батумскую бухту – как на ладони. Я ее вижу каждый день, идя на работу, и не могу оторвать глаз.

Реджеб зазывает полюбоваться. Но никогда не приглашает в дом. Иногда на балкон выходит его супруга Ольга. Невысокая, невыразительная, она всегда одета по тбилисской моде довольно несуразно. Обязательно на голове шляпка с искусственными розами или с большими полями. Улыбается. Однажды я, стоя на веранде, ненароком решила заглянуть в дом. Но Реджеб взволнованно стал звать супругу. Я поняла – там охраняемая территория. Есть у Реджеба и Ольги дочка-учительница. Средних лет, типичная кикелка. Что такое кикелка? Это модница-кривляка. Одетая в немыслимые наряды для того чтобы выделиться.

Я часто вижу Реджеба в кабинете Вано. Он разглагольствует об охране природы и, видимо, сильно надоел. Но Вано принимает его, слушает.

Перестройка катилась к закату. Как гром прозвучало в печати известие о том, что на месте старой телевышки будет выстроена новая – грандиозная, которая будет транслировать очень далеко, даже на другой берег Черного моря, в Болгарию. В последние советские годы все чаще разыгрывалась карта присоединения Болгарии к Советскому Союзу.

Постройка очень высокой телевышки грозила сносу вершины горы Фриде. Меня очень огорчало то, что часть ботанического сада с восточного склона горы погибнет. С западной стороны постройка телевышки грозила дому Реджеба. Он заволновался. Привлек для этого все свои старые, но прочные знакомства в КГБ. Вызвал солидную комиссию во главе с директором Главного ботанического сада, Сибирского ботанического сада и еще нескольких партийных и солидных ученых. Было сделано заключение. Отправлено по инстанциям. Но главный защитник природы Реджеб продолжал волноваться. Не верил.

Зря волновался. Вскоре Советский Союз развалится, станет не до новой телевышки.

Скоро никому уже дела не будет до строительства не только телевышки, но и вообще строительства. Все силы будут направлены на питание, отопление, выживание.

Золотые рыбки в болоте

О продовольственной программе не перестают говорить призывают каждого внести и свою лепту. Я считаю, что в Батумском ботаническом саду необходим отдел культурных растений. Его возможности далеко не исчерпаны. В других ботанических садах есть отделы культурных растений, показывающие достижения интродукции. Иду к директору, излагаю свою идею. Необходимо создать экспозиции культурных растений в самом теплом, защищенном от морских ветров месте ботанического сада. Ниже дирекции Всеволод Владимирович Ангельский выращивал многолетние корневища чайота. К докладной прилагаю списки, план размещения. Ответа нет.

Ранее я писала докладную об оформлении обочин дорог Аджарии, ботанического сада посадками декоративных кустарников. Голубая пышная гортензия цветет в середине лета, в разгар курортного сезона. Вырастить ее очень легко. Уход минимальный. Если вместо обочин, заросших сорняками, экалой и ежевикой, засверкали бы синие шары соцветий гортензии, как бы это было красиво! Причем не требует больших затрат. Но все, о чем я писала директору, осталось невостребованным.

В грузинской газете «Сабчота Аджара» появилась статья: «Золотые рыбки в болоте». Подписано неизвестной фамилией. На самом деле вполне известной. Говорят, что ее писал Дато Гвианидзе. Недостаточная охрана природы, рыбки в болоте, плохое состояние сада, красочно описанные в этой статье, совершенно ни при чем. Это борется Дато с Вано. Вано не дает Дато должности заведующего отделом, на которую целится не только Дато, но и сын министра лесного хозяйства, Зураб Манвелидзе. Дато на работу почти не ходит, ботаникой почти не интересуется. Зураб же помогает Вано с диссертацией. Поэтому у него преимущества. По этому поводу собирают ученый совет. Ученые ботанического сада пытаются выяснить, к какой партии я отношусь. Вано – мой прямой начальник. В политике сада я не разбираюсь и принципиально не хочу участвовать в интригах. Но статья, по моему мнению, вполне справедливая. На ученом совете, собранном по этому поводу в большом темном кабинете директора, я говорю: сад необходимо спасать! Очень больной Важа Мемиадзе обращается ко мне: «Не твое дело сад, сиди в своем отделе»! Я разозлилась, разволновалась, ответила ему:«Откуда ты знаешь, что я думаю? Почему только один отдел, а не весь ботанический сад? Может быть, у меня космическое мышление. Прежде всего – это моя родина», – заявляю я гордо.

Но спорить, вникать в их дела не стоит. Спасибо, что я могу ни от кого не зависеть. Нури Мамедович – человек сверхдобрый. Мне, как и всем, кто к нему обращается, ни в чем не отказывает. Спасибо! Позже, после смерти Нури, когда к власти пришел Вано, я почувствую большую разницу в руководстве.

В мае в ботаническом саду должен состояться очередной Совет ботанических садов Закавказья. Я удивляюсь: никакой подготовки к встрече гостей не идет. Сад в самом тяжелом состоянии. Коллекции в неприглядном виде. В японском садике запустение. Японский прудик зарос и обмелел. Золотые рыбки погибли. И уже давно забыты нарядные витые ограды из бамбука, оригинальные навесы, которые были здесь когда-то. Сток воды в прудик нарушился.

По-прежнему после бурь ветки собирают в кучи, поливают бензином и поджигают.

Вдоль центральной дороги протянулись столбы электропроводки. Один из них стоит у японского садика. Ветви высокого сциадопитиса разрослись. Это очень редкий крупный экземпляр. Красавец! Вместо того чтобы перенести столб (это нетрудно), ветви сциадопитиса обрубили. Подобных случаев много. Решили побелить здание дирекции. В результате была уничтожена уникальная глициния и редкая, единственная в Колхиде, роза. Маша Овчинникова выращивала коллекцию магнолий. Они заросли травой, их скосили. И так далее. Новые виды сажают в единственном экземпляре. Объясняют – места мало. Единственный экземпляр араукарии чилийской погиб. Высокие деревья, посаженные Красновым, пока еще стоят. Но на грани гибели редкая коллекция азалий в японском отделе.

Корнелий отхватывает все новые куски земли в начале сада. На склоне построил уже два коровника! Это безобразие вижу каждый день, идя на работу. При входе в ботанический сад торчит огромный пень погибшего кипариса лузитанского. Никто не удосужится хотя бы выкорчевать его. Полное впечатление, что это беспокоит только меня. В который раз я опять начинаю вспоминать, как маму раздражал мой характер, как она, восторженная, говорила, что я – критиканша, вижу все в дурном свете, не умею восхищаться. Да, я такая. Я прекрасно представляю, как бы было, если бы приложили хоть маленькие усилия, сохранили хотя бы прежние достижения. Ведь А.Н.Краснов мог в этом чудесном месте создать волшебный сад всего за два года!

Наступил май. Отросшая молодая листва прикрыла неприглядные места. Совет ботанических садов состоялся. Главное событие – банкет. Как и раньше, на самом высоком уровне. Глава Совета, его председатель Мамия Гоголишвили вел стол артистически. Он вызывал представителя того или иного ботанического сада. Тот должен сказать красивые слова о своем саде. Было много гостей: из Росси, Украины. Кто не захочет побывать в Батуми в мае!

22 апреля в Мурманске родилась моя вторая внучка, названная в честь меня Майей. Зять уезжал в Минск на учебу. Я привезла Олю с двумя маленькими дочками на Зеленый мыс. Галю устроила в детский сад на первом этаже того здания, где я работаю. В него водят детей сотрудников.

Странное дело! Я прекрасно знаю, какая идеальная чистота в домах местного населения. Но тут – учреждение государственное. В помещениях садика сыро. Простыни серые. Матрацы лежалые. Грязновато и на кухне. Симпатичная заведующая садиком в конце дня несет домой две большие сумки.

Майечке, моей внучке, исполнилось три недели после рождения, когда мы прилетели в Батуми.

Совсем недавно мы видели еще заснеженные сопки Мурманска, а тут – шпалеры цветущей кремовой розы, полностью покрытые благоухающими цветами. Началось цветение цитрусовых, распространяющих дурманящий аромат, особенно сильно ощутимый вечерами. Белые кисти соцветий светились в теплой ночи. Родина!

Майечка была совсем маленькой. На посадке в самолет ее приняли за куклу. В один из первых и особенно жарких дней к нам в комнату залетело несколько шершней. Это крупные насекомые. Их укусы особенно ядовиты. Я схватила полотенце и с трудом выгнала их наружу. Вышла из дома и вдалеке за домом тети Кати Щепетовой увидела клубы дыма. Оказалось, что шершни свили гнездо в полом, выгнившем стволе кипариса. А бравый сосед дядя Вася Щепетов решил избавиться от шершней, запалив пук сена в основании ствола. Сильная тяга полого ствола-трубы выгнала шершней и одновременно подожгла кипарис. Еле потушили.

Нужно Майечку поставить на учет в детской поликлинике. Приготовили подарок врачу Луаре. Она молодая и красивая, на пальцах обеих рук нанизаны кольца с брильянтами.

В поликлинике воды нет. Оборудование минимальное или полностью отсутствует. Грязные стены, выкрашенные в темно-синий цвет. К врачу идут все скопом, не соблюдая порядка. В кабинет набивается масса народа.

Летом Майечка заболела: сильный кашель. Мы вызвали Луару. Но мне сказали, что врачи по вызову не ходят. Нужно обеспечить их транспортом. К моему удивлению, Луара поднялась к нам на гору. Взяла на руки Майечку и произнесла: «Кукла, кукла, немецкий кукла» (в те времена большой дефицит красивые куклы из ГДР). Потом обернулась к Оле и спросила: «Мальчик? Девочка?» А Майечка у нее на руках раздетая. Потом мы на этот счет часто шутили.

Олег закончил и внутреннюю отделку своего дома. На подъезде к его дому постоянно находится несколько машин с пациентами, которые приехали на консультацию. Случайно обнаружила: он поставил капитальный забор и подвинулся на мою территорию.

В Тбилиси, в Академии наук, я должна получить диплом доктора наук.

Одновременно решила обратиться в центральный комитет партии Грузии. Олега прикрывают в Аджарии. Может быть, разберутся вышестоящие партийные лица Грузии? В красивом здании в центре города, в большом нарядном кабинете сидит расфуфыренная русская тетка. Цинично и высокомерно заявляет:

– Мы партия – никто, мы только контроль, нас это не касается. Идите в Совет министров.

В Совет министров я не пошла. Бесполезные игры. Партия-оборотень, странный оборотень. Именно они и есть власть, эти раскормленные крошки Цахесы. Во всем ложь, во всем!

В Академии наук – чистые длинные коридоры, тихие кабинеты. В одном из них аккуратный пожилой, весь в черном, чиновник достает из сейфа мой диплом и буднично мне его отдает. А я надеялась: руку пожмут, поздравят. Андрею вручали диплом в торжественной обстановке. Ладно. Теперь я действительно доктор наук. Диплом не восстанавливается, а копии будут очень нужны. Где сделать копию? С множительной техникой в Тбилиси плохо. В академии ее нет. Меня адресуют в грязную контору под раскаленной железной крышей в самом центре главной площади – Ленина. Бабушка эту площадь называла Эриванской. Мне сделали ксероксы на синей бумаге. Видимо, и с бумагой у них плохо.

Поездка в Хино

Научный сотрудник Кинтришского заповедника Джумбер Джобава живет в центре Кобулети. Его жена Татьяна родом из Твери, учительница. У них взрослые дети: сын и две дочки. Большой недостроенный каменный дом. Летом жизнь большой дружной семьи идет в основном на открытой веранде второго этажа.

Джумбер – интеллигентный грузин, влюблен в заповедник и его растительность. Я стала изучать каштан. В результате вместе с Джумбером были написаны совместные статьи, посвященные этой культуре. В благодарность за все, что для нас бескорыстно делал Джумбер, Андрей в честь него описал новый вид рябчика – небольшого красивого цветка, найденного в высокогорьях Сарбиелы.

У меня была запланирована тема, которой я должна заниматься в горах Аджарии. Темой руководит мой начальник Вано. Но только на словах. Работу нужно сделать за пять лет. В конце срока написать отчет. Когда я обращаюсь к Вано для предоставления экспедиционной машины и лаборанта, как указано в плане, мне отвечают, что машины нет.

Однако в саду есть экспедиционная машина. Это высокопроходимый в горах «козлик». Большей частью на этом козлике ездит родственник Вано - Автандил Беридзе. Говорят, возит людей и грузы в дальние горные маршруты. А гонораром делится с Вано. Но это только слухи.

На экспедиционную машину, таким образом, нам надеяться не приходится. Поэтому мы с Андреем, который собирает материал по флоре Аджарии, пользуемся личными знакомствами и беспредельным гостеприимством горных жителей.

Река Кинтриши – вторая по значимости река Аджарии – впадает в Черное море в районе Кобулети. В долине реки – заповедный буково-каштановый лес. В верховьях Кинтриши – старинное село Хино. Его называют Нижнее Хино. Потому что есть и Верхнее Хино в высокогорьях на хребте Сарбиела.

В ботаническом саду появился новый сотрудник Эмзари Нагервадзе. Приятной наружности молодой человек проявляет большой интерес к растениям. Хочет заниматься лилиями, особенно высокогорной лилией Кессельринга. В середине лета мы втроем – я, Андрей и Эмзари – отправились в верхнее Хино.

Из Батуми в Кобулети каждые полчаса курсируют большие автобусы. Два крутых перевала, Чаквинский и Цихисдзирский, преодолеваются быстро. Только на крутых подъемах большой автобус с трудом, словно тужась, берет высоту. Зато вниз идет плавно, быстро лавируя на очень крутых поворотах. На дорогу уходит менее часа. С Чаквинского перевала дорога резко заворачивает. На первом повороте находится красиво оформленный родник. Раньше его называли Бериевским. Когда в Колхиде Лаврений Павлович был одним из первых людей, он любил тут остановиться, попить чистой воды. Подобострастные подхалимы назвали родник в его честь.

За очередным резким поворотом перед пассажирами разворачивается незабываемая, известная всему Советскому Союзу, картина. Пологие холмы, покрытые чайными плантациями. Вдали цепи гор. Картину можно видеть на спичечных, папиросных, чайных коробках.

В 2003 году я отдыхала на севере Ленинградской области в военном санатории. На стенах огромной столовой художник изобразил масляными красками эту, хорошо знакомую с детства, картину. Но, видимо, кустарь списал ее с какой-то старой этикетки на спичечной коробке. Узнать замечательную картину, такую мне знакомую с детства, на стене было весьма трудно.

Слева, на границе с заповедником ботанического сада – большая, весело зеленеющая бамбуковая роща. Мы плавно спускаемся в долину речки Чаквисцкали, где раскинулся поселок Чаква. Тут в конце ХIХ века начиналось чайное дело. После спуска дорога некоторое время тянется вдоль железнодорожных путей. У станции Чаква стоят заржавленные товарные вагоны. Снова дорога берет круто вверх к Цихисдзирскому перевалу. Она огибает высокий, выше 150 м высотой, холм с южной стороны. С вершины перевала снова открывается вид на море, на дачу князей Голицыных, теперь дом отдыха. Очередной поворот, и на хребте над морем можно увидеть каменную кладку, остатки крепости Петра, а в далеком, очень далеком прошлом – важный форпост греков, генуэзцев, турок. Теперь это развалины. На южной, противоположной к морю, хорошо прогреваемой стене крепости в конце тридцатых годов был построен лимонарий – высокие застекленные теплицы. Теперь это почти полностью разрушенное строение, вызывающее только досаду разбитыми стеклами, покореженными рамами. Снова вниз. Пересекаем железную дорогу и едем по прямому шоссе несколько километров по приморской долине. Дорога когда-то была обрамлена большими пальмами канарского финика. Пальмы вырубили. О том, что они действительно были, часто вспоминают, адресуя к грузинскому фильму «Стрекоза». Героиня фильма едет по этой красивой аллее. Рядом со станцией Кобулети – сквер с большими деревьями гинкго.

В село нижнее Хино мы ехали по грунтовой дороге на грузовой машине заповедника. Сначала дорога тянется по широкой речной долине, полностью занятой чайными плантациями. Только изредка можно увидеть тунговые невысокие деревья. В конце двадцатых годов культуре тунга придавали большое значение. В долине Кинтриша были значительные его посадки. Эту ценную породу выращивали ради маслянистых крупных, величиной с грецкий орех, семян. Они содержат ценные вещества, используемые для изготовления высококачественных масел. Но тунговые деревья живут недолго. Плантации не возобновлялись и почти полностью исчезли.

Вдоль дороги на обочине чайной плантации – православное кладбище. На могилах стоят кресты. Это могилы русских солдат, погибших в 1878 году при штурме Цихисдзирской крепости Петра. Владимир Гиляровский, «дядя Гиляй», русский писатель, оставил воспоминания об этом штурме.

Начинаются предгорья. Холмы, так же как и на Зеленом мысу, полностью заняты приусадебными садами, мандариновыми плантациями. Есть очень большие дома, как бы повисшие над сужающимся ущельем реки. Выше начинается заповедная территория. Каштан цветет поздно, в начале июня. Во время цветения по всему ущелью распространяется пряный неповторимый аромат его цветов, собранных в большие, похожие на фонтанчик, соцветия. Цветение каштана настолько обильное, что с дороги противоположный склон горы, покрытый каштановым лесом, белеет. Дорога идет над обрывами реки, набирает высоту. Начинаются дома селения Нижнее Хино: старые, деревянные, из каштана. Каштан – замечательная порода. Древесина его пропитана дубильными веществами и в сыром виде прекрасно поддается обработке. Но стоит доскам высохнуть, они темнеют и становятся прочными, словно каменными, не гниют.

В таком большом каштановом доме мы останавливаемся у лесника Романадзе. С открытой веранды открывается очень красивый вид на бурлящую реку. Противоположный берег покрыт буково-каштановым лесом. По берегам высокотравье. Вокруг дома огороды, отвоеванные у леса. Тут посадки кукурузы с лобио, грядки с зеленью. Под домом коровник. Навоз можно выгребать прямо на огород и кукурузную плантацию. Дом очень старый, с щелями. В центре дома очаг, на котором готовят пищу. Зимой дом заваливает снегом. Поэтому в люльке «аквани» детей держат плотно спеленутыми, чтобы не простудились.

Аквани – это низкая люлька, в основании ее полукруглые обода, для того чтобы она качалась. От люльки идет длинная веревка. Потянешь – люлька начинает качаться. Ребенок плотно запеленут. Под его попкой в пеленке и в люльке дырка. Под полом люльки привязана банка, куда сливается моча. Мы во влажном и дождливом климате измучились стирать и сушить пеленки маленькой Майечки. Я на работе пожаловалась. Мне стали объяснять, как удобно и разумно держать ребенка в аквани. Следы аквани можно увидеть у мужчин. Это усеченный плоский затылок. Видимо, такие же затылки и у женщин, но под волосами не видно.

В Верхнее Хино мы пойдем ранним утром, пока прохладно. У хозяина аредуем лошадь. На ней доставят наши сетки, газеты, вещи.

У дома стоят две небольшие кряжистые лошади. На одну хозяин навьючил наши вещи и те, которые он везет семье. На вторую садится сам. Мы пешком идем налегке вслед за ним. По дороге вдоль поселка собирается несколько конных, уходят вверх по лесной тропинке. По мере подъема становится жарко. Дорога все круче и круче. Начинают встречаться субальпийские виды. Лес поредел. Начались густые заросли рододендрона кавказского – деки. Туман накрыл вершину. Проводник кнутом показывает направление и исчезает в тумане. Выходим на плато, надеясь увидеть летние домики. Ничего тут нет. Только снег лежит пеленой да проталины. Бредем между снегов как в тоннеле. Изредка впереди мелькает силуэт всадника. Пройдя довольно много по горному заснеженному плато, мы неожиданно начинаем снижаться и опять попадаем в лес. Неужели снова спуск? Проводник говорит только по-грузински. Спускаемся и видим летний поселочек на противоположной стороне горного ручья. Это нас ободряет. Идем дальше, пересекаем ручей. Но еще нужно подняться к поселочку. Дождь. Мы вымокли и очень устали.

Этот ручей уже течет по другому склону Малого Кавказа в Бахмаро, куда, как мы потом узнали, такой же путь, как и в Нижнее Хино. Горные плато с яйлами, на которых выпасается скот, сообщаются между собой. С Сарбиелы можно, пересекая на восток яйлу, попасть и в бассейн Аджарисцкали.

От деда я часто слышала старинную легенду, как возникло название Бахмаро. Он картинно рассказывал отдыхающим дамам: молодой джигит украл любимую, но соперник догонял его. Тогда джигит на глазах у соперника сказал: «Бах Маро». То есть она не достанется ни тебе, ни мне. Зарезал бедную девушку. Место трагедии получило такое название.

В поселочке нам выделяют пустующую летовку. Это дом на столбах, в который можно забраться на второй этаж по колеблющимся мосткам. На первом этаже, прилепленном к склону,– коровник. Помещение наверху – большое, просторное. В центре очаг. На жестяной подставке угли, зола. У стен свалены клеклые шкуры. Ночью они нас очень выручили. Мы с Андреем совершенно обессилели. Отдыхаем. Молодой и жизнерадостный Эмзари уходит добывать воду для приготовления чая. Вскоре он, как всегда улыбающийся, приходит с кувшином-гугунчиком, который подвешивает над огнем. Ночуем под шкурами.

Непогода держалась несколько дней, поэтому гербарий сох плохо. Собрали много интересного. Однажды чуть не сожгли домик. Ушли в поход, а сетки поставили вокруг очага. Поленья разгорелись. Мы, возвращаясь, издалека увидели дым из под крыши. Побежали. Очередной раз выручил Эмзари. Быстро наполнил гугунчик, залил уже занявшиеся доски деревянного домика.

Меня пригласили в один из домиков в качестве врача. В горах часто ученого путают с «экимо» – врачом. В тех местах очень любят лечиться. Думаю, потому что в горах раньше не было никакой врачебной помощи. Задыхающуюся от астмы пожилую женщину специально привезли в горы на чистый воздух. Она продолжает задыхаться. Снизу из коровника поднимаются ядовитые испарения.

Мы приглашены на званый ужин в семью Романадзе. Полная жена и две хорошенькие дочки угощают нас каймагом, витым сыром. В домике очень чисто, особенно впечатляет натертая до блеска алюминиевая посуда, большие чаны, в которых варится и настаивается сыр. Медной посуды уже давно нет.

Погода установилась, а наш гербарий раздулся. Кончились газеты. Для того чтобы сохранить собранное, нужно срочно вернуться домой, высушить. В обратный путь мы идем пешком, нагруженные гербарием. Теперь мы можем ориентироваться на местности. Видимость идеальная. Поднялись на плато. Домики летовок остались далеко внизу и выглядят игрушечными. За ними цепи гор и вдалеке весь в белых снегах главный Кавказский хребет. Идем по плато, любуемся зарослями цветущего рододендрона. Под ним растут очень знакомые по северу голубика и водяника, брусника. Но какие они тут маленькие! Прячутся под густыми вечнозелеными ветвями рододендрона. Андрей указывает на маленькую одинокую избушку, прилепившуюся под горой на склоне. Он там уже бывал. Дорога вниз прошла без приключений. Нужно спешить. Перед Хино повеяло влажной жарой. Это с моря, из узкого ущелья Кинтриши, поднимается жаркий воздух. Середина дня. Идем уже сильно уставшие, видим издалека: у дома Романадзе стоит грузовик. На нем хорошо бы спуститься в Кобулети. Ускоряем шаг, почти бежим. Успели! Забираемся в кузов. Машина трогается. Сначала над обрывами. Река остается далеко внизу. Лес кончается. Начинаются мандариновые, затем чайные плантации. Быстрей бы сесть на автобус. На жарком солнце гербарий может запариться. В автобусе тоже жара. Выходим у чайтехникума. Быстро спускаемся к нашему дому. Первым делом перебираем сетки, ставим их к масляному обогревателю. Даже на солнце воздух влажный.

Эмзари оказался прекрасным спутником. Он всегда выйдет из положения, поможет. У него есть чувство юмора.

Следующая поездка в Бешуми. Едем туда на маршрутном автобусе. Дорога в горную Аджарию стала для меня привычной, хорошо знакомой. Пейзажи мгновенно меняются. За Хелвачаури на первом же повороте по правой стороне Чороха сухие обрывы, а на противоположной стороне шумят красивые буковые леса. Совсем вскоре слияние Аджарисцкали с Чорохом. Снова поворот, село Эрге и потом все вверх и вверх, очень быстро одно село сменяет другое. В Бешуми, недалеко от Годердзского перевала, приехали через два часа и остановились в гостинице. Это двухэтажное длинное барачного типа здание. У нас большая комната на первом этаже. Все удобства на улице. Нужно выйти из здания, пересечь довольно большую площадь. Там одиноко стоит бревенчатый домик туалета. Дверь не запирается. Внутрь заглядывать не хочется. Туалетная тема, в которой как нигде отражается наше бескультурье, меня всегда беспокоит. Сразу вспомнились ужасные туалеты на Колымской трассе. Один был особенный, без задней стенки. Но и другие не лучше. Здесь, слава Богу, стены присутствуют, но на них подозрительные пятна, которые я наблюдала и в каменном привокзальном туалете Батуми.

Ходим далеко за поселок. Только в еловом лесу на южном склоне не видим разрушительной деятельности человека. Удивляемся. Какой же это курорт, где на каждом шагу пеньки срубленных елей, пыльные улицы? На беду, меня свалила ангина. Полил дождь. В соседних номерах отдыхают семьями. Поэтому я осталась в номере. Целый день по коридору ездят с криками дети на детских велосипедах. Дом сотрясается, раскачивается как при большой качке. Качка меня усыпляла. Эмзари наладил быт. Мы взяли с собой сухие супы, которые он где-то заваривал и приносил с неизменной улыбкой.

В середине лета заболела не только я, но все в доме: Оля, внучка Галя, маленькая Майечка. Мы лежали в средней комнате, и я рассматривала рассохшийся потолок с огромными щелями. Необходим ремонт! А стоит ли его делать? Положение оставалось весьма запутанным.

Нас выручал приехавший из Сеймчана Толик Будко. Привозил продукты и лекарства.

Рассказ. Толик Будко, или «Шашка Вас не уважает»

В 1982 году на Юкагирском плато на Колымском нагорье в Магаданской области в совершенно безлюдном месте мы восемь дней ждали вертолет. Помогли пастухи. Вызывали санрейс. Так мы оказались в Рассохе. Эвены летом выпасали оленей, поэтому избы пустовали. Мы расположились в одной из них. То и дело прилетали-улетали новые люди: ветеринары, вертолетчики, агроном совхоза, геоботаники из Росгипрозема. Над поселком дважды в день пролетал вертолет брать золото. Выше по реке Рассохе артель мыла золото. Связь с поселком Сеймчн на реке Колыме была самая тесная. Хотя самолет АН-2 до Рассохи летит из Сеймчана два с половиной часа. То есть горючее в нем «под завязку». С очередным рейсом прилетел в Рассоху Толик Будко – врач из Сеймчана. Он сразу же пригласил девочек нашего отряда на экскурсию осматривать эвенское кладбище. После долгого тревожного ожидания вертолета мы оказались в центре летней жизни поселка. Подружились с Толиком. Знакомство продолжилось и в Сеймчане, где у Толика отец – геолог на пенсии. У него дом и теплица, в которой выращиваются разнообразные овощи. Сеймчан славится своими овощами. Особенно капустой. Здесь, в широкой долине Колымы, лето жаркое. Климат континентальный. Мы после Рассохи жили на лесоохране, долго ждали машину из Магадана. Толик оказывал нам всяческое внимание. Подружились. После он несколько раз заезжал к нам в Магадан.

В 1984 году я переехала на Зеленый мыс. Осенью Толик прилетел отдыхать. Вместе с моим братом Сашей Твалчрелидзе, который тоже приехал на отдых из Тбилиси, они стали завсегдатаями дома отдыха «Магнолия». Маленький щуплый Толик с рядами железных зубов, казалось, ничем не мог привлечь внимание пышных курортниц. Особенно на фоне статного и красивого Саши. Но нет, они его любили. Толик хороший врач, по натуре очень добрый, вызывал симпатии у чутких аджарцев. Они его даже приглашали на свадьбу в горы. Толик нежно полюбил Сашу. Он связывал с ним обильное солнце, обильные плоды, теплое море, приятную праздность – все то, что отсутствовало в холодном Сеймчане. Осень пролетела быстро. Толик появился на Зеленом мысу снова в 1988 году, памятуя о застольях с Сашей, которого считал своим другом. На Севере люди, не сомневаясь, обращаются с просьбами часто к почти незнакомым людям. Толик, видимо, к этому привык. В течение своего отпуска он очень ждал Сашу. Писал, просил его купить фотопленки. И был несколько удивлен, когда Саша не откликнулся и не приехал. Отдых Толика заканчивался. У него язва желудка, которую он лечил хурмой. Решил взять ее и с собой на север. У меня в саду он срывал тяжелые, недоспевшие плоды и укладывал в большие деревянные ящики, предназначенные для мандаринов во время осеннего сбора. До последнего дня он ждал Сашу, надеялся на его помощь. Я живу на горе. Крутая, извивающаяся серпантинами дорога ведет вниз на шоссе, откуда в город Батуми далее едут на автобусе. Как будет нести тяжелые ящики Толик? Их у него пять… А Саши все нет и не будет. Толик может опоздать на самолет. Толику нужно помочь. У меня есть удобная тачка. Мы грузим на нее ящики, привязываем и впрягаемся. Катим тачку вниз к остановке. Других помощников наивный Толик не нашел. В то время я уже бабушка, но довольно бодрая. Мы катим тачку вниз. Я досадую:

– Где же это твой друг Шашка? - так ласково звал его Толик. В ответ Толик мне заявляет:

–Шашка вас не любит, Вас не уважает. Ничего себе, думаю я. Вот тебе и благодарность!

Почему же Толик так любит Сашку? За что? Ведь он скупой и неблагодарный. Потом понимаю: Сашка для Толика символ всего прекрасного на юге, а главное – приятных воспоминаний. Позже мы часто шутили: «Шашка вас не уважает».

Соседи у Хоздвора

В начале осени Андрей мне написал, что обнаружил новый вид иссопа – красивой пряной травы, которая растет на скалах около Шуахеви.

Утром я сажусь на автобус, приезжаю в Шуахеви в середине дня. На скалах, недалеко от лесничества, быстро нахожу красивую пахучую травку с белыми цветами, поднимаюсь в лес. На старых пнях собираю опенки. Спускаюсь к автостанции. Полно автобусов. Я воспользовалась попутной легковой машиной. Так быстрее. Народ в Аджарии доброжелательный. Летим словно птица вниз. Я смотрю по сторонам, вижу испещренные точками домов склоны гор. Размышляю – хотела бы я себе такой дом? Мои раздумья прерывает симпатичный полный водитель. Хвастается: в Аджарии дома все очень хорошие, большие, а его дом лучше всех. Я ему начинаю возражать: мол, большие, да некрасивые, нет архитектуры, одни коробки. Он мне в ответ – у него дом с украшениями, красивый. Он живет в Эрге. Его трехэтажный дом примыкает к дороге, на стенах лепнина – разукрашенные розочки. Позже, проезжая мимо, я всегда обращала внимание на эти розочки.

Но это исключение. К исключению относится и семья Веры и Дурсуна Беридзе, которые имеют большой двухэтажный дом у Хоздвора. Дом у Веры двухэтажный, просторный. Она очень работящая деятельная казачка, работает поваром на турбазе. У нее два сына и дочь. Муж, сыновья – все строители. Я их часто вижу. Они самозабвенно мешают цемент, делают очередной замес. Тарик решил украсить свой дом самодельной кариатидой. Большой серый старик в два человеческих роста подпирает второй этаж. В большой дружной семье Веры и Хасана, да и во всей округе Хоздвора, мать Веры пользуется большим уважением.

Напротив дома Веры стоит двухэтажный, небольшой по меркам Аджарии, уютный дом Ляли и Саши Ферадзе. Они наши старые знакомые. Мама знала Лялю с тех времен, когда работала в биллиардной санатория ВЦСПС. Ляля там до сих пор работает старшей медсестрой. Она дочь генерала. Помню ее в отрочестве молодой, красивой, она довольно сильно прихрамывала, но это ей не мешало танцевать с офицерами танго. Залюбуешься! Саша Ферадзе – аджарец. Он так влюбился в Лялю, что оставил свою первую жену-аджарку и женился на Ляле. Немыслимый в наших местах поступок. Но бойкая на язык Ляля держала Сашу крепко всю жизнь. Они построили дом, родили двух детей.

Саша всю жизнь работал в санатории экспедитором. Обеспечивал отдыхающих билетами. А так как с билетами и на поезд, и на самолет все годы был сильный дефицит, то дорога в дом Ферадзе не зарастала. Мы, приезжая, заранее шли к Саше с Лялей и заказывали билеты. Он всегда их доставал за умеренную доплату. Когда заходили к Ляльке, она смущала маму своим дежурным ворпосом-шуткой: «Как живете? С кем живете?».

Их дочь Джульетта подросла и удачно вышла замуж за моряка, который плавал за границу, привозил джинсы. У них квартира на БНЗ. Что касается сына Гурама, то он неказистый, черненький и маленький, долго не женился. Наконец познакомился с девушкой из-под Горького. Светочка, так звали невестку Ляли, была тихая и безмолвная, но не забитая. Ляля ее невзлюбила. Когда мы приходили к Саше по делам, уже пожилая Ляля долго распространялась о том, какое маленькое приданое у этой Светы, а Гурам –наследник их дома. У молодых родилась девочка. Света оказалась прекрасной матерью. В конце восьмидесятых годов умер Саша. Его хоронили на магометанском кладбище. Тогда я увидела магометанский обычай похорон. Ляля умерла вскоре вслед за Сашей. У Джульетты и Гурама начались наследственные споры. Джульетта оказалась крепким орешком. А Гурам стал большим любителем женщин. Светочка с подрастающей дочкой жила одна на втором этаже, рукодельничала. В 1992 году, когда в Аджарии стало совсем плохо с едой и с деньгами, Света должна была определить девочку в школу. Русское отделение в Махинджаури закрывали. Выбраться на Родину в Горький (Нижний Новгород) денег не хватало. С едой тоже было плохо. Но в начале 1993 года Свете удалось выбраться – в Россию. Потом я ее след потеряла. Жалею. Она мне была очень симпатична.

Олег

Олег к этому времени женился на миловидной молодой женщине Наташе. До Олега она побывала уже дважды замужем. И оба раза за грузинами. От первого брака у нее сын Рома, ровесник сына Олега, которого также зовут Ромой. От второго – маленькая дочка Илона. Тетка вышла на пенсию и пестует маленькую девочку. Через некоторое время, проходя мимо, она разговорилась со мной, сказала что Наташа ждет ребенка. Будет девочка, но это ничего. Я про себя усмехнулась. У моей тетки был пунктик. Она всегда гордилась тем, что когда она принимала роды, это всегда были мальчики. Спустя положенное время родилась девочка, которую назвали Викторией.

Я не имею права строить дом отдельно от Саши и даже от тетки. Ведь новый самострой Олега нигде не указан, числится как фантом. Опять я в тупике. Опять еду в Хелвачаури, долго стою в очереди в райисполкоме и встречаюсь с доброжелательным председателем райисполкома Мегрелишвили, он снова твердит о том, что строить я не имею права.

Инна Васильевна

Поездки в Хелвачаури, в райисполком с прошениями, выяснениями были для меня постоянной мукой. На обратном пути я часто заглядывала к моей постаревшей учительнице Инне Васильевне Сандалиди. Она живет в самом центре города, на улице Камо, в старом двухэтажном доме рядом с бывшей гостиницей «Франция». Там, где когда-то ожидала приема у Берии молодая Нина Калистратова.

У Инны Васильевны на втором этаже комната с балконом на улицу. С противоположной стороны – выход на веранду, опоясывающую второй этаж и выходящую во двор. В комнату Инны Васильевны вход с веранды. Подъезд без двери. Надо по широкой старой каменной лестнице подняться на второй этаж, повернуть направо и сильно постучать в большую прочную дверь. Центральную часть комнаты занимает стол, на котором по краю аккуратно лежат стопки книг. Другая часть стола предназначена для еды. Вдоль стены умывальник, разноликие вазы, за ними большой и постоянно включенный телевизор, внизу скамеечка, на которой стоит маленькая плитка, где в джезве по мере надобности варится кофе. Большой диван, рядом кресло и телефон. В углу большой шифоньер. На балконе нечто вроде кухни. На этом малом пространстве Инна Васильевна живет много лет вместе со своим мужем Колей. Он младше нее.

Инне Васильевне я обязана своей любовью к литературе. Она привила мне вкус к сочинениям. Молодая, очень аккуратная, всегда с завивкой, в красивых платьях, она была строга к нам, старшеклассникам. Но мы очень ее уважали. Она наполовину гречанка, но среди ее родственников есть и немцы. В молодости ее сослали в Казахстан. Первый брак оказался неудачным. Вырос сын Костя, который работает на заводе, приходит под вечер. Живет одиноко. Инна Васильевна его кормит. Инна Васильевна не заслужила никакого звания. Не получила и жилья. Хотя, на мой взгляд, это самая, самая заслуженная учительница, прекрасно знающая литературу. К ней приходят ученики, она продолжает репетиторство, что дает небольшой приварок к пенсии. Но главный добытчик – Коля. Он чинит в городе телефонные аппараты. Коля очень любит Инну Васильевну. Когда она бывает резкой, подчиняется. Они очень дружны. Кроме Кости и учеников, к ней постоянно заглядывают знакомые и соседи, сестра. Она варит кофе и гости пьют его из маленьких чашечек. Когда приезжает Андрей, мы покупаем бутылку вина и дружно распиваем с Колей и Инной Васильевной. Резкая, она гордо повторяет, что она гречанка-каппадокийка, то есть ее предки из Каппадокии. Громко заявляет, что русские дураки, а грузины тоже дураки.

Инну Васильевну знают давно. Прощают ее выступления. Она очень любит распространяться о том, что Батуми был многонациональным городом, поэтому ее дед – немец по фамилии Бауэр. Говорит, что у нее хорошие, в отличие от меня, манеры…

Телевизоры, их у нее два, постоянно включены. Инна Васильневна следит за политикой, комментирует события и всегда ругает политических деятелей. Разочарована в Горбачеве, что у меня вызывает протест. Так хочется верить в прогресс, в справедливость!

Когда я приезжаю из Хелвачаури, по пути домой в городе захожу к Инне Васильевне. Сижу усталая в кресле, снимаю босоножки и кладу босые ноги на не очень чистый пол, остужаю. Она сразу обвиняет меня в плебействе.

Каждый раз она выслушивает подробности моих отношений с родственниками, с домом. Сочувствует, а потом советует, побыстрей уезжать в Россию. Но я упрямая. Мне так не хочется покинуть родину. Передохнув, взбодрившись кофе, я иду на автостанцию и еду домой, погружаюсь в зелень, в красоту. Батуми, Хелвачаури – совсем другой мир.

Тамара Максимовна

К нам постоянно стала заходить Тамара Максимовна, уже очень пожилая сморщенная маленькая старушка. Она живет в помещении для сотрудников под столовой дома отдыха «Магнолия» в большой холодной комнате. В комнате – высокая кровать с подзорами, половики. В углу керосинка, на ней она готовит пищу. Тамара Максимовна работает уборщицей. Убирает и душ. И хотя сил у нее уже немного, делает она это очень аккуратно.

В середине семидесятых, когда я бывала наездами на Зеленом мысу, она жила в особняке Хечинова. охраняла дом. Сидя под буком, я иногда сверху видела ее злое личико, выглядывающее из комнаты на первом этаже. Любила, также как и Шушаник на даче Баратова, кричать на любого проходящего мимо.

С моими соседями она не общается, с теткой тоже. Почему? Я не задумывалась. Возможно, гордая, не хочет унижаться. А возможно, испортила отношения. Тамара Максимовна, подходя к дому, заранее кричит, отпугивает собак. Хотя собаки у меня нет. Видимо, эта привычка выработалась во время ее жизни в гурийской деревне. Приносит свежий хлеб. С нами обедает и часто смотрит телевизор. Она мне очень сочувствует. Характер у нее более твердый, чем мой. Тамара Максимовна меня осудила за то, что я уступила Сашке часть площадки. И была права. Я ей благодарна за принципиальность. Я ведь окружена врагами и ее мнение для меня моральная поддержка.

Рассказывает сумбурно о своей судьбе. Она из казаков, из степного Крыма. Семья жила в достатке. Но потом голод. Мор. В молодости, потеряв семью, она попала в Грузию, в Гурию. Вышла замуж за грузина в далекой деревне. Был дом, достаток. Выращивала кур и продавала в Махарадзе. Была независимой. С мужем прожила долго. Детей не было. Муж умер. Грузинская родня не простила ей ее русского происхождения и характера. Хотели присвоить дом. А ей удалось его продать. Поэтому у нее есть сбережения и она может покупать себе фрукты. Изредка кто-то из деревни к ней наведывается. Она неплохо говорит по-грузински, но теперь стала забывать. По телевизору видит Шеварднадзе. Он тогда был министром иностранных дел СССР. Тамара Максимовна рассказывает: семья Шеврднадзе была очень богатой, жили по соседству с ней.

Ловкий Квирикадзе

В ущелье под нашей горой на повороте к центральной дороге на месте бывшего дома Лабунченко, напротив столовой «Лажварди», построил себе дом Квирикадзе. Он родом из Кеда, молодой и ладный. Над усами большой нос и шустрые глаза. Нрав веселый. Всегда здоровается. Быстро разрушил старый дом Лабунченко и выстроил серый гигант, заполнивший все пространство за дорогой. Только над ручьем осталась беседка, обвитая виноградом – маленькая память о Лабунченко. Участочек вокруг дома сырой и маленький. По краю быстро выросли фруктовые деревья. Часть дороги не захватишь, а далее по ручью – территория неприкосновенная, совхозная. Но если дать взятку – то можно откусить немного, по границе. Все новшества, переделки, стройку я вижу каждый день, проходя мимо. Передвинута распределительная будка электроэнергии. Поставлен забор, который время от времени и довольно далеко передвигается. Быстро подрастают фруктовые деревья.

Квирикадзе лесник. Учится во Львове. Решил что я, его соседка, должна написать ему контрольную. Но я принципиальная. Подобрала ему литературу, советовала написать самому. Он с досадой и некоторым презрением сказал мне, что прекрасно обойдется: за 30 рублей ему напишут.

У Квирикадзе молодая красивая белокурая жена Русудан, то есть Русико. Она работает в доме отдыха сестрой-хозяйкой и на зависть другим невесткам живет в доме самостоятельно. Ее не угнетает свекровь. Тамара Максимовна рассказывает: мать Русудан русская. Давно попала в Кеда и там полностью огрузинилась, забыла русский, вышла замуж. Родила детей. У Русудан нет детей. В Аджарии это очень плохо. Рассказывают о зверском средневековом обычае. Когда нет детей в семье, муж считает виновнойжену. Иногда в этом случае инсценируют самоубийство. Я, услышав такой рассказ, не поверила. Нет, с Русудан, слава Богу, все иначе. Вдруг я увидела у нее на руках красивого грудного бутуза. Та же Тамара Максимовна объяснила: сестра Русико,у которой детей много, одного отдала сестре навсегда, по договору. Русудан при встрече рассказала, что кормит его мацони, он набирает вес.

Квирикадзе также, набирал вес. Рядом с большим домом появилась лесопилка. Звук пилы постоянно сопровождал меня пока я, проходя мимо, огибала его дом. Два худых горца постоянно работали на лесопилке. С лесом стало плохо. Квирикадзе так увлекся, что покусился на святая святых – аллею стройных криптомерий, посаженных в начале века Иваном Ивановичем Ляо Джин Джао. А территорию на склоне, где ранее находились криптомерии, Квирикадзе тоже прирезал себе. Рушился порядок, установленный целым веком!

В августе в Алма-ата состоялся ботанический съезд, куда я полетела вместе с Нури Мемедовичем. Встретилась со многими своими знакомыми, коллегами, которые, как мне казалось, жили в нормальных, комфортных условиях.

Жизнь продолжалась в определенном ритме. У каждого были свои цели, свои ориентиры. Для Андрея Зеленый мыс, Аджария стали постоянным местом исследований. Собирался интересный материал. Выходили статьи. Кроме флоры, он вместе со мной занимался ритмами растений. Это было удобно. Мне с юга уезжать не хотелось. Я вела наблюдения за ритмами растений, одновременно заканчивала книгу по северу. Постоянно приезжали дети. Андрей планировал свои приезды так, чтобы заватить все времена года.

Обратила внимание: я уже не неизвестная «приезжая». Вполне прижилась на Зеленом мысу и чувствую к себе доброжелательное отношение. К сожалению, это не касается ближайших соседей.

Очередной приезд комиссии и обмер земли не принес радости. С помощью главного землемера был отрезан кусок площадки у дома Олега, якобы для Саши. У него, мол, не хватает. Для замирения мне дали в аренду участок с чайными кустами на склоне. Таким образом Олег внедрился на площадку.

Я установила высокие бамбуковые столбы, вокруг которых обвились лианы. Теперь не вижу первого этажа дома Олега.

Авто Беридзе родом из Шуахеви. В ботаническом саду он недавно устроился рабочим. Маленький, ловкий. Уже несколько лет как я с ним скооперировалась. Он осенью собирает у меня в саду виноград, потом мы с ним готовим вино, чачу. Когда вино готово, Авто получает половину, увозит в стеклянных баллонах. Они на вес золота.

В декабре я с Олей и моими маленькими внучками Галей и Майечкой улетали в Москву. Авто с Эмзари провожали нас. В маленький запорожец Авто загрузил баллон с вином. У Эмзари рожала жена. Мы по дороге заехали в роддом узнать как дела. Через две минуты из дверей выскочил радостный Эмзари:

Влетел в машину. А в запорожце для экономии места хитрый вход. Грузный и возбужденный Эмзари при входе налетел на баллон с вином и разбил его. Вино залило весь пол. Но Авто не расстроился. Человек родился! Это важнее.

Мы улетали 10 декабря. Как раз тогда случилось землетрясение в Ленинакане и Спитаке. В Москве, когда мы ехали на такси из аэропорта, в темноте одна за другой перед нами мелькали машины скорой помощи.

Не верилось. Еще год назад жарким летом в центре Ленинакана мы видели из окна гостиницы нарядную площадь, гуляющих людей. Теперь города не стало…

М.Т. Мазуренко © 2012 Утраченная Колхида