М.Т. Мазуренко © 2012

Утраченная Колхида

Глава 1. 1878 -1921. Эпоха раннего освоения Колхиды. Под патронатом Русской империи || Глава 2. 1921-1946. Советизация Грузии. Коллективизация. Отечественная война || Глава 3. 1947-1954. Отрочество и юность || Глава 4. 1954-1960. Мои университеты || Глава 5. 1960-1984. На Зеленый мыс наездами || Глава 6. 1984–1988. Снова на Родине || Глава 7. 1989-1991. Одна на Родине || Глава 8. 1992-1993. Лето с Андреем. Шторм || Глава 9. 1994–2004. Последние приезды

Глава 5. 1960-1984. На Зеленый мыс наездами

Новая жизнь

Новая московская жизнь началась стремительно. Летом в Москве я раньше не бывала, и все, что видела в конце мая – начале июня, когда приехала к Андрею, воспринимала как подарок. Маман (Ольга Андреевна) временно сняла для нас комнату в маленьком старом особнячке в Замоскворечье на улице Островского (малой Ордынке). Комната была с окнами на улицу, в квартире – большая коммунальная неустроенная кухня. Вечерами у метро продавали букетики любки и ландышей.

У свекра был красный «москвич». Вся семья ездила на дачу под Загорск (ныне Сергиев Посад). Дорога в Загорск запомнилась густым цветением сирени. Ранним утром я с маман ходила на службу в Троице-Сергиеву лавру. Вся жизнь, окрашенная медовым месяцем, была для меня новой. Впервые я столкнулась со многими чертами характера Андрея, например, его страстью к путешествиям. В июне мы успели побывать в нескольких дальних уголках Подмосковья. Андрей прекрасно ориентировался. Мы шли по азимуту. Ночевали на сеновалах. Нещадно кусали комары. Шли по берегу озера Глубокое, по болотам, продираясь по пояс в воде. Вставали рано и отправлялись в дневной маршрут. На спине у Андрея – папка с газетами. В руке – нож для выкопки растений.

Отношения с научным руководителем, заведующим отделом флоры М.В. Культиасовым, у Андрея не складывались. На Кавказе он уже собрал материал для кандидатской диссертации по подснежникам, а Культиасов изучал флору Средней Азии. Поэтому Андрею утвердили тему по эремурусам – растениям, произрастающим исключительно в горах Средней Азии.

В отделе флоры в Среднюю Азию направлялась экспедиция. Андрей, не подозревая о грядущих неприятностях, стал договариваться напрямую о маршруте с начальником экспедиции, считая естественным то, что он поедет в составе этой экспедиции, так как числился в отделе флоры. Но самодур Культиасов отказал ему в поездке на машине. Эремурусы – растения короткой жизни, эфемероиды. В жарком климате они растут и цветут недолго. В жару уходят на покой до следующей весны. Собрать материал, обработать его и написать работу нужно за три года. Первый сезон пропадал. Я еще не работала. Мы вдвоем поехали на поезде в Ташкент и оттуда совершали вылазки в горы. Было много трудностей, приключений. Нас везде встречали гостеприимно. Как только мы приезжали в очередной заповедник, нам сообщали о том, что машина из Главного ботанического сада только что уехала. За лето мы так ее и не догнали.

Я увидела удивительную, интересную страну, высокие горы. О себе, о своей работе я совсем не думала. Все затмила работа Андрея.

В Средней Азии я начала тосковать по Зеленому мысу, по дому. Под конец командировки Андрея, в сентябре, мы решили лететь в Тбилиси и выбраться на неделю на Зеленый мыс.

Счастливая мама приехала в Тбилиси. Мой брат Саша также женился. Он окончил политехнический институт. Его жена Тамара – филолог.

Я увидела моего брата счастливым, красивым и уверенным. Саша сорил деньгами. Их у него много. Он специфическим тбилисским жестом подзывает такси. А если машина проезжает мимо, обзывает водителя сикильдявкой.

А мы все лето были без денег и даже однажды голодали. Андрею не высылали стипендии.

–У Тамары тетя работает бухгалтером в Кутаисском банке. Она купила им комнату.

В Тбилиси мы были всего три дня. Успели познакомиться с Тамарой и ее семьей. Тамара невысокая, о таких говорят – «не фигуристая». На невыразительном сером лице бросаются в глаза очень тонкие губы. Она любит вести льстивые речи. Отец ее – пожилой скромный армянин. В небольшой комнате мелькнула хорошенькая девочка в школьной форме– сестра Тамары Ира. Матери у Тамары и Иры нет. О ней не говорят.

Комната, которую купила кутаисская тетка Саше с Тамарой, находится на склоне горы Мтацминда. Из большого двора к ней ведет крутая лестница. Это недалеко от квартиры деда Генриха: нужно подняться еще два квартала вверх по склону.

Новые знакомства, встреча с бабушкой и дедом быстро промелькнули, как и неделя на Зеленом мысу.

А там, казалось, ничего не изменилось. Все стояло как прежде: и книги, и репродукции, и пластинки, которые я собирала в свои студенческие годы. Я надеялась, что их будут хранить всегда. Нет. Зеленый мыс от меня отдалился. Я жила уже в Москве.

На Зеленый мыс я попала следующий раз через два года с девятимесячной Олей.

За этот период произошло знаменательное событие, полностью перестроившее жизнь моей тетки Майи и отразившееся на ее потомках. Она стала врачом-психиатром.

Выше хоздвора, недалеко от крутого виража главной дороги, в глухом ущелье стоит двухэтажный дом для психических больных, самых тяжелых. В этой больнице стал работать Гоги Гигиенишвили.

В двадцатых годах, когда Ильф и Петров посетили Зеленый мыс, его отец был одним из лучших и достойных этого звания врачей. После его смерти в большой квартире на улице Сталина остались жить дети: дочь, старая дева и добрый непутевый сын-холостяк Гоги, также врач. Однако сын к этой профессии был весьма равнодушен. Гоги – средних лет, высокий, рыхлый, с широким добрым, сильно помятым лицом. Под вечер он поднимался в дом отдыха погулять с приезжими дамочками. По-соседски приходил и к нам в гости. Был всегда милым и безобидным. Мама с огорчением ему говорила, что ее сестра Майя Генриховна катится под откос, хорошо бы ее устроить работать в эту психбольницу. Гоги стал выяснять, чем можно помочь. В это время в Батуми открылась вакансия врача в психо-неврологическом диспансере.

Тетка стала работать в этом диспансере, расположенном в одном из старых кварталов города, на улице Тебел Абусеридзе, недалеко от вокзала. Таким образом, Майя Генриховна стала врачом-психиатром.

Приезжая на Зеленый мыс, я неоднократно бывала в этом славном учреждении. Восторженная тетка обожала показывать больных, своих коллег, долго меня представляла им. Водила по кабинетам, палатам. Я не решаюсь описывать этот диспансер. Он был похож на убогие богоугодные заведения, описанные известными писателями.

Март 1962 года

В Москве я устроилась на работу в Главный ботанический сад садоводом в отдел флоры. Там же числился аспирантом и Андрей. Подобно растению, пересаженному с юга, с теплой и обильной почвы на холодную и суровую, я с трудом приживалась в новом месте, в новой семье. Помогало и поддерживало только взаимопонимание с мужем.

С осени мы с Андреем стали жить в квартире родителей Андрея, в одной комнате с ними – за шкафом. В соседней комнате жила семья брата Андрея Николая. Они вскоре должны были получить кооперативную квартиру.

В апреле 1961 года родилась наша дочка Оля. Прилетела мама. Звала меня на Зеленый мыс. Но я полностью подчинялась своей свекрови Ольге Андреевне, которая противилась поездке на юг. Считала, что резкая перемена климата может повредить ребенку.

Я провела лето под Москвой в Ухтомской, в большом старом доме, построенном предками моего мужа. Познакомилась с другими его родственниками.

Андрей уехал в экспедицию в Среднюю Азию. Он побывал во многих местах, застал эремурусы цветущими и собрал главный материал для диссертации. Сразу после замужества я начала понимать характер Андрея. Главным для него была его специальность – ботаника. Все остальное отодвигалось на второй и третий планы. Буквально каждую минуту он использовал для поездок в природу, сбора гербария. Я хотела работать вместе с ним.

Так оно в будущем и состоялось. Но рождение детей надолго отодвинуло начало моей научной карьеры.

Из-за грудной дочки я не могла ездить вместе с Андреем. А он еще в марте, перед рождением Олечки поехал на Кавказ, побывал на Зеленом мысу, оттуда отправился в Киев. В марте на севере еще зима, и кажется, что и везде так. Но Андрей хорошо знал, что на Кавказе весна ранняя. Можно делать сборы. Он продолжал собирать материал по подснежникам. Они цветут очень рано, а на Зеленом мысу – всю зиму.

Через неделю после рождения дочки Андрей уехал в экспедицию в Среднюю Азию. Вернувшись в Москву, приехал к нам в Ухтомку, где я жила с дочкой, когда ей было уже два месяца. Но на этом его поездки в природу не закончились. У отца Андрея Павла Александровича, известного специалиста по перегонке нефти, была машина. Андрей не умел водить. Дальний родственник моей свекрови Константин Константинович, которого моя свекровь прозвала Костючком (она любила давать прозвища), жил с нами в Ухтомке со своей женой Капой. Он водил машину свекра. Капа с Костючком должны были меня опекать с новорожденной Олечкой. Ох уж эти опеки, няньки! Я была полностью подчинена свекрови, которая собирала вокруг себя родственников, подкармливала, организовывала нянек, старалась. Человек сверхдеятельный, она всегда стремилась главенствовать, лепить жизнь семьи по своему усмотрению. В первые годы я была от нее полностью зависима.

Андрей договорился с отцом о том, что на его машине мы будем ездить по Подмосковью для сбора растений.

1961 г. Молодая семья. Андрей Хохряков – мой муж с дочкой Олечкой на руках и я

Я – с Олечкой на руках, Андрей – с копалкой и папкой. Забирались далеко. Андрей собирал гербарий. Я закладывала выкопанные растения в папки рядом со спящей дочкой.

В 1962 году Андрей задумал поездку в Крым. Я была еще в декретном отпуске. Было решено отвезти нашу девятимесячную Олечку с няней Дусей на лето на Зеленый мыс. Дусю долго уговаривали. Она боялась неизвестности. Капризничала, но под влиянием маман с трудом согласилась. Костючок по дороге на вокзал рассказывал страшные случаи. Дуся дрожала. В поезде было неуютно. Под конец перед Батуми кончилось молоко, негде было согреть бутылочку, я волновалась. Мама совсем не подготовилась к приезду маленькой внучки и легкомысленно заявила, что у нее где-то есть сгущенка. В Москве я ходила в детскую кухню: варила, грела смеси. А здесь как кормить?

Как это бывает на Зеленом мысу ранней весной, везде сыро и холодно, особенно в доме. Холодно и на душе у мамы.

Перед нашим приездом в Москве был проездом на Зеленый мыс Леонид Михайлович – мой так называемый отчим и гражданский полумуж моей мамы. Я помнила его обещание, - как только он выйдет на пенсию, так сразу же переедет на Зеленый мыс к маме, которую он любит больше всего на свете. Я решила ему напомнить об этом. Наивно хотела для мамы полного счастья. Мы встретились на Тверском бульваре. Я решилась напомнить ему о его обещании. В ответ он сразу надулся. Побывав на Зеленом мысу перед нашим приездом, он не преминул на меня нажаловаться, мол, лезу не в свое дело. Мама обиделась, стала на сторону Леонида Михайловича. На меня сердилась.

В нашем доме гостит мамин старый знакомый – заведующий оранжереями в Ленинградском университете Дмитрий Михайлович Залесский. Средних лет, с бородкой клинышком. Живет и молодая циркачка. Ей все симпатизируют, особенно Залесский, проникнутый курортным духом. Циркачка ловко крутит колесо на турнике. На жалкие гроши я собирала всем подарки. Мама потребовала из них подарить модный пояс циркачке. Что поделаешь – подарила, но с досадой. Голова идет кругом. Мама придирается ко мне. Мы ей не нравимся. И многое идет наперекосяк. И я уже не рада ни дому, ни Зеленому мысу, по которому так тосковала.

Неудача нас постигла и при попытке попасть в Гонио.

Это пограничная зона. Я там бывала с Дмитриевой несколько лет назад. О скалах Гонио по дороге к Сарпи на границе с Турцией, их красоте, ходят легенды. И мне так хочется, чтобы Андрей увидел это интересное и почти недоступное для ботаников место. В Москве на работе мы выхлопотали командировочные без оплаты для оформления пропуска в пограничную зону. В Главном пограничном управлении, получив командировочные, мы были так счастливы, что даже в них не заглянули. Оказалось, штамп поставили только в командировке Андрея.

В солнечный день у Батумского базара мы сели в небольшой автобус, следующий в Гонио. В нем едут домой работницы совхоза. Смотрят на нас с большим подозрением. Мы одеты необычно, в полевое, с гербарной папкой. А в Гонио живут бдительные люди. То и дело мы слышим страшные истории о нарушении границы. И каково ликование толстых теток, когда при проверке на переправе через Чорох меня не пропускают. Андрей без меня не поехал. Вернулись домой несолоно хлебавши.

1962 г. Батумский ботанический сад.
Дворик в отделе интродукции.
Слева - Циала Цхоидзе. Справа крайняя - Шушаник

В доме произошли некоторые изменения. Шушабанду застеклили и перегородили. Образовалось две отдельные терраски. Одна, меньшая, с выходом из теткиной комнаты. Во вторую часть выход из средней и маминой комнат. Это летняя столовая. Дуся с Олечкой в самом теплом помещении, в средней комнате. Там топится печь.

Мы спим на маминой части застекленной шушабанды. Утром выходит из своей комнаты величественная мама. Она в длинном халате. Большая коса спускается с плеч. Рассказывает приснившийся ей сон.

– Я в темном книгохранилище. Андрей берет инкунабулу и бьет меня ею по голове, – мама повторяет это несколько раз с мрачным выражением на лице.

Мы забираемся под одеяло, прыскаем со смеху.

Я в отчаянии. Так не хочется расставаться с дочкой! Но Андрей хочет быстрее уехать в Крым, а Олю решено оставить с мамой. Моего мужа тянет к новым путешествиям и сборам.

Солнечный день. Батумская бухта. Голубая гладь моря. На берег наплывает свежий ветер. На причале теплоход «Колхида». Мы уплываем в Крым. В моем чемодане пластинка: Бетховен- «Аппассионата». Моя любимая. Мама ее обнаруживает и сердится. Пластинки уже стали ее собственностью. Прощай, Зеленый мыс!

Следующий раз я попаду сюда через год, надолго. Здесь родится мой второй ребенок – сын Павел.

Сначала я очень тосковала. Но поездка отвлекла меня. Мы проехали весь Крым от Байдарских ворот до Феодосии, совершая далекие экскурсии на яйлы. Из Феодосии через весь степной Крым добрались до Севастополя. Оттуда поехали на Украину в заповедник Аскания Нова. Собрали большой гербарий.

1962 г. Пасха. Слева направо Майя Генриховна,
Нина Петровна Георгадзе, Олег,
Дуся с Олечкой на руках

Летом я работала на участках отдела флоры в Главном ботаническом саду. Знала о дочке только по переписке. Дуся отогрелась, опекала мою Олечку. Ходила с ней на море. Мама приходила в рабочий перерыв, пересекая холмы, чтобы побыть с внучкой. Майя сблизилась с Дусей, организовала и оплатила протезирование ее зубов.

К доброй несчастной Дусе я приходила в больницу, когда она уже была при смерти. С ней лежала женщина в таком же тяжелом состоянии. В полутемной палате стоял тяжелый запах мочи. Дуся ей рассказывала о своей счастливой поездке на Зеленый мыс. Говорила, что это самые светлые воспоминания за всю ее жизнь.

Увидела я свою доченьку только осенью. Зима была полна приключений. Дуся, преданная своей бывшей хозяйке, большой барыне тете Шуре, стремилась всеми силами вернуться к ней. А нам не с кем было оставить дочку. Андрей работал в полную силу над диссертацией, я – лаборант, в поиске темы для кандидатской диссертации.

После Дуси, которая все же ушла к своей хозяйке, маман нашла новую няньку – молодую толстую Машу. Ее услуги сама оплачивала. Моя зарплата и стипендия Андрея были минимальны, их едва хватало на жизнь.

1962г. Батумскому ботаническому саду 50 лет. Открытие памятника А.Н. Краснову – основателю сада.
Нижний ряд. Слева направо: вторая В.Г.Зельгейм, далее Г.А. Габричидзе, А.А. Дмитриева,
Н. Багратиони, Д.В. Манджавидзе (директор). Крайний справа - Н.М.Шарашидзе

1963-1964 годы

В начале 1963 года я ждала второго ребенка. Брат Андрея Николай уехал в кооперативную квартиру. Освободилась комната площадью 14 метров. В ней жила нянька с Олечкой, а мы – на кухне. Вечерами маман с Павлом Александровичем музицировали за фортепиано. Вся семья перед сном пила чай. Каждое воскресенье были званы гости – родственники Ольги Андреевны. Регулярно отмечались праздники – маленькие и большие. Своих друзей мы позвать к себе не могли из-за полного безденежья и курирования нашей жизни моей свекровью. Нарастал молчаливый протест. Теперь, когда я ждала второго ребенка, я твердо решила поехать на Зеленый мыс к маме, не советуясь со свекровью. Второе – встал вопрос о размене жилья. Хотелось самостоятельности. Оказалось, что у Андрея имеются сбережения. После университета он работал в деревне, в Костромской области и преподавал одновременно несколько предметов. Родители также собрали деньги на взнос за кооперативную квартиру. Они решили, что переедут сами, а нам оставят двухкомнатную квартиру, в которой мы жили.

Андрей на все лето уезжал в экспедицию на Дальний восток, а я – на Зеленый мыс вместе с маленькой двухлетней Олей.

Наконец я буду с мамой в родном доме, вкушу все прелести Зеленого мыса!

Мечта сбылась. Получив декретный отпуск, я приехала на Зеленый мыс в середине лета. В это время там отдыхал мой брат Саша с женой Тамарой и дочкой Ирой, ровесницей Оли. Стояли жаркие июльские дни. Я, несмотря на то, что была на сносях, всей компанией, с маленькой Олей, ходила на море.

Темными вечерами из ущелий раздавались душераздирающие крики. Это наивные и доверчивые девушки, отдыхающие в домах отдыха, шли на прогулку с горячими горцами, которые ежедневно приходили в дом отдыха погулять. Я просила брата встать на защиту. Но он отказывался, и, как потом выяснилось, был солидарен с любителями курортных приключений.

Мы с Тамарой ходили к Шушаник гадать на кофейной гуще. Она мне нагадала, что родится сын.

1963 г. Зеленый мыс. Слева направо:
вторая Вероника Генриховна Зельгейм.
Третья Тамара Твалчрелидзе – невестка Вероники Генриховны,
жена Саши Твалчрелидзе

Павел родился 11 августа в очень жаркий день. Может быть, немного раньше срока, так как накануне вечером мы шли в темноте из Махинджаури передавать посылку в Москву и я споткнулась. Ночью меня увезли в роддом.

Он в центре города, располагался в красивом, построенном в начале века двухэтажном здании

. Медсестры, кроме детишек на кормление, приносили нам и чашечки выпитого кофе. Среди рожениц была гадалка. Антисанитария бросалась в глаза. В туалете ко мне подошла женщина, предложила купить новорожденного ребенка. Я сначала не поняла. Я так хотела ребенка! У меня родился мальчик!

Приехав домой, я обнаружила, что Павлику не меняли пеленок, и у него содрана до колен кожа. Два месяца ушло на заживление. Тетка привозила из Батуми персиковое масло, с восторгом брала на руки ребенка, тетешкала, держа в зубах папиросу. Ни я, ни мама, зная ее взрывной характер, не решались ее просить не курить при младенце. Во многом я зависела от тетки. Она привозила продукты из города.

Моя свекровь прислала на Зеленый мыс няньку Ольгу Ивановну. На то время, что я буду в роддоме, она побудет с маленькой Олей. Мамин отпуск всегда предназначался для свиданий с Леонидом Михайловичем. Ольга Ивановна, низенькая, со слащавым широким лицом, мне не нравилась. После того, как мы вернулись из роддома, она осталась на Зеленом мысу. Ей здесь очень понравилось. Втерлась в доверие к маме и особенно к тетке. Мама и тетка платили Ольге Ивановне, объясняя, что мне необходима помощь. А мне эта помощь была ни к чему. Я хотела быть одна с детьми. По утрам Ольга Ивановна показывала свое радение. Она сидит перед Олей с большой тарелкой манной каши. Настойчиво уговаривает съесть: «За маму, за папу!». Олечка отворачивается. В результате у ребенка началась диспепсия. Вылечили. Наконец в сентябре удалось ее выпроводить и я, счастливая, осталась с детьми.

Какое это было счастье! Полное единение с детьми! Теплый день. Я иду на карелинскую дачу. Светит уже не жаркое, приятное солнце. Мы сидим на ступеньках. Рядом обильно расцветает синеглазка коммелина с ярко-синими цветами, в оврагах розовеет горец Тунберга. Много цветов! Именно тогда я обнаружила закономерность внедрения в южную Колхиду восточноазиатских растений. Зимой рассказала о своем открытии Андрею.

В начале сентября по всей стране не стало хлеба. Хотя Никита Хрущев обещал в короткие сроки достичь коммунизма. В городе продавали плохой хлеб из отрубей. Но даже его не хватало. Окна магазинов разбивали, брали хлеб силой. Выручал нас отдыхавший по соседству сибиряк. Он приносил купленный с боем в городе хлеб. Возмущался, что Олег, молодой парень, и не думал добывать хлеб.

Олег к тому времени расцвел. Он прекрасно сложен, среднего роста, с красивыми светлыми курчавыми волосами и правильными чертами лица. Внешне немного напоминает Александра Блока, но выражение лица неприятное, настораживает. Он числился в вечерней школе, но туда не ходил.

В его комнате, бывшей ванной, теперь две двери. Одна выходит на кухню, а вторую пробили наружу на задний дворик. Туда выходят и окна теткиной комнаты. Раньше на месте двери было небольшое окно. Теперь эта комната оклеена картинками из польских журналов. В то время поляки единственные позволяли себе изображать нечто эротическое. Кроме того, на стенах Олеговым корявым почерком написаны какие то изречения. Там же висит горн. У Олега есть проигрыватель, но он заводит постоянно одну и ту же пластинку. Я думала, что никогда не забуду ее мотив. Нет. Забыла. Олег спит до 12, иногда до часу дня, затем отправляется на пляж. Отдыхающим девушкам он рекомендуется студентом. Для подтверждения держит в руках маленький английский словарик. Днем приходит обедать. Далее опять приятное времяпровождение. Вечером – танцы.

Воду для стирки и для приготовления пищи мы по-прежнему достаем из колодца. В средней комнате стоит чугунная печка. На ней и готовим. Утром я кручусь с пеленками. Затем готовлю обед. Я одна с детьми и счастлива.

Тетка нас подкармливает, и Олегу не нравится то, что я у них на иждивении. Я в декрете, денег не получаю. Андрей аспирант, в экспедиции. Мама получает совсем маленькую зарплату, а ртов много. Тетка же работает врачом, и ей приносят подарки, деньги. Подаренные банки с вареньем она кладет под кровать Олегу.

Запомнился случай. Я приготовила обед. Старалась. Фаршированные перцы. На плите первое и второе. Я кормлю Павлика. Олег пришел с пляжа, стоит над плитой. Первое не ест, а прямо из кастрюли вылавливает вилкой перцы и испытующе смотрит на меня. Я молчу. Очень хочется сделать замечание. Но я знаю- на провокацию поддаваться нельзя.

27 сентября Олегу исполняется 17 лет. День очень жаркий. Тетка заболела. У нее высокая температура. Мама утром, уходя на работу, просила Олега вызвать врача. Но он преспокойно ушел на пляж. Вернулся под вечер обгоревший. Тетка лежит, жалуется. Соседка принесла эластичные мужские носки, продает. В то время дефицит. Очень дорогие. Моряки иногда привозят из плавания. Я думала, тетка не купит Олегу. Ведь только что жаловалась на него, упрекала. Купила.

В сентябре, в бархатный сезон, приехал из Москвы отдыхать дядя Витя, брат маман, моей свекрови. Его отпустила Нинетта, его супруга. А без присмотра запойный дядя Витя срывается. Так и случилось: в первый же вечер напился в духане на Зеленом мысу. Вечером его привели соседи. Пьяный, он расписывает моей тетке:

– Я тоже не лыком шита, из баронов фон Зельгейм.

Тетка с удовольствием напоила дядю Витю аминазином. Он несколько дней ходил на «ватных» ногах, еле шевелился. А потом, когда пришел в себя, стал благородным, аккуратным, как будто ничего не произошло.

Позже, особенно в Магадане, в Институте биологических проблем севера, где мы работали, я неоднократно наблюдала пьяниц, которые после запоев держали себя так, как будто никогда не пили. Так было и с дядей Витей.

Зеленый мыс полон контрастов, особенно осенью. То стоят тихие теплые дни и природа прекрасна. Светит нежаркое солнце, цветут осенние хризантемы, зреет виноград, хурма, мандарины. Потом – снова непогода.

В октябре полили дожди. Стало сыро и неуютно. Приехали очередные отдыхающие – мамины знакомые журналисты. Эрих Айнгорн с другом Павлом и еще кто-то. Вечерами собирались на застекленной веранде. Неожиданно появился Абит. Вышел из заключения, пришел к тетке с визитом. В результате пропал транзистор. Эрих привез эту новинку. Тетка стала обыскивать дом, осматривала и вещи моей свекрови. Кроме того, мама без спроса расфасовала привезенные крупы. В те времена и с крупами было плохо. Тетка вела себя вызывающе. Отношения рушились на глазах.

Свекровь приложила максимум усилий, чтобы я вернулась в Москву. Но я осталась на Зеленом мысу на всю зиму.

Я пригласила на Зеленый мыс Лену Павликову, рабочую из отдела флоры, где я работала. Маленькая, тоненькая девица из Бескудниково была легкого поведения. Но очень душевная,- она нас с Андреем иногда выручала. Единственная, кто предлагал мне свою помощь, оставаясь с Олей. Тогда мы с Андреем могли выбраться в кино или в консерваторию.

Опять потеплело, опять наступили замечательные теплые дни. Цвел японский анемон, дубки. Ленке хотелось погулять, отдохнуть. С первых дней они с Олегом сблизились. Их отношения длились несколько дней. Тетка злилась. Она всегда ревновала Олега к его девицам. Через несколько дней Олег стал Ленку избивать. Что между ними произошло? Ума не приложу! Но видеть, как здоровый детина бьет маленькую и щупленькую девушку, тяжело. Пытаюсь увещевать Олега. Но в ответ он молчит, усмехается. Ленка мечтает о богатом кавалере. Я наивно думала, что ей, работающей в ботаническом саду, нужно увидеть ботанический сад. С трудом с детьми, с Павликом на руках мы отправились туда на прогулку. Но Ленку совершенно не интересовали растения. Погулять ей не удалось. Олег следил за каждым ее шагом. Провожать ее он не собирался, как и всех своих девиц. Никогда не носил тяжестей. Это исключалось. Ленка договорилась в доме отдыха с каким-то парнем. У нее тяжелый груз, везет фрукты. Но парень тоже отказался, сослался на Олега. Что делать? Я оставила детей соседке и пошла провожать.

В Махинджаури на перроне – кучки отдыхающих. Ждут поезд. Он гудит, выезжая из маленького тоннеля. Массовик из нашего дома отдыха, аккомпанируя на аккордеоне, поет: «Сиреневый туман над Махинджаури проплывает…» Поезд подходит к платформе. Отдыхающие мечутся, тащат сумки, букеты и метелки из пальмы.

Метелки очень интересные – на длинной бамбуковой палке из прочных волос веерной пальмы. Их в доме отдыха продает старичок. Старичок время от времени обходит свою «плантацию». Пальм на Зеленом мысу много. Они вырастают самосевом. Под пышной кроной листьев ствол обнимают влагалища из очень прочных нитей. Старичок их обдирает, скручивает трубочкой и прикрепляет к концу бамбуковой палки. Метелка получается очень прочной, а главное – собирает и тонкую пыль.

На юге в углах под потолком быстро вьют себе паутину пауки. Время от времени ее нужно снимать. Пальмовый веник в этом отношении незаменим, Он на длинной палке. И обмахнуть углы легко. Мама сама делает такие веники. Но они не такие прочные и красивые, как у старичка.

Ноябрь. Декабрь. Днем я одна с детьми. Счастье! Под вечер, в пять часов, поднимаюсь на гору к Павличенко за молоком. Они держат корову. Павличенко по-прежнему живут очень бедно. Старший сын Вася нелепо погиб. Ночью, возвращаясь домой, наткнулся на обнаженный провод, упавший после бури.

Аня ко мне привязалась, подарила веретено. Мне очень хотелось научиться прясть. Но так и не научилась, а красиво расписанное маленькое веретено хранила долго.

Под вечер я собираюсь за молоком. Дворняжка Джульбик заранее чувствует: хвост колесом, никак его не посадишь на цепь. Обязательно увяжется. А у меня на руках Павлик, рядом маленькая Оля да еще бидон для молока. Джульбик затевает драки с собаками, а потом прячется у меня в ногах. В сопровождении Джульбика поднимаюсь к чайтехникуму, подхожу к дому Павличенко. У них похороны: умерла бабушка. Полно народу, а Джульбик затеял грандиозную драку!

Сделала из шишек, желудей, коры игрушки. Отправила своим сослуживцам в подарок к Новому году. Тетка Майя тоже загорелась и стала мастерить из шишек игрушки. У нее получалось оригинально. Она увлеклась и мастерила их днем и ночью. Человек азартный. Потом остыла. В память об этом творчестве осталась выставка игрушек в застекленном шкафу. Запыленные, они уже никого не привлекали.

Я привезла небольшой аквариум с рыбками. Мы в то время увлекались рыбками, ездили на птичий рынок. Летом не на кого было их оставить, и я их привезла на Зеленый мыс. Тетка начала ухаживать за рыбками. На Зеленом мысу зимой довольно холодно. Рыбкам нужен свет, обогрев. Она приобрела огромный аквариум и стала разводить рыбок. Их было довольно много, в основном вуалехвосты. Это увлечение растянулось на несколько лет. Потом, как это с теткой всегда бывало, увлечение заглохло.

В конце сороковых - начале пятидесятых годов все повально увлекались вышивкой крестиком. Тетка и в этом деле преуспела настолько, что вышивала очень тонко, без канвы. Долго хранила скатерть, вышитую крестиком на грубой мешковине. Ни мама, ни я, тоже вышивавшие, не могли с ней сравниться. Потом и это дело было заброшено.

В декабре мама уехала в Ленинград на свидание к Леониду Михайловичу. А к нам приехал Андрей. Мы с ним не виделись с мая. За это время у нас родился сын, которого он еще не видел.

Я стою на платформе. Из тоннеля вылетает поезд. На платформу спускается, как мне кажется в первый момент, мне совсем незнакомый человек. За более чем полгода в экспедиции Андрей отрастил бороду и в дальнейшем ее не стриг. Так проще. Он не умел и не любил бриться. Я смирилась.

Выпал снег. Нам было очень хорошо. Мы сидели в теплой, натопленной средней комнате, а спать уходили к маме, на ее знаменитую кровать, купленную еще до войны. Пружины мягко проваливались. На высоких спинках блестели шарики. Хорошо!

Снег! Как это бывает? Еще вчера мы расстилали на площадке матрасы и грелись на солнце. Температура поднималась до 25 градусов, и мы загорали в купальниках, а дети лежали голенькими. Но вдруг погода резко испортилась. Казалось невероятным, что еще вчера было так хорошо, по-весеннему тепло.

Долгие тёплые дни сменились ливнями. Дождь лил непрерывно в течение суток так сильно, что видна была лишь сплошная стена ливня. Вдоль дорог, по склонам холмов бурные и быстрые ручьи смывали почву. Тучи стояли низко. Море стального цвета штормило. На улицу выходить не хотелось. Вся зелень была пропитана влагой. С края площадки мы видели бушующее, пестревшее белыми барашками море. Пенящиеся волны охватывали снаружи выдающийся в море мыс города Батуми.

Непогода сопровождалась бурей и грозой. Молнии сверкали на ночном небе, расцвечивая его фантастическими огненными и серебристо-голубыми стрелами. Ветер ломал ветви деревьев. Иногда сыпал град.

А затем неожиданно наступило затишье. Все на глазах изменилась. Большие бесшумные хлопья снега бесконечной чередой падали из низких туч, застилающих небо. За несколько часов навалило горы снега. Замело дороги. Снег толстыми слоями лег на ветви деревьев, провода. То тут, то там он с шумом падал с деревьев, сваливаясь в огромные сугробы. Высокие стройные кипарисы, криптомерии, кедры стали похожими на заснеженные холмы и горы.

Через несколько дней распогодилось. Снег стал быстро таять, потекли ручьи.

Под деревьями лежали груды опавших листьев, веток, под соснами – горы шишек и хвои, под куннингамиями и криптомериями - большие скопления сухих опавших веток, под кордилинами – слой сухих листьев, а под конфетными деревьями – веточки с мясистыми плодоножками, «конфетами». Налипший снег быстро скатывался с ветвей. Падение большой груды снега с высоких крон сопровождалось звуком, похожим на «буханье» далёких артиллерийских выстрелов.

Мы гуляли. Сильно пригревало солнце. Под крупными деревьями стоять было опасно. Того и гляди, окажешься внутри огромного сугроба. Природа казалась фантастической. В воздухе тепло, а кругом блестит снег, совершенно скрывший под собой чайные кусты, мандариновые деревья. Зелень пробивается повсюду. Очень экзотично выглядели на фоне снега пальмы.

Когда Андрей уезжал, от снега почти не осталось следов.

Он грустил, расставаясь с нами. Говорил, что в Москве еще зима. А тут весна в январе!

В начале 1964 года, в марте приехал на Зеленый мыс композитор Андрей Волконский. Знаменитая личность. Он женат на падчерице Паустовского Галине Арбузовой, также заезжавшей к маме. Андрей злится на свою мать Киру за то, что она покинула Париж и вернулась с ним на родину. Он мечтает вернуться в Париж и надеется пересечь границу, которая как известно, «на замке». В Москве с музыкантом Маркизом он организовал ансамбль под названием «Клавесин». Просвещенный музыкант, он возрождал малоизвестные произведения не только самого Баха, но и его многочисленных сыновей.

Весна. С каждым днем становилось теплее, красивее. Об отъезде думать не хотелось. Пышно цвела мимоза, на площадке тонко распространялся аромат дафны индийской. Каскадами маленьких белых колокольчиков покрылись кусты андромеды.

Я с детьми гуляла по даче Карелиных. Цвели подснежники. На южных склонах фиалка с маленькими душистыми цветками распространяла тонкий аромат. Пригревало солнце. Но декретный отпуск заканчивался, пора было возвращаться

Последние весенние дни были омрачены очередным грандиозным скандалом. Олег продолжал бездельничать, есть варенье, которое тетка ставила под его кровать. Он очень любил и томатный соус, банки с которым также стояли под кроватью. А я задумала приготовить борщ. Пошла в его комнату и самовольно взяла этот соус для заправки. Борщ ведь для всех. В результате Олег нажаловался. Разразился очередной скандал. Как всегда, сопровождавшийся криками: «Он у меня один!» Дверь захлопнулась на засов.

Страсти накалялись. Олег кончал школу, и нужно было его определить. Мама вычитала в газете о приеме в какое-то училище. Принесла вырезку. А тетка надулась.

– Разве моему сыну предназначена такая карьера?

Его – единственного, лучшего – принижают! Так что соус был последней каплей.

Мы остались на своей половине и готовились к отъезду. А Олега охватил хозяйственный порыв. Кажется, это единственный в его жизни случай, когда он что-то делал своими руками. На даче Карелиных только что прошла страда посадок. Между старыми деревьями были посажены молодые мандариновые саженцы. Олег их выкапывал, сажал на междудорожье, столбил территорию. Промежуток между дорогами оставался бесхозным.

По-прежнему границ не было. Порыв Олега быстро заглох.

Стало очевидно – маме необходимо оставить старый дом и построить свой. Лучше всего на конце площадки. Так хотел прадед. Я пошла к Осману Джиджавадзе, соседу-аджарцу. Он горячо откликнулся. Вспомнил, что и он поселился на земле моего прадеда, поэтому обязан помочь Венерике. Так, коверкая слова, называли маму аджарцы. Стали подсчитывать стоимость постройки одноэтажного дома. Оказалось, совсем недорого. Всего одна тысяча. Да где ее взять? Я, горя желанием освободить маму от тетки, пообещала, что буду ежемесячно высылать ей 5 рублей. Отрывать от нашего, очень скудного бюджета. Сказано – сделано. Как только смогла – выслала. А мама уже все позабыла, написала мне: благодарю, подписалась на журнал «Иностранная литература». Больше денег ей я не посылала.

Прямо за кухней крутой склон грозился подмыть саму кухню. Я посадила офиопогон, зеленую траву с корневищами, ограждающий склон от смыва. Но какая это защита! Угроза осталась. Как не хотелось расставаться с Зеленым мысом!

Осенью приехал Леонид Михайлович и организовал стройку бетонной площадки за кухней.

Прочная бетонная стена заканчивалась большим помещением под ванную и туалет. Над ванной была построена маленькая комнатка, куда поднимались по крутой лесенке. Мама назвала ее «Иверия». Была пристроена и большая комната, выходящая окнами во дворик Майи Генриховны. Тетка принимала активное участие в этой стройке. Снабжала деньгами. Мама получала мизерную зарплату. Леонид Михайлович, отлучаясь на время от своей ленинградской семьи, приезжал без денег.

Мама рассказывала: Олег бездельничал, дразнил и подначивал работящего и уже довольно пожилого Леонида Михайловича.

Когда все было построено, он демонстративно первым пошел принимать душ. Имел право. Его мать платила за цемент.

После стройки и сдачи мандаринов мама вместе с Леонидом Михайловичем совершили большое путешествие в Среднюю Азию, в Ташкент. Останавливались у Фатаховых. Это моя студенческая приятельница. Ездили за мамин счет. Леонид Михайлович, как мама с восторгом рассказывала, взял большой чемодан с мандаринами. Они быстро их продали. Мама повидала Среднюю Азию, Ташкент, где она родилась. Больше никуда, кроме как ко мне в Москву, она не ездила.

В Москве вскоре родители Андрея переехали в новое кооперативное жилье. Мы стали жить самостоятельно в большой двухкомнатной квартире.

Весна 1965 года

Андрей продолжал ранней весной ездить на Кавказ. И конечно, на Зеленый мыс. Собирал много новых растений.

В это время в Аджарии на побережье тепло, ярко, травы идут в рост, начинают раскрывать почки деревья и кустарники. А совсем недалеко в горах еще лежит снег. Ущелье реки Чаквисцкали совсем недалеко. Туда можно доехать на автобусе до села Чаисубани, а потом идти вдоль реки, углубляясь в горы. Андрея больше всего привлекал приток Чаквисцкали Бзонис, где он в 1959 году нашел новый вид галантуса.

В это время в ботаническом саду появился новый сотрудник Иржи Понерт. Он чех, его жена – гречанка, врач из-под Ростова. Семья Понертов получила квартиру в жилом доме ботанического сада. Молодой, спортивный Иржи решил пойти в горы вместе с Андреем. Ушли они рано утром. Под вечер Андрей пришел домой один. Наутро обнаружилось, что Иржи домой не пришел, пропал. Аджария страна маленькая. Пропажа иностранца всколыхнула всю пограничную республику и прежде всего ботанический сад. Андрея арестовали. Для него это не впервой. Ранее, когда он работал в Кобулети, ходил на природу один, его несколько раз арестовывали бдительные местные жители. Потом отпускали. На этот раз дело приняло крайне неприятный оборот. Андрей рассказывал: они с Иржи поднялись в горы. Он, как обычно, не оборачивался, ушел вперед. Ноги проваливались в снег, кеды промокли. Андрей ждал Иржи, но тот его не догнал. Чтобы не отморозить ноги, Андрей спустился вниз, не дождавшись Иржи. К счастью, Иржи был одет тепло. На ногах ботинки. Он не стал догонять Андрея, переночевал в горах и утром вернулся целый и невредимый.

Мама рассказывала, что в тот день, когда узнали о пропаже Иржи, ее сотрудницы стали вспоминать мамины прегрешения, кричать, что она гулящая. А ведь она в то время была уже уважаемой заведующей библиотекой. После этой истории жена Иржи никогда с ней не поддерживала отношений.

Женщина свободных нравов, сама она заводила романы с местными мужчинами. Иржи все знал и молчал. В маленьком коллективе, где все на виду, это вызывало многочисленные толки. С другой стороны, к жене Иржи как к детскому врачу постоянно обращались за врачебной помощью.

Еще одно приключение Андрея связано с очень маленьким отпуском и желанием остаться на Зеленом мысу на несколько дней. Весь отпуск лили холодные дожди, а перед отъездом распогодилось. Так хотелось еще хоть немного углубиться в природу!

Моя тетка, работавшая в психоневрологическом диспансере, каждый день, возвращаясь с работы, воспевала свое учреждение. Говорила о бюллетенях, которые она может выправить. Тетка уговорила Андрея лечь в диспансер – для того, чтобы получить бюллетень. И Андрей лег. Попал в палату с действительно больными людьми. У него всегда было плохо со сном, а тут тяжелый запах, храп. Ночь он не спал. Когда на следующий день увидел мою маму, пришедшую к нему с визитом, бросился к ней, умолял забрать его. Но, видимо, это было совсем непросто. Все это я знаю по сумбурным рассказам мамы и скупым Андрея.

У тетки в то время был начальник, назовем его Вахтангом. Как у любого грузина, у него пышные усы. Он беседует с Андреем и спрашивает его – почему он носит бороду?

В те времена борода у мужчин была редкостью. Мой сосед, встретив нас на Зеленом мысу, с сочувствием спрашивал:

На Кавказе традиция – не стричь волосы в знак траура.

На вопрос врача, почему Андрей носит бороду, тот отпарировал таким же вопросом:

Андрей был непочтителен, оскорбил грузинское достоинство начальника. В каком ключе шла беседа, теперь сказать трудно. Но врач передал моей тетке свое возмущение и сказал: «Он наш…». То есть не совсем или совсем ненормальный человек.

Потом некоторое время на этот счет шутили. Но быстро выветрилось.

Бюллетень выдал психоневрологический диспансер. Показывать его на работе было не совсем удобно. Зато тетка упивалась своей значительностью. Постоянно воспевала достоинства аминазина и каждому пыталась его впарить. И иногда удавалось. Например, как осенью 1963 года дяде Вите.

Во второй половине шестидесятых годов, когда наши дети подрастали, мы их отправляли на лето на Зеленый мыс с няньками. Все организовывала маман, большая в этом деле искусница. А мы могли ездить в экспедиции. На Зеленый мыс в те годы я приезжала лишь на считанные дни. Но связь с мамой не прерывалась. Между нами шла постоянная переписка. Она надолго приезжала ко мне в Москву, часто с Леонидом Михайловичем.

Когда приезжает мама, я стараюсь, чтобы она попала в консерваторию или в театр. Однажды мне удалось купить ей билет в консерваторию в первый ряд. На Зару Долуханову. Мне самой билета не досталось. Мама рассказывала, что с ней заговорил какой-то музыкант. А она стеснялась своих грубых натруженных рук.

Вероятнее всего, это было несколько позже, когда попасть в театр на Таганке, особенно на Высоцкого, было почти невозможно, а я уже работала в Магадане и так же, как и мама, приезжала в Москву на считанные дни.

Я, мама и Леонид Михайлович стоим в плотной толпе перед началом спектакля «Добрый человек из Сезуана». Это самый главный спектакль театра. Увидеть Владимира Высоцкого, нашего кумира, очень хочется.

Но вряд ли удастся достать билетик. Уж очень много желающих. И – о чудо! Я покупаю с рук один билет. Отправляем маму. Спектакль вот-вот начнется. Но толпа желающих купить лишний билетик не расходится. Я продолжаю спрашивать, а Леонид Михайлович молчит и как бы меня пасет. Ходит за мной. Знает: достану билетик – отдам ему. А я про себя злюсь и тоже хорошо знаю, что отдам ему билет, если достанется. Но билета не досталось ни мне, ни Леониду Михайловичу. Придя домой, сильно замерзнув, я забралась в ванную и рыдала от досады на себя.

Приезжали ко мне в Москву и Саша с Тамарой. Тамара – за покупками, в основном за одеждой, которая была в Грузии дефицитом. Саша работал в Тбилисском НИИ, связанном с Ярославлем. Проездом в Москве всегда останавливался у нас. От него я знала об его отношениях с дедом, который в Тбилиси жил с ним по соседству. Отношения были своеобразными. Дед звонил Саше и просил помочь. Саша приходил, помогал, но требовал за работу рубль. Дед любил всякие новшества, приспособления. Они часто ломались, и помощь Саши была необходима. Саша унаследовал, возможно, от немецких предков, аккуратность и любовь к технике. В этом деле он был мастером.

Через год после того, как тетка Тамары купила им комнату, шайка Кутаисского банка была обнаружена. Воры сели за решетку, в том числе и Тамарина тетка. На много лет. По рассказам мамы я знала, что тетка широко сорила деньгами, из ее щедрот перепало даже Олегу. Ему купили модные туфли. Мама буднично рассказывала о том, что процесс был очень большим, предан огласке в прессе, что один из персонажей был убит или покончил самоубийством уже в тюрьме. Что у Тамары где-то прикопаны теткины богатства. Что на ее попечении сын тетки. Подрастающего сына я как-то мельком видела на Зеленом мысу. Его привозила Тамара. О тетке я больше не расспрашивала, тем более что с Тамарой, проживавшей в Тбилиси, не общалась. С мамой у нее отношения не складывались. И были на то веские причины.

Саша должен был два года служить в армии. Его распределили в Красноводск, где ему очень не понравилось. И он с помощью мамы, просившей за сына, перевелся в Батуми. Его часть располагалась за аэропортом, в Кахабери, в 10 километрах от нашего дома на Зеленом мысу. Мама напряглась и купила Саше мотоцикл. Одновременно и тетка купила Олегу мотоцикл «Ява». Саша с Олегом общался мало. Видимо, сказывалась разница в 7 лет. Хотя оба они были завсегдатаями нашего дома отдыха. И оба пользовались у отдыхающих женщин сумасшедшим успехом. Светловолосый Олег покорял сердца юных девушек, а черноволосый и очень красивый грузин Саша производил впечатление на дам более старшего возраста. Саша подружился с Гоги Гигиенишвили. Кроме того, в нашем доме стал постоянно бывать Зураб Махарадзе, работающий на тбилисском телевидении. Последнее особенно производило впечатление на дам. Зураб не был женат. Одинокая его мать работала медсестрой на вокзале, в медпункте. Я ее видела однажды, когда много позже Зураб неожиданно пропал, и она приехала к нам домой на его поиски.

Саша, Гоги и Зураб составили веселую кампанию. Любили покутить и в ресторане, но не за счет Саши – большого жмота. У Гоги и Зураба также много денег не водилось. Но они были по-грузински щедрыми.

Главную роль, конечно, в их жизни тогда играли дамы. На конце нашей площадки мама построила маленькую избушку на одну комнату. Заборов не было, и эта избушка служила домом свиданий. Веселая Сашина жизнь на курорте, свидания с дамами не укрепляли симпатии между мамой и невесткой Тамарой. А мама, не видевшая своего сына с раннего детства, теперь баловала его как могла.

Олег в это время мужал. И, как мне казалось, совершенно не заботился о своем будущем. Жил только удовольствиями. Его вполне можно было причислить к нескольким постоянно обслуживающим прекрасных дам молодым людям при доме отдыха.

Он также гостил у нас в Москве. В основном зимой. Но родственного контакта у меня с ним не было.

Мы с Олегом совершенно разные люди. Как ни копаюсь я в своей памяти, больше одного-двух разговоров с ним не могу припомнить. В те времена он как-то спросил у меня совета по поводу избранницы. Что я могла ему посоветовать? Их было так много, я их не знала. Посоветовала выбрать по душе. Но я и самого Олега совсем не знала. Он, в отличие от своей матери, был молчаливым. Помня о его подростковых пакостях, я старалась с ним быть осторожной.

Так же, как и Саша, приезжая к нам в гости, он был скуповат. Подарков не привозил. А у нас двое детей, жили мы довольно бедно. Встречала его я, как и Сашу, по-родственному. У нас гостило много знакомых, с которыми мы встречались в экспедициях, гостеприимством которых пользовались.

Запомнился один случай. Как правило, зимой привозили к Новому году мандарины. Привез их и Олег, но от моей мамы. А свои оставил себе, для визитов. Когда Олег уезжал, дети неожиданно открыли его чемодан и увидели, что он полон мандаринов.

В армию Олег не попал. Хотя он учился весьма слабо, тетке удалось благодаря батумским знакомствам и подношениям протолкнуть его в Батумское мореходное училище. Морская форма ему очень шла, усиливая мужское обаяние.

Тетка была счастлива. Ее сын – студент! Его сверстники из других городов скучали по домашнему уюту. В воскресенье тетка готовила парадный обед. Олег приезжал с товарищами. Но за гостеприимство нужно было отплатить. Однокурсники, как правило, чинили его мотоцикл. К технике Олег не притрагивался, он в ней не разбирался. Запрограммированный своей матерью на избранность, он был прекрасным организатором своей жизни.

На несколько дней, 1966

В 1966 году перед 8 марта я попала на Зеленый мыс. Меня от месткома послали за мимозой для женщин Главного ботанического сада. Так было обидно, что всего на два дня! Добрый директор Батумского ботанического сада Нури Мемедович Шакарашидзе распорядился срезать самые лучшие ветви с цветами. У меня в руках оказался большой тюк со свежесрезанными ветвями цветущей мимозы. В то время – чуть ли не единственные цветы, которые продавались в Москве из-под полы ко дню 8 марта.

Мы с мамой стояли на платформе в Махинджаури. Везущих мимозу в Москву для спекуляции оказалось много. Мама еле впихнула меня в вагон. Атмосфера была очень нервозной. Но проводник оказался добрым. Мой пакет поместил в холодильник, который располагается под полом вагона, и мимоза не испортилась. В вагоне было грязно, полно подозрительных людей. Беспредел. Я, «такая правильная», приехав в Москву, тут же настрочила в газету о безобразиях в поезде. И, конечно, получила ответ, что это единичный случай. Что второй, плохой, проводник там был временным, он уже не работает. Какая странная наивность – искать справедливости! Это качество до сих пор у меня не выветрилось.

Нури Мемедович Шакарашидзе, которого я помнила в студенческие годы приятным молодым человеком, подающим надежды, теперь стал директором ботанического сада. Нури – местное имя. А официально – Нодари. Употребляют как первое, так и второе. Нури защитил кандидатскую диссертацию по физиологии растений.

Давид Владимирович Манджавидзе переехал в Тбилиси, в столицу, осуществив свою давнюю мечт (Батуми считался у грузин провинцией). Вслед за ним перебрался в Тбилиси Баланчивадзе. Потом – Алеша Цицвидзе. Нури Мемедович из местных. Он лаз. Эта народность жила на побережье Черного моря за Чорохом, на запад и за Трабзоном. В девяностых годах в Турции, в Орхави, на северном побережье Черного моря, я встретилась с художником из Стамбула, который с гордостью сообщил, что он – лаз. В Турции принадлежность к этому маленькому народу упоминается часто. А в Аджарии он почти полностью забыт. Хотя, когда я с А.А.Дмитриевой в 1959 году была в Гонио, можно было видеть черты национального костюма лазов у женщин- большие передники с яркими продольными полосами.

У Нури в Гонио был огромный апельсиновый сад. Он завидный и очень богатый жених. Вскоре, после моего отъезда в Москву, он вошел в богатую семью Кариоглы, наделы которых на Зеленом мысу находятся ниже чайного техникума на южной стороне. Кариоглы в сталинские времена были переименованы на грузинский лад в Боквадзе. Местные люди употребляли как ту, так и другую фамилии. Его супругой стала Мери. Молодые сначала жили на Зеленом мысу в родовом доме Мери, а потом в собственном доме в Батуми. Подрастали двое детей: дочь и сын.

Милейший и тишайший Нури Мемедович задумал защищать докторскую диссертацию по физиологии растений. Приехал в Москву, в Главный ботанический сад на апробацию. Я – лаборант в отделе флоры, узнав о предзащите диссертации, пошла послушать. В чем была суть работы, я не помню. Присутствовал известный биохимик Андрей Васильевич Благовещенский, на которого находил стих, когда он сталкивался со слабыми работами. И он стал почем зря ругать работу Нури. Тот сидел в зале, толстый и красный, как рак. Я мечтала потихоньку выйти, но двери были закрыты. Слышала, как Андрей Васильевич в сердцах говорил: «пучок сена». Это и запомнилось. Я боялась, что мое присутствие на позорной предзащите скажется на добрых отношениях Нури с моей мамой. Но робкий Нури после такого опыта навсегда оставил желание защищаться. А с мамой у него сохранились вполне дружеские отношения. Как и при Манджавидзе, в глубоком кресле темного огромного кабинета у огромного стола теперь сидел Нури.

Судьба его была решена, когда он соединил свою судьбу с Кариоглы-Боквадзе. Его супруга Мери унаследовала черты своего рода. Нури Мемедович ей подчинялся во всем. И попал однажды в очень неприятную историю.

В директорах Нури пробыл до самой своей смерти в 1989 году. Его похоронили в Гонио по мусульманскому обряду. При нем в ботаническом саду, как и во всей стране, строгости и боязнь власти сильно ослабли.

Осенью 1963 года, когда я осталась с маленькими детьми на Зеленом мысу и гуляла в окрестностях нашего дома на даче Карелиных, на китайской даче, обратила внимание на интересное явление. Многие заносные растения, оказавшиеся в Аджарии случайно, разрослись, образовали свою экологическую нишу: растут в определенных местах, что особенно заметно осенью, массово цветут. Когда Андрей приехал к нам зимой, я ему рассказала о своем открытии. Он его одобрил и, вернувшись в Москву, я написала статью. Мой шеф Владимир Николаевич Ворошилов посоветовал получить рецензию на статью из Батумского ботанического сада. В редакции Бюллетеня Главного ботанического сада, куда я отнесла эту статью, ее отправили Дмитриевой Александре Алексеевне. Я не сомневалась в ее доброжелательном ко мне отношении. Но нет, Александра Алексеевна поступила совсем иначе. Статья у нее пролежала почти год, после чего она ее с большими замечаниями отправила не в редакцию, а заместителю директора Петру Ивановичу Лапину. У него эта статья пролежала тоже очень долго. И вышла в свет спустя 4 года! К тому времени мы с Андреем уже собрали большой материал по заносным видам всей Колхиды. В Бюллетене Московского общества испытателей природы опубликовали статью. На нее писал рецензию знаток флоры Колхиды, работавший в Сухуми, – Колаковский Альфред Алексеевич, хорошо знавший меня и Андрея. Он со своей супругой Видой Савельевной Ябровой относились ко мне по-родственному тепло. В рецензии было особенно приятно читать о том, что обзор литературы сделан подробно и очень хорошо. Переезд на север оторвал нас от Колхиды, в том числе от этой интересной темы.

Мне было обидно и непонятно недоброжелательное отношение Александры Алексеевны. Я ведь выросла у нее на глазах.

Видимо, секрет ее недоброжелательности в том, что она считала мое маленькое открытие своим. У нее была статья, которая касалась этой темы. А я ее невольно опередила. В дальнейшем, в семидесятые годы, когда в ботаническом саду у нее появился аспирант – Мурман Давитадзе, она его послала стажироваться в Москву. В своих статьях он никогда не цитировал мою работу. Возможно, по наводке руководителя – Александры Алексеевны. Дмитриеву я не могу назвать в числе своих наставников, хотя она была рядом со мной все мои студенческие годы.

Судьба ее собственной приемной дочери оказалась незавидной. Хотя Александра Алексеевна очень старалась ее образовать, Туся была не способна к творческой деятельности. Толстая, неповоротливая, она работала в ботаническом саду на метеорологической станции и прижила ребенка, девочку Таню, от милиционера ботанического сада. Когда в семидесятые годы был построен дом для сотрудников в городе Батуми, Туся потребовала у матери, чтобы та получила там квартиру. Это было неудобно для Александры Алексеевны. Она все свое время посвящала обработкам флоры Аджарии. Но интересы дочки и внучки перетянули. В восьмидесятые годы, когда я снова приехала на Зеленый мыс и садилась в автобус на Хоздворе, Александра Алексеевна, сидя рядом, жаловалась мне, говорила что ей это очень неудобно. Ее гибель также связана с поездками в город.

Заведовать кавказским отделом и гербарием стал молодой, подающий надежды Важа Мамидадзе. Гербарий перевезли из дирекции в жилой дом, на место закрытой школы. Он оказался в сыром, неотапливаемом и не проветриваемом помещении. Такой микроклимат не подходит для хранения гербария. Многое, собранное за прошлые годы, прежде всего Дмитриевой, погибло. Маленькая, седая, она сидела с большой лупой в холоде, определяла растения. Такой я ее помню в восьмидесятые годы. Когда в начале девяностых не стало транспорта, бензина, она, как и все остальные сотрудники, добиралась до работы пешком. Электрички ходили нерегулярно. Александра Алексеевна, уже ослабевшая, шла пешком вдоль железнодорожных путей. На повороте к Зеленому мысу, у скалы, она не услышала предупреждающего сигнала электрички, и ее отбросило воздушной волной в сторону. Она погибла. Похоронили ее на русском кладбище на Зеленом мысу, на крутом склоне. Памятника на могиле приемной матери Туся поставить не успела. Время было суровое. Не до памятников. Дирекция во главе с Вано Мамунидзе не задумалась о том, чтобы помочь, увековечить память известного ботаника. К тому времени внучка Таня вышла замуж и уехала на Кубань. Забрала Тусю. Она жила у дочери в достатке в большом частном доме. Времена были голодные. Маша Овчинникова, получая письма от Туси, радовалась ее благополучию.

Зеленый мыс был и далеко, и близко. Там родной дом, мама, которая пишет мне часто. Приезжает ко мне в Москву, знакомит с новостями: чередой следуют рождения, свадьбы и, увы, смерти. Наши дети проводят лето, как правило, на Зеленом мысу. И хотя я бываю там считанные дни, я не расстаюсь с этим местом. Живу мечтой приехать в родной дом на более долгий срок. Но отпуск у меня маленький. Я по-прежнему только лаборант. Мне положено всего 18 дней отпуска в году.

У мамы в то время часто гостил Олег Хамзаев – геолог из Тбилиси, с которым и тетка, и мама знакомы с молодости. Он приезжал с группой грузинских геологов на машине. Для маминого хозяйства вещь важная. Можно что-то привезти из тяжелых и очень нужных вещей.

Осенью была в командировке и гостила у нас бриолог из Львова Лена Высоцкая. Интеллигентная, моего возраста, она собирала мхи. Я с ней подружилась.

Мама всегда восторженно относилась к поездкам в горы. Представился случай. У Хамзаева дела в горах в соседней с Аджарией Гурии. Мы поехали под вечер. Как выяснилось, деятельность Хамзаева в Западной Грузии была в основном связана с частными подработками. В советские времена это считалось криминалом. Но в Грузии многие вели двойную жизнь. Подработки заключались в определении грунта, изучении геологической ситуации при постройке домов. Строились дома на крутых склонах холмов, без таких рекомендаций не обойтись: самостийно построенные большие и несуразные дома могли съехать вниз, примеров было достаточно.

Мы подъехали к деревне поздним вечером. Уже темнело. Олег с геологами и местными жителями ушел в горы. Мама, Лена и я остались в ожидании у маленькой речки. Спустилась ночь. Было холодно. На расцвеченном звездами небе плавно пролетел спутник. Олега все не было. Мы не только замерзли, но и сильно проголодались. Эта странная поездка вызывала досаду. Когда же появятся наши хозяева? Где машина? Очень поздно, уже за полночь, Олег и вся остальная компания наконец приехали. Пригласили в столовую. Это большой и неуютный бревенчатый сарай. За столом сидят только мужчины и мы, три женщины. На огромной сковороде аппетитно пахнет жареное мясо. На столе – батарея бутылок вина. Начинается чинное застолье. Произносятся тосты. За родителей, соседей и обязательно за мир. Речи, тосты торжественные и долгие. В каждом есть интрига. И, наконец, крещендо – произносится самый пышный и проникновенный тост за отца народов товарища Сталина. При этом нужно обязательно, обязательно поднять бокал и выпить. На это нацелено все красноречие. Мама понимает обстановку и поднимает стакан. Лена отказывается наотрез. Я следую ее примеру.

1969. Генерал Иванов

Я уже вплотную занималась биоморфологией жимолостей, и мой руководитель, Владимир Николаевич Ворошилов, разрешил мне командировку в Батуми для изучения жимолости японской.

Декабрь. Дожди льют без перерыва. Холодно. Вот-вот пойдет снег. Но я счастлива: сижу и рисую, исследую мокрые побеги, вкушаю радость домашнего тепла и уюта. Слушаю рассказы мамы.

Темным дождливым вечером к нам нагрянули военные. Генерал Иванов, приехав из Москвы, захотел увидеть дом, где родился его внук.

Несколько военных во главе с широкоплечим крупным, средних лет генералом заполнили нашу застекленную шушабанду. Военный вел себя доброжелательно, часто вспоминал Тамару – сестру его невестки. Но ни разу не поблагодарил ни маму, ни тетку, которым на самом деле он был обязан появлением на свет своего внука Володи.

История такова. У Тамары, жены моего брата Саши, есть сестра Ира. Мы ее впервые увидели в 1960 году, когда на два дня заехали в Тбилиси к бабушке. Это была красивая девочка-подросток. Через год у Тамары родилась дочка, которую тоже назвали Ирой. Таким образом, в семье брата стало две Иры – большая и маленькая. Так их и звали. Когда большая Ира кончила школу, она в качестве няньки маленькой Иры подолгу жила на Зеленом мысу.

В это время 18-летний Олег учился в Батумском мореходном училище. Среди однокурсников Олега, приезжавших на воскресные дни на Зеленый мыс, оказался тонкий темноволосый мальчик – Володя Иванов. Сын генерала. Как попал Володя в Батумскую мореходку, почему? Мама удивлялась. Говорили, что он скуповат и выпрашивает у Олега на папиросы. Возможно, генерал разгневался за какой-то проступок на сына и услал его в Батуми, денег не давал. Но это мои догадки. Всю историю я знаю от мамы, но хорошо представляю, как это выглядело.

Весна. Молодость. Студенты. Любовь. Нянька Прасковья, строгая сибирячка, жившая на Зеленом мысу с моими детьми, ворчала, подсматривая за любовными играми моего брата и его товарищей.

Кончилось лето. Ирочка большая вместе с маленькой вернулись в Тбилиси. В ноябре немного пополневшая Ирочка большая неожиданно приехала на Зеленый мыс. Сообщила моей маме, что она ждет ребенка. Вскоре будет рожать. Трудно сказать, какие были у нее отношения с сестрой, если она не решилась ей рассказать о случившемся. Разразился скандал. Приехали Тамара с Сашей. Проклинали маму, тетку Майю, Иру. Разрабатывался план уничтожения плода, хотя Ира была на сносях. Тут уж возмутились мама и Майя. Постановили: Ира пусть рожает, а ребенка они усыновят. Ира осталась на Зеленом мысу. В конце декабря у нее родился сын. Она назвала его Володей. Была куплена ванночка, коляска, приданое. Студент Володя Иванов сразу объявился и признал ребенка. Но боялся сообщить о нем отцу. Приезжал каждое воскресенье на Зеленый мыс. Ирочка нянчила своего сына. Где же была ее сестра, мой брат? Эти нелюди не приезжали. Многоречивая тетка, гордая своим поступком, картинно показывала ребенка и рассказывала в красках всю историю, когда приходили соседи. Бедная Ирочка большая сидела, опустив глаза. Прошла зима, весна. Наступило лето. Володя уезжал на практику. Привез Ире халат. Мама расписывала мне красоту этого халата. В Тбилиси зашевелилась Тамара. Купила Ире шубу у спекулянтов и хорошее приданое ребенку. Все иностранное. Потом блюда. На блюда были картинно разложены плоды юга. Вместе с Ирой и ребенком прилетела в Москву. Генерал, отец Володи, увидев внука, смягчился. Ирочка большая осталась в Москве.

Мама рассказывала о том, что генерал Иванов – большая шишка. Он принимает парад на Красной площади. И перед моими глазами сразу возникала торжественная картина: зрители, готовые к параду войска, на белом коне выезжает на середину площади генерал Иванов, ему навстречу – тот, кто отвечает за парад. Громовым голосом, умноженным репродукторами, докладывает, что войска к параду готовы. И парад начинается! Позже Иванов выезжал, стоя в машине. Тоже очень торжественно. Все, кто жил в то время, хорошо помнят эти парады.

Прошло время. Ирочка жила благополучно. Мальчик подрастал. Но в закрытый военный мир Тамару с Сашей не допускали. А Тамара теперь мечтала хоть как-то присосаться к сестре. И присосалась. В середине семидесятых Иванов возглавлял военные части в ГДР. А там все заграничное, качественное, дефицитное: мебель, одежда и прочее. Можно заработать. Тамара выпросила у генерала командировку на несколько лет для себя и Саши. В ГДР она преподавала русский язык. Это меня всегда приводило в замешательство. Я и раньше встречала таких, мало интересующихся русской литературой, преподавателей. В ГДР она вступила в партию. Мама, рассказывая об успехах сына и невестки, особенно нажимала на рост Тамариной карьеры в связи с ее вступлением в партию. В Германии Тамара активно запасалась всевозможными дефицитными вещами.

А Саше в Тбилиси пришлось оставить интересную работу. В ГДР он работал не по специальности. Было неинтересно. Дочка, Ира маленькая, осталась в Тбилиси. Кончила школу, поступила в политехнический институт. Вела веселый, бесшабашный образ жизни. Девушка она миловидная, хорошо сложена. Очень любила готовить, вкусно поесть. Но случилось несчастье: нога попала в щель лифта, и она чуть не стала калекой. Ногу удалось восстановить.

Осенью 1980 года Ира маленькая пришла к нам в гости в Москве. В темном холле я ее по ошибке приняла за Иру большую и очень растрогалась. Моей племяннице Ире я была рада. Мама мне о ней много писала. Теперь я видела перед собой красивую девушку с карими, немного навыкате, как у Саши, глазами. Она рассказывала, что у них в квартире есть мебельный гарнитур, кроме того, в подвале хранятся два гарнитура, привезенные из ГДР. Девушка деловито объяснила, что в Тбилиси так принято. Это ее приданое. К сожалению, приданое ей не пригодилось. Замуж она не вышла.

Судьба Иры большой сложилась весьма благополучно. Володя Иванов был обласкан отцом, кончил институт международных отношений и работал за границей. Недавно я случайно услышала, что он работает дипломатом в Турции.

Военная, отделенная от народа среда, а возможно, и память о перенесенном позоре и особенности характера, отдалили эту пару от Зеленого мыса. Они не посетили его ни разу, даже в знак элементарной благодарности двум странным бесхозяйственным родственницам. В отличие от Саши, Тамары и Ирочки маленькой, которые на Зеленом мысу бывали не только наездами, но в девяностые, голодные для Тбилиси времена, переехали туда на постоянное место жительства. Как сейчас невыразительно сокращают: ПМЖ.

Бабушка и дедушка

Жизнь бабушки с дедушкой шла в прежнем ритме. Теплое время года они проводили на Зеленом мысу, зимой возвращались в Тбилиси, опекая подрастающую внучку Маришу. Девочка расцветала и стала очень красивой. Но была крайне избалована. Дед все свои заработки тратил на внучку. Все его помыслы были связаны с Маришей. Он постепенно оставил свою любимую мысль о переезде в Батуми. В конце пятидесятых-начале шестидесятых, приезжая на Зеленый мыс, дед всегда заявлял о своем желании обменять тбилисскую квартиру на Батуми. Вначале это вызывало у жителей Батуми живой интерес. Дед с бабушкой жили в самом центре Тбилиси, это очень соблазняло тех, кто всеми силами стремился в столицу. Но дед тянул. Ездил смотреть в Батуми варианты. Город небольшой, и вскоре стало ясно, что Генрих Антонович и не думает обменивать свою площадь. Этого требовала и Мариша. Ведь она наследовала его квартиру. С образованием у нее не ладилось. Зато женихов было полно и она, еще юная девушка, вышла замуж. Родился мальчик Владик. Тетка Дуду в нем души не чаяла, все свое время посвящала внуку. Однако брак Мариши оказался непрочным. Как утверждала моя невестка Тамара, по вине легкомысленной Мариши.

По сложившейся семейной традиции я регулярно переписывалась с дедом. Описывала наши далекие путешествия. Он мне в ответ писал о своих трудностях, старости, называя меня «самой дорогой и любимой внучкой», что меня слегка раздражало. Видимо, на Кавказе он приобрел лживую манеру льстить. О Марише если он и писал, то только с просьбами что-то ей купить в столице.

Деда и бабушку мне было искренне жаль. Они старились. Дед перенес неудачную операцию простаты, мочеиспускание у него было полностью нарушено. Но он мужественно переносил этот недуг, как и неприятности с ногой. А бабушка теряла память.

В конце шестидесятых на Зеленом мысу она ушла из дома. В течение нескольких дней ее не могли найти. Был объявлен розыск и наконец ее обнаружили. Все это я знаю от мамы. Во время своего побега бабушка утратила способность говорить по-русски и изъяснялась только по-французски. Поэтому сначала ее приняли за шпионку. На ее теле нашли следы побоев, а за пазухой – кучу окурков. Оставлять ее дома одну стало опасно. А деду, привыкшему к тому, что жизнь вертится вокруг него, все это было крайне тягостно.

Наступило время, когда бабушка уже не могла вставать. Мамины письма были похожи на вопль. Была куплена стиральная машина. Мама ежедневно стирала, подкладывала пеленки. Весь этот тяжелый труд ложился только на нее. Тетка избегала таких тяжелых повседневных работ. Я не помню, чтобы она стирала даже свое белье.

В это время в ботаническом саду стала работать сверхэнергичная бухгалтерша Нина Владимировна, которая бывала часто в Тбилиси. За мамины ежедневные труды и присмотр за бабушкой с помощью этой Нины Владимировны были вытребованы две бабушкины вещи: костюм итальянского бархата – мамина мечта и брильянтовое кольцо – подарок бабушке на свадьбу. Колец было два. Еще одно, с бирюзой, досталось Марише. По этому поводу было много разговоров.

Мама взяла отпуск, приехала ко мне в Москву, оставив бабушку на попечение Майи Генриховны. В первом же письме тетка сообщила, что она свою мать положила в психбольницу при диспансере, где работала. Подробно описывала, как бабушке там хорошо. Через несколько дней пришло очередное послание. В пафосных и восторженных тонах, на которые горазда моя тетка, описывалось, как она отправила свою мать в Тбилиси к тетке Дуду. Подробно рассказывалось, как бабушку клали на носилки и в сопровождении медсестры грузили на поезд. Действительно, зимний сырой климат, неустроенность быта сильно затрудняли уход за старой и больной матерью. Но в Тбилиси было не легче. Все заботы о матери пали на Дуду. Как она ухаживала за больной и потерявшей память матерью, я знаю по отчаянному письму соседки. Человеком Дуду была добрым, но безрассудным. Бабушке оставалось мучиться полгода.

Это время совпало с моим переездом в Магадан, нелегким для нашей молодой семьи.

1964 г. Москва. Семья. В верхнем ряду:
я с маленьким сыном Павлом, Андрей с дочкой Олей.
Нижний ряд: Николай Михайлович – брат Андрея,
Ольга Андреевна – мать Андрея (маман),
Верника Генриховна – моя мама.

У Андрея возник затяжной конфликт с начальником, который препятствовал его служебному повышению. Кроме того, научные положения, выдвигаемые Андреем, воспринимались в штыки. Его статьи не печатали. Заедало безденежье.

Счастливый случай привел нас на Север, в Магадан, где был создан Институт биологических проблем Севера. Поэтому на похороны бабушки в апреле 1971 года я не попала. Но прилетела из Магадана в Тбилиси на похороны деда, который пережил бабушку всего на 40 дней.

Поиски. Конец 60-х годов

В начале шестидесятых годов Андрей вполне справился со своей темой. Вместо М.В. Культиасова заведующим отделом флоры Главнго ботанического сада стал прогрессивный ученик В.Н. Сукачева, Павел Борисович Виппер. Он поддерживал Андрея во всех его начинаниях. Андрей успешно защитил кандидатскую диссертацию и по теме диссертации опубликовал книгу - «Эремурусы и их культура». Виппер способствовал публикации и его статей. В это время я определилась с темой по введению в культуру жимолости съедобной.

Сотрудничество с институтом лекарственных растений требовало формулировать прагматические темы исследований. Одна из них – введение в культуру адониса весеннего. С его поисками связаны экспедиционные поездки в Башкирию в 1965-1966 годы, в заповедники средней полосы России.

То были трудные годы. Маленьких детей мы водили в детский сад. Он был далеко, при ботаническом саде. Я работала лаборантом. Андрей – младшим научным сотрудником. Хронически не хватало денег.

После защиты кандидатской диссертации у Андрея уже была готова докторская. Теоретические положения ее кардинально не совпадали с общепринятым взглядом на происхождение однодольных растений. Оппозиция была мощной. Его статьи не принимались в печати. Анонимные рецензенты не стеснялись в выражениях. Неудовлетворенность нарастала. У Андрея развился невроз.

Пребывание Виппера в качестве заведующего отделом флоры оказалось кратковременным. Его сменил Владимир Николаевич Ворошилов, исследователь флоры Дальнего Востока. Он, в отличие от Виппера, не только не продвигал исследования Андрея, а наоборот, всячески тормозил его служебный рост. Андрей оставался младшим научным сотрудником. И я, несмотря на то, что имела уже более 20 научных работ, не могла рассчитывать ни на что, кроме ставки лаборанта.

С 1967 года наши экспедиции были связаны с Сибирью и Дальним Востоком. Камчатка, Магаданская область, Якутия, Саяны. Мы стремились уехать работать на Дальний Восток.

Я считала: Андрей, прекрасный флорист, должен защитить докторскую диссертацию на фактическом материале, описав флору определенной области, желательно неисследованной. В течение нескольких лет шли поиски. В результате мы переехали в Магадан, нас взяли на работу в Институт биологических проблем севера.

Переезд отдалил нас от Зеленого мыса. Связь поддерживалась только постоянной перепиской с мамой и дедом. Наши дети постоянно проводили лето на Зеленом мысу.

1970 г. Весной перед Магаданом

Наша судьба определилась: Андрей в начале лета 1970 должен был улететь в Магадан. Я ждала вакансии. Надеялись мы и на получение квартиры.

Весной поехали в Крым. Там проходила конференция молодых специалистов. Мы числились молодыми, хотя приближались уже к сорока. Весенний Крым полон очарования. Заседания проходили в главном здании Никитского ботанического сада. Андрей уже был признан вполне состоявшимся ученым, с его мнением считались.

По утрам из гостиницы в Массандре мы шли пешком вдоль моря. Окрестности сквозь дымку казались цветущим садом. Днем во время перерывов в заседаниях, выходили греться на холм мыса Мартьян. Было очень хорошее настроение. Будущее сулило удачу. После разъезда участников совещания мы еще некоторое время путешествовали по Крыму. Как и обычно, вся жизнь Андрея была связана с поездками на природу. Я следовала за ним. В это время у меня уже была написана кандидатская диссертация, круг исследований кустарников расширялся. Папка с рисунками раздулась. Из Крыма на корабле мы отправились в Батуми, завершив наше путешествие.

Мне казалось, что отъезд в Магадан не оторвет нас ни от Зеленого мыса, ни от Москвы. Будущее вселяло только надежды, совершенно не пугали трудности. Ведь за спиной было три сезона трудных экспедиций, которые мы проделывали самостоятельно, нередко передвигаясь автостопом. Сейчас же мы поступали в новый институт, который возглавлял добрый и милый человек Витаутас Контримавичус, обещавший Андрею продвижение по службе. Там я, наконец выберусь из лаборантов. Получу ставку младшего научного сотрудника. Впереди были дальние дороги, неизведанные горы. Мы получим достойную зарплату и не потеряем московской квартиры: она бронируется. Мама не понимала таких настроений. Наше решение она воспринимала как добровольную ссылку. Ахала, ужасалась.

Последняя перед Магаданом весна запомнилась туманом, штормом, когда наш корабль входил в Батумскую бухту. Серое небо, серые гребешки высоких валов я видела и с нашей площадки. А на горизонте, то глубоко зарываясь носом в воду, то поднимаясь над валами, идет очередной корабль. На этом корабле прибыл из тропиков, из своего первого рейса Олег.

Многие, кто бывал на Зеленом мысу, потом вспоминали Олега. По разным поводам. Вспоминали, как он не хотел готовиться к поступлению в мореходное училище, как за него решали примеры, старались помочь. Просила тетка. Этот молодой человек привлекал внимание. Он был красив, хорошо сложен. Очень избалован матерью.

Учась в мореходке, Олег слыл покорителем сердец девушек, отдыхавших в соседнем доме отдыха. Мама говорила, что устала от этих несчастных поклонниц, писавших Олегу письма. Прочных привязанностей у него не было, за исключением Нины Ериной – темненькой стильной девушки, которую я однажды видела.

Когда Олег кончал мореходное училище, у него возник более серьезный роман с очередной отдыхающей – Рачковской. Она была старше его. Жена известного журналиста, работавшего в ГДР. Отдыхала с маленьким сынишкой по соседству. Одевалась она во все иностранное, по последней моде. Стройная. Молодилась. Красиво смотрелась на мотоцикле рядом с Олегом. Когда истек срок отдыха, Рачковская поселилась в нашем доме, в комнате Олега. Осталась на зиму. Тетка злилась, а мама радовалась. Рачковская, аккуратная и доброжелательная, была маминой помощницей. Мама говорила:

–Наконец у Олега хоть какая-то постоянная привязанность!

Возможно, Рачковская была серьезно влюблена в Олега и строила планы на будущее. Тем более, что Олег относился ласково, со вниманием к ее маленькому сынишке, так же, как прежде к моему маленькому Павлу. Много лет спустя мой крайне неразговорчивый сын вспомнил, что в детстве он пережил неприятные минуты, когда Олег резко переключился на сына Рачковской. Оба ребенка были Олегу неродными, а он – молодой парень. Поиграл – и будет.

После окончания мореходного училища он был распределен мотористом на один из кораблей Грузинского пароходства, совершающих рейсы за границу.

Помню: загоревший Олег демонстрирует сувениры- кокосовые орехи, бананы, иностранные тряпки. На его плече сидит пестрый попугай. Он побывал за границей! В те времена это большая редкость. Тетка в восторге. Она всегда любила что-то особенное и радовалась как ребенок. Однако сувениры – не самое главное.

Олег в отчаянии: машинное отделение в жарком трюме его не устраивало. Грохот. Дисциплина. Это не для Олега. Он не привык подчиняться. Он готовил себя совсем к другому. Олег бросился матери на шею.

Уезжая в непростые места Колымского края, не боясь трудностей, мы отнеслись с иронией к отчаянию матери и сына. Так уж он был воспитан. У него свой идеал жизни. Он вырос в чудном курортном месте. С детства не привык работать. Сам выработал свои критерии жизни.

Наблюдая работу своей матери врачом-психиатром, он совершенно правильно определил свой дальнейший путь. Окончание мореходки, среднее образование давало ему возможность поступать в высшее учебное заведение. Он решил стать врачом.

Летом, когда мы уезжали в Магадан, Олег приехал в Москву и, к моему крайнему удивлению, поступил во второй медицинский институт.

У Рачковской в Москве были кое-какие связи. О связях он позже помалкивал, а рассказывал о своем обаянии, которое сыграло главную роль при поступлении. И я верю этому. Вокруг меня многие были им очарованы. А у меня он с самого детства вызывал отторжение. Просто-напросто я была другой. Выросла на коммунистической морали, понятиях равенства, братства и особенно справедливости. А ведь мы жили на одной и той же территории, казалось, взрастали на одной и той же почве, в одном и том же доме.

Много, много лет спустя, когда мне было уже далеко за 50, а ему почти 50, мы заехали на Зеленый мыс по дороге в Турцию. И Олег вроде по- дружески пришел к нашему костру из своего огромного несуразного дома. Много курил. Сильно обрюзг и, как всегда, не вызывал у меня симпатии. Вокруг бегали куры, убежавшие из его вольера и подбиравшие крошки у костра, на котором мы готовили пищу. Он рассказал какой-то банальный и глупый анекдот, который мне не понравился. Олег, как и его мать, был любителем анекдотов. Но у задорной тетки это получалось куда лучше, остроумнее, артистичнее. Я боялась, что он будет ехидничать и подкалывать Андрея. Но обошлось.

Когда это было? Зачем? Между безобразными боями? Пустой человек. Его идеал – денежное благополучие. Он достиг, чего хотел. Трудно сказать, удовлетворен ли результатом? Вполне возможно. Но унижаться ему иногда приходится.

Однажды в момент временного перемирия, он меня подвез до города. Чувствовала я себя в его красной машине не совсем уютно. Перед Барцханой, на подъезде к городу, Олега остановил милиционер. Он что-то нарушил. И он, со мной неприступный и надменный, даже несколько брезгливый, вдруг преобразился. Преобразился весь: фигура, лицо, голос. Да это совсем другой, обаятельный, дружелюбный человек! Вижу в зеркальце, как он кошачьей походкой подходит к милиционеру и склоняется перед ним в улыбке. Что-то объясняет. И милиционер в ответ улыбается. Олег платит, оба довольны.

Как только Олег был зачислен в институт, благодетельницу Рачковскую он оставил навсегда. Женился на Нине, проживавшей в Балашихе под Москвой вместе с матерью, спекулянткой на Салтыковском рынке (по словам моей мамы). В те времена это не очень хорошая рекомендация. Но мать Нины очень любила двух своих девочек, старалась одеть их в самое лучшее, и это ей вполне удавалось. Об их отце ничего неизвестно, да я и не очень интересовалась. Все знала только из рассказов и писем мамы.

Осенью на свадьбе Олега и Нины побывал и мой Андрей. Мы только что переехали в Магадан. Андрей был в Москве в командировке. В качестве одного из подарков он временно прописал Олега в нашей квартире. Причем сделал это, видимо, по своей слабохарактерности. Ни мне, ни своей матери ничего не сказал. Спустя полгода весной, в Магадане я получила письмо от моей свекрови. Маман случайно узнала о том, что моя тетка Майя Генриховна, будучи в гостях у Олега и Нины в Балашихе, приезжала и в Москву, ходила в домоуправление, которое находилось как раз под нашей квартирой на первом этаже, дарила мандарины противной и явно блатной бабе домоуправу. И советовалась, как Олега прописать постоянно в нашей квартире. А нам, владельцам квартиры – ни слова. Узнав об этом, я впала в отчаяние. Родители Андрея всегда, всеми силами устраивали наш быт, переехали в кооперативную квартиру, освободив для нас площадь. А Олег, живя у жены, явно претендует на нашу квартиру, в это время пустующую. Когда я спросила Андрея, почему он совершил такой необдуманный поступок, он мне объяснил: не хотел, чтобы моя мама с Майей, моей теткой, ссорились. Вскоре я оказалась в Москве, проконсультировалась у юриста. Он мне разъяснил: если у Олега родится ребенок – никакими силами его потом не выписать. Тогда я не продлила прописку, и Олег остался у жены в Балашихе.

Тетке ее работа нравилась. Она часто с упоением разбирала различные случаи, нисколько не заботясь о служебной тайне, деликатности. Рассказывала, как она пропагандировала совсем простые методы лечения, например простую или морскую воду. И ее методы убеждения действовали. Но она имела дело в основном с не совсем адекватными пациентами.

Мама отдыхала в Боржоми, когда пришла очень тревожная телеграмма. Пациент ударил тетку графином по голове. Нужно знать, каковы графины с водой, которые стоят на столах в Аджарии: из толстого стекла и внешне напоминают сильно увеличенную гранату. На толстых стенках выделяется выпуклый орнамент, обычно виноградная кисть. Часто такие графины не прозрачные, а розоватого оттенка. Вот таким графином со всей силой, как потом картинно рассказывала тетка, ее ударил пациент. Тетка получила сотрясение мозга. Мама, получив телеграмму, в тот же день уехала из Боржоми на Зеленый мыс. Но тетка держалась молодцом. Стремление справиться с болезнью у нее было сильным. Она дала себе установку. И выздоровела. Свежий воздух, настрой на выздоровление поставили ее на ноги. Я попала на Зеленый мыс спустя четыре года после этого случая и не заметила у тетки следов заболевания. И даже репертуар бодрых рассказов о пациентах сильно увеличился. Особенно подробно рассказывала она о своей стойкости после удара.

В начале семидесятых на Зеленом мысу разразился очень крупный скандал. От мамы в Магадан приходили отчаянные, сумбурные письма. Из них следовало, что причиной затянувшейся ссоры и конфликта были Тамара с Сашей. Летом они приехали на Зеленый мыс – по привычке, на все готовое. Утром, когда вся семья села за стол, Олег учинил разборку. Поставил вопрос ребром: «Кто будет платить за еду?». Сделал это, как рассказывала мама, в очень неприличной форме. Фигурировала жареная картошка. В горах Аджарии выращивают особенно вкусный картофель. А Тамара в еде знает толк. Готовила она искусно, для Ирочки маленькой была готова на все. Поэтому жарили картошку с утра. Позже тетка вспоминала об этой картошке. Мама же вспоминала только скандал: как надменный Олег потребовал раздела, стал делить вилки, ложки. Для мамы это отдалось тяжким воспоминанием о том, как ее бывший муж Шурик делил вилки. А я вспоминала грандиозный скандал, когда я у Олега взяла томатный соус. Саша с Тамарой, поругавшись с Олегом, в тот же день уехали. А мама осталась в одиночестве. Трудное время началось для нее.

Тетка, щедрая и бездумная, на тот момент в семье была самой обеспеченной. Больные приносили подарки и деньги почти каждый день. Она покупала продукты, привозила их из города и не считалась по мелочам.

Олег же был скуп. Его разозлило, что понаехали нахлебники: Сашка с семьей. Тамара – хитрая, всегда садилась на мамины и на теткины хлеба за компанию. Сашка также скуп и не дурак поесть, попить, попользоваться за мамин и теткин счет. А сам никогда и ничего не привозил. Это действительно вызывает досаду. И, видимо, были все основания для того, чтобы поставить все на свои места. Но в какой форме все это было сделано? Мама писала, что в самой грубой. Я вполне представляла эту картину.

Маме в одиночестве было очень тяжело, и она решила продать свой сад. Приглашала покупателей. Тетка разволновалась. Написала мне письмо, в котором просила образумить маму. Объясняла: невестка Тамара плохая. Мама Сашке не нужна. Тетка была по-своему права. Она всегда пристально, со смаком разбирала поведение родных, соседей. Да и вообще только дай ей поговорить! Но что касалось Олега - тут она была слепая, тут не тронь.

Что я могла сделать издалека? Ничего. Мы совсем недавно уехали в Магадан, на край света.

В конце лета Олег уехал. Мир, как писала мне мама, был восстановлен с трудом. Писала, что тетка никак не хотела мириться. Не было мира в нашем доме, а я была далеко.

1974 г. Февраль после защиты

В Магадан я уезжала с детьми осенью 1971 года, пройдя в Главном ботаническом саду предзащиту кандидатской диссертации. Мой руководитель В.Н. Ворошилов был формальным, ни разу не видел моей работы. Через год после переезда в Магадан я повезла ему в Москву свой труд с доработками. Но он заболел, был при смерти. Прошел еще год, когда я совершенствовала, изменяла свою работу. Одновременно велись переговоры о защите докторской диссертации Андрея. С ней были особенные трудности. Напряжение нарастало: ему отказывали, не признавали выставленных на защиту положений. Андрей решил защищаться во Владивостоке. Его поддерживал известный зоолог Н.Н.Воронцов и директор нашего института В.Л.Контримавичус.

В Магадане началась очень интересная, напряженная жизнь. Сначала мы планировали пробыть на севере три года, соответственно контракту. Хотели собрать материал для написания монографии о флоре Магаданской области. Но северная жизнь растянулась на 15 лет, вплоть до 1984 года. Ежегодно с началом полевого сезона в начале июня мы улетали в труднодоступные районы Камчатки, Чукотки, Колымского нагорья. Нас забрасывали на вертолетах на точку. Мы жили в палатках, ходили в маршруты. Потом нас перебрасывали на новую точку. В осенние месяцы летели на юг, в Приморье, на Курильские острова. Зимой обрабатывали собранный материал, писали статьи и монографии. Такая напряженная жизнь отдалила нас от Зеленого мыса. Но он оставался постоянной мечтой.

Я смогла вырваться туда всего на одну неделю в феврале 1974 года, сразу после защиты своей кандидатской диссертации.

В это время мы в Москве съезжались с родителями Андрея. Маман ослепла. Ее дети от первого брака, Николай и Людмила, часто говорили о том что «дядя Паша», то есть мой свекор, им не родной, и что обязанность ухода за стареющими родителями лежит на Андрее. Наша пустующая московская квартира привлекала внимание не только Олега, но и других родственников. Необходимо было съезжаться с родителями. Мы объединились в большой четырехкомнатной квартире у станции метро «Аэропорт».

Здание находилось рядом с тем местом, где Андрей родился. Тогда там был маленький дом у Инвалидного рынка. Когда мы переехали, на его месте был выстроен большой многоэтажный дом. Только большая ветла напоминала о времени, когда Андрей был маленьким и ходил мимо станции метро в школу.

После смерти деда Генриха в 1971 году связь с Зеленым мысом поддерживалась исключительно благодаря регулярным маминым письмам. Я была в курсе всех домашних событий и событий поселка, ботанического сада. Но сама я попала на Зеленый мыс только в феврале 1974 года.

Жившие раньше в одной из комнат нашей квартиры супруги когда-то погибли в авиакатастрофе. Поэтому свекровь просила меня поехать на Зеленый мыс поездом. Комичность просьбы заключалась в том, что в Магадан летают только самолеты. В экспедициях мы не вылезали из вертолетов. Другого транспорта не было. Но я уступила свекрови. Ехала поездом, досадовала, что теряю драгоценные минуты. Ох, как же я соскучилась по Зеленому мысу! Как его давно я не видела!

Февраль. Холодно. Поезд, выйдя из тоннеля, протягивается далеко. Построена новая высокая платформа. Мама, сильно постаревшая, счастливая, бежит к моему вагону. Какая радость!

У нее что-то с зубами. Всегда болели, а теперь нужно протезировать. Она постоянно приклеивает выпадающие зубы.

Я сплю на веранде. Сразу за ней проходит дорога. Вечерами под окном то и дело вверх-вниз проезжают машины. Это меня удивляет. Времена изменились. Теперь у кавалеров-аджарцев свои машины. Они везут дам на дачу Карелиных, к ущелью.

Сад, посаженный мамой в конце пятидесятых годов, сильно подрос. Вся площадка теперь покрыта темной зеленью. А в остальном все по-старому.

В ботаническом саду также ничего не изменилось. Как всегда, на центральной дороге две рабочие в старых халатах: толстая Таня Баранова и согнутая Таисия Гуджабидзе со скрюченными от ревматизма руками. Сажают вдоль дороги цветы, ухаживают за неизменным ассортиментом растений. Над ними, как всегда, стоит агротехник Мирца. Она следит за посадками.

По дороге встречаются знакомые сотрудники: Галина Милентьевна, Цуца, Циала Татаришвили и многие другие. При встрече мы целуемся по заведенному порядку. Расспрашивают о семье. Меня тут знают с детства. Зовут не Майей Тимофеевной, как в Магадане, а Аей.

Батумский ботанический сад.
Слева - Вероника Генриховна Зельгейм.
Справа - Вано Рафаилович Папунидзе

1976 г. Лето с детьми

Прошли еще два года полной разлуки с Зеленым мысом.

Летом 1976 я твердо решила ехать туда в отпуск. Андрей отказался. В декабре 1974 года во Владивостоке он защитил докторскую диссертацию при отрицательном отзыве внешнего учреждения и еще нескольких других. В результате многие члены ученого совета проголосовали отрицательно, но общий результат голосования был положительным. В ВАКе высшей аттестационной комиссии, утверждение диссертации затянулось. Черные, то есть анонимные для диссертанта оппоненты, избранные ВАКом, пишут отрицательные рецензии. Об этом становится известно. Знакомые сообщают о ходе дела. Пока все складывается неблагоприятно.

Андрей находил успокоение в работе. Спешил собрать материал, для того чтобы быстрее написать «Флору Магаданской области». Поехал в экспедицию на Омолон, приток Колымы.

В июне я летела в Батуми с моими детьми-подростками – Олей и Павликом. Мы попали в грозу, и самолет задержали в Сухуми. С нами направлялись в командировку в Батумский ботанический сад сотрудники Главного ботанического сада Лилиан Плотникова и Ира Петрова из отдела дендрологии, мои хорошие знакомые.

В Сухуми льет дождь. Пассажиры сгрудились на небольшой площадке аэровокзала. Здесь нам придется ночевать. Я иду в диспетчерскую. Меня встречает красивый молодой грузин. Удается его убедить: у меня двое детей, нужно устроиться в гостиницу. И он идет мне навстречу. Устраивает не только меня, но и моих попутчиц.

Когда он увидел моих рослых детей – улыбнулся:

Лилиан стала вспоминать, как мне удавалось уговаривать вертолетчиков и вертолеты поднимались. Это было в 1967 году на Камчатке, в экспедиции. Вот что значит активность и убеждение! Отдых начинался с приключения.

Дома, на Зеленом мысу, на меня обрушились все прелести юга. Я снова увидела наш старенький дом, зеленую Карелинскую дачу с ее беседками и лестницами, бук в конце площадки, откуда открывался такой знакомый, такой для меня дорогой вид на Батумскую бухту и мыс города Батуми!

Главное – не нужно было считать дни до отъезда. Можно было не спешить и наслаждаться солнцем, зеленью, морем!

Приехал Олег с супругой и ее сестрой Таней, со своими знакомыми. Много праздного народу. Все хотят отдыхать. Еще приехал мамин знакомый – художник Николай Гришин. Дом напоминает переполненный теремок. За стол садится более 15 человек. Мама носится из кухни на веранду-столовую. Из кухни поднимается по лесенкам в среднюю комнату, пересекает ее, спускается по двум маршам лестницы, ставит на стол кастрюли, тарелки. И обратно тем же путем. Так устроен дом. Далеко. Утомительно.

У мамы высокое давление, она задыхается на подъеме, сказывается больное сердце. А приготовление пищи, подача, раздача – все лежит на ней. Я решила поменьше доставлять хлопот маме и питаться отдельно. Тетке это совсем не понравилось. Мама тоже надулась. С ее стороны это выглядело странно. Она боялась гнева Майи. А я старалась для нее, настояла. Устроила для себя, для мамы и ее гостя отдельную столовую в угловой комнате, предоставив тетке с Олегом и с его многочисленными гостями всю остальную территорию. Тетка была в панике. Время, когда приезжал Олег, для нее священно. А тут у нее не оказалось денег. Я вышла из положения. Дала тетке деньги. Это очень облегчило мой отдых. Олег вел себя высокомерно. Гордый, со мной часто не здоровался, в этом деле не принимал участия. Его мать должна была кормить его семью и всех его многочисленных гостей. Нет, он не устраивал никаких сцен. Но я сама не хотела путаницы, не желала от кого-либо зависеть.

Олег только что окончил институт, и это событие пышно отмечалось. Когда тетка начинала возносить успехи своего сына, мама обязательно ввертывала слово и о моих успехах. Выглядело это довольно комично. Маленькое соревнование детьми. Мама вспоминала успешную защиту моей кандидатской диссертации, хотя с этого знаменательного события прошло уже два года.

В 1974 году у Олега родился сын Ромочка. Очень милый, с толстыми губками, с очень добрыми глазами. Малыш был радостью для всей семьи. Когда его привозили летом родители, тетка расцветала. И ласково говорила по старой своей привычке: «Он у меня единственный!».

На площадке рядом с клумбой, под мамиными окнами – большая будка. Там живут две стареющие овчарки. Их отдали маме пограничники. Джульбик – немецкая овчарка, а кавказская овчарка – Зяма. В летнюю жару ей тяжело: много шерсти. А у Джульбика зубы частично выпали. Но он сильнее Зямы и увязывается за нами на пляж. Обученный спасать утопающих, он плывет вместе со мной, а потом начинает «спасать», хватает за холку, за волосы, разбрызгивая вокруг воду. Отдыхающие, плавающие рядом, сердятся.

Я полюбила этих старых собак, подкармливала. В день отъезда уговорила Джульбика не увязываться со мной на пляж, была уверена, что старая Зяма не пойдет. А она пошла.

Я ночевала в верхней комнатке над ванной – так называемой Иверии. Чтобы попасть в нее, нужно обогнуть дом, пройти мимо будки с двумя на вид грозными собаками и взобраться по крутой лесенке. В середине ночи в комнату ворвалась девушка. Умоляла о помощи. Она в состоянии аффекта промчалась мимо собак и в темноте взобралась по лестнице в мою чердачную комнатку. По дороге потеряла туфли.

Оказалось, местный аджарец пригласил ее сначала в ресторан в Махинджаури, а затем, пригрозив ножом, потребовал мзду. Он вел ее два километра вдоль моря, а потом на гору, в рощу на дачу Карелиных. Наш дом последний перед мандариновыми садами этой дачи. Девчонке в последний момент удалось вырваться и убежать к нам во двор, подняться наугад в мою комнату. Моя боевая тетка проснулась и задержала разбойника-соседа, которого прекрасно знала. Потребовала, чтобы он привел мать девушки. Пригрозила. Иначе она предаст огласке его безобразия.

Наутро появилась удивленная мать. Они отдыхающие с Урала. Ее старшая дочь гуляет с «порядочным» парнем. А вот младшая нарвалась на приключение.

Мама рассказывала, что подобные «приключения» случаются летом очень часто. Местные парни совсем распоясались. В Кобулети девушка выбросилась с высокого этажа и погибла.

Перед нашим отъездом неожиданно появился мой брат Саша. Красивый, стройный, с усиками и большими глазами несколько навыкате. Мама была с ним особенно нежна. Он вел себя со мной как чужой. Ерничал, поддевал не только меня, но и маму. Требовал, чтобы она приготовила мясо, подала вино. И она послушно и любяще добывала вино, готовила вкусную еду. Со мной же мама капризничала по любому поводу. Возникало непонимание. Мне было обидно, так как я почти весь свой отпуск посвятила работам на участке. У бука еще со времен прадеда был посажен бордюр из вечнозеленого буксуса-самшита. По утрам гости идут к буку, любуются рассветом, видом на море и одновременно справляют нужду. Запах стоит специфический, нашатырный. Мама сердилась. Просила выкорчевать самшит. Я выкорчевала и расширила площадку перед буком. Таскала камни, укрепляла склон. Офиопогон – невысокая вечнозеленая травка, обрамляющая дорожку к буку, которую я посадила еще студенткой, сильно разрослась. Мешает маме. По утрам сильная роса, в обувь попадает вода, а она любит пройти по этой дорожке к буку и любоваться морем. Да кто не любит! Я пересадила офиопогон. Но мои старания вызвали недовольство. Моя инициатива маме не нравится. Это ее, и только ее сад. Полное непонимание. Иногда так хорошо с ней, так нежно она ко мне прильнет, а иногда капризы, несправедливые упреки... Я соскучилась по родному саду. Хочу и маме помочь. Но я уже давно не была дома, и мама отвыкла считать меня частью своей жизни. Она совершенно не понимает, как я живу. Да и в Магадан, ко мне в гости, куда я ее настойчиво приглашаю, ни за что не хочет лететь. Жизнь моя напряжена до предела. 1976 год – один из самых трудных. Андрей уже полтора года как уже не кандидат наук, но еще и не доктор. Не утвержден. Наши неудачи расстраивают маму. Зато она как ребенок радуется нашим успехам. В своей библиотеке завела отдельную полку для моих с Андреем работ, монографий. И каждому ботанику, который посещает ее библиотеку, с гордостью показывает наши труды.

1977 г. Осень. Приезд Андрея

1977 год для нас был особенно тяжелым: три года ожидания утверждения докторской диссертации, травля, предательство. Летом пришел отзыв «черного оппонента» из ВАКа, резко отрицательный. Этот отзыв Андрей от меня скрыл. Осенью его вызвали в Москву на перезащиту.

Андрей, привязанный к моей маме, надеялся на ее сочувствие. Писал ей душевные письма. Но нет, мама хочет только радостей и успехов. А у нас черная полоса. В это время в гости к Нури Мемедовичу, в Батумский ботанический сад приехал его знакомый, коллега. Тоже физиолог растений. Директор Кишиневского ботанического сада Чеботарь. Приехал он на белой машине, на «Волге». Этакий советский барин, добывающий средства для возвеличения своего ботанического сада, где гербарные шкафы из особого дерева, красиво отделаны. Чеботарь хвастается. Зайдя к маме в библиотеку, он сражает ее тем, что курит трубку! О, трубка! Она придает особый шарм и аромат мужчине! Леонид Михайлович также курил трубку с хорошим табаком!

Все бы ничего. Но выясняется, что Чеботарь – друг не только милого Нури, но и самого Армена Тахтаджяна! Директора БИНА, ботанического института в Ленинграде. И ему Тахтаджян поручил (как нам писали друзья) быть самым что ни на есть черным оппонентом диссертации Андрея. Теоретические положения Андрея не совпадают с таковыми великого Тахтаджяна.

А мама пишет мне восторженные письма о белой машине, красивой любовнице и трубке! Но ни словечка она не говорит этому Чеботарю об Андрее. Не показывает с гордостью его научные работы.

Мне очень хотелось, чтобы Андрей отвлекся, отдохнул перед вызовом в ВАК. А что может быть лучше Зеленого мыса? И я его уговорила поехать туда на несколько дней. Но он остался недоволен. Лили дожди, не покидала тревога. Напряжение достигло высшей точки.

А на Зеленом мысу собралась веселая кампания. Приехал Сашка, мой брат. Пела куплеты оперная певица Казанцева. Гуляли. Но только не Андрей, который с раздражением мне писал о зеленомысской обстановке. Он с незнакомыми людьми трудно входил в контакт. Все время был поглощен своей работой. Совсем другой настрой. И все время черным крылом висела, давила эта предстоящая перезащита в ВАКе.

А Сашка блаженствовал. У него была постоянная любовница Алемасова, которая приезжала к маме из Москвы, когда Сашка гостил на Зеленом мысу. Мама во всем потакала сыну. Ей так же, как и тетке, нравилась эта легкая веселая обстановка, особенно если ее создают знаменитости, посещающие ее дом. Француженки!

В октябре диссертацию в ВАКе утвердили. Но пришлось ждать еще два месяца.

Тетка Майя и Олег

Мама, как и раньше, работает в ботаническом саду. По-прежнему красавица, но располнела. Ее наряды всегда смотрятся стильно. Несколько ярких ожерелий. Приехав очередной раз, я обнаружила, что к ней теперь обращаются не как к молодой одинокой женщине, с которой каждый не прочь пофлиртовать, а с почтением, как это принято в Грузии по отношению к пожилым людям. Часто называют «пативцемуло», что означает уважаемая.

В конце семидесятых состав наших гостей сменился. Это уже не случайные отдыхающие. Теперь к маме приезжают известные люди. После смерти маминого приятеля-переводчика Эриха Айнгорна у мамы гостит его дочь Марина с подругами. Приезжают знакомые подруг. Есть и биологи с биофака МГУ.

Очень привязался к нашему дому Владимир Владимирович Петров. Он работает на кафедре геоботаники биофака МГУ. Человек интеллигентный, написал популярную книжку о Батумском ботаническом саде. Любит наш дом, а варенье из вкусной алычи, что растет за домом, называет «Матильдой». Поет: «Что может сравниться с Матильдой моей!»

Владимир Владимирович оставил нам такое стихотворение:

В этом милом приветливом доме
Было множество всяких гостей
Кто блаженствовал в сладкой истоме,
Кто трудился, не зная страстей.
В этом доме радушном и скромном
В госте ценят не шик, не костюм
Но зато здесь в почете огромном
Cлово острое, живость и ум.
Пусть проходят года чередою
Пусть становится бабушкой мать
Но всегда, даже зимней порою,
В этом доме приятно бывать.
31 января 1975 г.

Гости, как и раньше, составляют важную часть жизни для мамы. Каждому были рады. Приезжали и жители серого холодного севера. На Зеленом мысу они расслаблялись. Можно было отключиться от повседневности. Отдохнуть в полном смысле этого слова. А шероховатости отношений между сестрами были незаметны. Олег же, наоборот, у многих вызывал неприязнь, даже у очень доброжелательного Владимира Владимировича.

К этому времени относится знакомство мамы с Ритой Яковлевной Райт-Ковалевой, известной переводчицей. Мама от нее в восторге. На красивой бумаге с изображением пальмы и моря Рита Яковлевна написала для мамы стихи. Приехал старый диссидент, писатель, которого маме прочат в женихи. Написал рассказ, в котором описываются сестры. Мама с восторгом показывает хранящийся у нее в особой папке машинописный экземпляр этого рассказа. Рассказ мне не понравился, но я не решилась быть искренней, в унисон восторгалась. Если мне что-то не нравилось, мама огорчалась, как ребенок. Называла меня «критиканша». Возможно, это была правда.

Праздная обстановка на Зеленом мысе меня часто раздражала.

Леонид Михайлович уже не приезжал, старел. В Ленинграде он ходил в клуб ветеранов. Писал маме большие письма бисерным почерком, досадовал на то, что у мамы интересная жизнь. Мама к нему явно охладела. В конце семидесятых его не стало.

Фамилии известных людей, посетивших Зеленый мыс, мама с восторгом перечисляла в своих письмах. Это хитроватый биолог с биофака Валя Мазин с девицами, переводчица Таня Хейфец, Медников – биолог-дарвинист, научные идеи которого Андрей не признавал. А мама с восторгом показывала его популярные книжки с дарственными надписями. И еще, и еще…

Каждый новый приезжий, особенно ученый со степенью, вызывал у мамы восторг. Она хотела соответствовать. Часто, в разных обстоятельствах подчеркивалось, что она знает три языка, полиглот.

Маленький домик на конце площадки использовался для приюта гостей. Стены его для оригинальности были кем-то несуразно расписаны. Рядом мама стала создавать сад камней. Если был транспорт, на пляже она выбирала камень оригинальной формы и устанавливала в маленьком дворике перед домиком. Не могу сказать, чтобы это было особенно красиво, но мама глубокомысленно вела гостей в этот садик камней и показывала камень, который ей что-то напоминал. Особенно ей нравился один, по ее мнению с силуэтом артиста Плятта – одного из главных персонажей популярного в то время телефильма «17 мгновений весны».

Бэллочка Головнер, дама средних лет, среди маминых знакомых занимала особое место. Она работала в Москве в институте информации. Любое свободное время использовала для того чтобы побывать на Зеленом мысу. Приезжая в Москву, она привозила от мамы фрукты, подолгу разговаривала по телефону с маман. Стала почти совсем родной и в московском и зеленомысском домах.

Ее долгие и довольно нудные разговоры стали привычными. Даже я, которая бывала в Москве и на Зеленом мысу урывками, принимала ее как родного, близкого человека. Все ее любили.

Как-то я с трудом купила тачку для садовых работ – большой дефицит в то время. С трудом передала ее в поезд Бэллочке, ехавшей на Зеленый мыс.

Внешне невзрачная, она свою личную жизнь не устроила. Жила с сестрой, которая родила мальчика без отца. Сестры отдали ему всю свою неистраченную любовь. Вскоре Бэлла осиротела – умерла сестра. Забота о племяннике, уже студенте, была главной темой ее длинных писем. В очередном письме Бэллочка сообщила о том, что племянник женился на однокурснице из Донецка. Затем родился малыш. Письма приобрели трагический оттенок. Невестка, получив прописку, стала особенно грубой. А Бэллочка перенесла всю свою любовь на внука. Писала о безобразных скандалах. Ее то ли выгоняли, то ли закрывали перед ней двери. Мама была в ужасе. А через два года Бэллочка погибла. Племянник написал: она случайно сгорела, когда хотела повесить белье над газовой плитой, и оно вспыхнуло. Перед смертью она, сильно обожженная, просила молодых жить в ладу. Когда я переехала на Зеленый мыс, племянник как-то появился летним жарким днем с веселой кампанией ровесников. Жена его добилась развода и московской квартиры. Он сам собирался в Израиль. Потом я его потеряла из виду.

Гости приносили семье доход. Мама купила большой телевизор.

А у тетки телевизора не было. Она беспардонно смотрела фильмы допоздна в маминой комнате. Курила. Маму с больным сердцем это не только раздражало, но и угнетало.

Она досадовала. Хотела, чтобы тетка купила себе свой телевизор. Но тетка, человек щедрый, тогда этого сделать не могла: Олег нашел способ полностью прибрать деньги матери к рукам.

Долгое время тетка ездила с работы на такси. Ей неудобно на автобусе. Таскать сумки она не привыкла, еще и на гору забираться. Да и заработок позволял.

Неразборчивая в связях, она завела довольно длительный роман с одним из таксистов, усатым Джафаром. Он чаще всех ее подвозил домой. Иногда приезжал с благообразной женой. И тогда тетка подводила теоретическую базу. Говорила о мусульманской традиции, нескольких женах, и о том, что именно она является старшей женой по имени «дедопали». Джафар был порядочной скотиной. Кроме тетки, он примерялся ко всем женщинам, бывавшим в нашем доме. Прежде всего, к маме. Потом тетка Джафару надоела, и он стал приезжать довольно редко.

На ее работе нашелся шофер Дурсун Мгеладзе: миловидный, средних лет аджарец из Махинджаури. Человек семейный, положительный. С Майей у него явно близких отношений не было. Он приезжал за ней по утрам на очень старенькой «победе». Привозил тетку домой и после работы. По дороге она заезжала на рынок, покупала продукты. Самые лучшие – когда приезжал Олег.

Машину нужно было обязательно встречать, брать в руки сумки и вносить в дом, восхваляя тетку и ее продукты. Этот ритуал повторялся ежедневно. Затем садились за стол ужинать. Тетка начинала свои рассказы о пациентах, случаях в диспансере в Батуми. Каждый раз подчеркивалось, какой она великий и мудрый врач. Мама в ответ надувалась и начинала вспоминать свои успехи. Зимой тетка читала большие письма Олега. Мама это называла «испытание письмами». Сын чаще всего жаловался.

К этому времени у него разгорелся крупный конфликт с тещей. Рассказы тетки Майи были расцвечены подробностями о скандалах в Балашихе, о невыносимо трудной жизни сына. Олег и Майя написали письма-жалобы в «Комсомольскую правду». Жалобы не принесли желаемого результата. Теща оказалась боевой. Любила и пестовала маленького внука Рому.

С годами тетка, кроме постоянного курения, пристрастилась пить по утрам кофеин. Нос у нее белел. Она становилась агрессивной. Мама мне с ужасом показывала коробки от пустых ампул.

Олег стал, как и мать, врачом-психиатром и работал в институте им. В.П. Сербского в Москве. В то время туда часто направляли диссидентов с диагнозом «вялотекущая шизофрения». Олег к этому имел прямое отношение. Рита Яковлевна Райт меня предупреждала о его грязных делах. Принадлежа к литературной среде, она была в курсе таких трагических историй. Но я не вникала в подробности.

Мама рассказывала, что Олег, человек деловой, прекрасный организатор, нашел себе не только хорошего руководителя, но и исполнителя его диссертации: одного из его пациентов, который приезжал на отдых на Зеленый мыс и писал ему работу. Так ли оно было? Мама была большой говоруньей и не лишена фантазии. Диссертацию Олег защитил. Тетка с гордостью показывала автореферат. В те времена я мало интересовалась Олегом. Не помню темы диссертации. Наша жизнь была очень напряженной.

Главная задача, которую Андрей поставил себе на севере – написать «Флору Магаданской области» – близилась к завершению. Была написана монография об эволюции жизненных форм растений. У меня выходила книга о дальневосточных рододендронах. Подрастали дети, заканчивали школу. Родители Андрея, его слепая мать также требовали внимания.

Тетка любила, как и моя мама, сорить деньгами. В те времена, чтобы купить машину, нужно было получить разрешение. В учреждениях существовал лимит. Талон на покупку выдавали только по знакомству или по очереди. Как получил Олег такое разрешение? Теперь трудно сказать. Опять же мама рассказывала, возможно, сочиняя, о полезных знакомствах Олега в Балашихе. Все рассказы об Олеге я слушала в пол-уха, невнимательно. Возглавлял Балашиху, где жил Олег, некий Риничев. Известный функционер, который сделал блестящую карьеру в спорте и в дальнейшем мог бы стать одним из лидеров страны. Имел знакомства, но пил. Как рассказывала мама, Олег был в близких отношениях с его супругой, которая посетила Зеленый мыс. Об этом также очень много говорили. Вполне возможно, через эту связь Олег получил возможность купить «Жигули». На покупку были нужны деньги. И Дурсун Мгеладзе, шофер тетки, их ей одолжил. Тетка лишилась зарплаты, регулярно выплачивала долг. Дурсун оказался человеком сметливым. Для того, чтобы тетка имела хоть какие-то деньги, он время от времени возил ее в далекие горные деревни. Там обеспечивал прием у местных жителей, которые обожают лечиться. На новый телевизор тетка собрать не могла: расплата за машину поглощала все деньги, в том числе и полученные со сдачи мандаринов.

К концу семидесятых на площадке у мамы подросли апельсины, стали давать урожай. Мама стала получать больше в сравнении с предыдущими годами. Сумма, полученная мамой за урожай, волновала тетку. Она сравнивала, завидовала. Хотя сама все годы имела довольно много даровых денег. За садом она не ухаживала, растений не любила.

Такая безхозяйственность раздражала соседа Сулеймана, чей участок граничил с теткиным. Талантливый агротехник, он сажал по всей границе плодовые деревья. Когда деревья подросли и стали плодоносить, их ветви стали дотягиваться до теткиной территории. Созревала мушмула-эриоботрия, вкусная кисло-сладкая ягода. Тетка требовала себе половину урожая. Начинала вспоминать, как помогала, лечила детей Сулеймана. Возникал скандал. Недавно я, узнавая зеленомысские новости, слышала о том, что спор о пограничном дереве эриоботрии продолжает Олег.

Мама решила освободиться от тетки, которая по вечерам продолжала смотреть фильмы в ее комнате: на свои деньги купила ей телевизор. Подарок был ее гордостью. Ведь все годы она зависела от сестры. Теперь тетка сидела в своей комнате и смотрела любимые передачи, особенно балет. Обожала танцоров-мужчин. В одном крыле дома – «тонная» меланхоличная мама с большими запросами. В другом – более простая, но со своими запросами тетка. У каждой свой стиль жизни. Тетку сильно раздражали московские интеллигенты. Как только они приезжали, она по старой привычке весело обрушивала на них всю свою обойму анекдотов. Но ее лексикон не подходил маминым гостям. Тетка не могла с ними вести утонченных бесед. Ее возмущало и то, что среди гостей есть диссиденты.

Соседи

Со времен моего отрочества состав соседей остался почти прежним, только каждый построил себе прочные каменные дома. Приезжая домой, проходя мимо по дороге, я изредка их вижу, здороваюсь. Они меня расспрашивают о моей жизни.

Ближайшие соседи – Джиджавадзе живут выше нашего дома. К ним идти старой аробной дорогой, которая вьется серпантином по даче Карелиных. Ниже уходят в овраг террасы молодого мандаринового сада.

Темури – низкий, коренастый, усатый, с приятным лицом и сообразительными черными глазами. Жена Мери – высокая, некрасивая, на лице резко выделяется горбатый нос. Темури не выбирал Мери. По обычаю горцев его женили. Характерами они не сошлись, и он ушел. Но родня потребовала объединения, о чем он иногда рассказывает, жалея о том, что вернулся в лоно семьи. У них трое детей. Старший сын Гурам с таким же огромным, как у матери носом – ненормальный. Тетка, у которой на все есть самые примитивные объяснения, рассказывает, что в самом раннем детстве Гурам сильно болел желудком. Диспепсия ослабила организм и, как говорит тетка «съела мозги». Когда Гурам подрос и вошел в возраст, его женили на Нателе, маленькой коренастой аджарке родом из Шуахеви. Поговаривали – скрыли от родственников слабоумие Гурама. Натела не говорит ни слова по-русски. Работящая невестка пасет корову, работает по дому. У нее двое сыновей, вполне нормальных, что дает повод тетке еще раз говорить о происхождении болезни Гурама.

У Мери с Темуром еще две дочки. Старшая, полная миловидная Дали, была выдана замуж за богатого, но в первый же день убежала, так как молодой муж оказался садистом. Приданое пришлось забирать обратно. Часть вернуть не удалось.

Мама рассказывает: молодая девушка Русудан – писаная красавица, далекая родственница Деметридзе, что живут ниже нашего дома на северной части холма, тоже была выдана за садиста. И тоже убежала. Теперь ни дочь Темури Дали, ни Русудан уже не выйдут замуж. На них лежит клеймо. Мама горестно качает головой.

Прошло несколько лет. Наступили новые времена. Русудан сама нашла себе мужа и уехала с Зеленого мыса. А Дали выдали замуж за богатого вдовца из Чаквы. У него после смерти жены осталось несколько детей. Я ее иногда видела. Располневшая, спокойная, она приезжала с многочисленными, своими и приемными детьми в гости к родителям. Темури работает слесарем в доме отдыха. Он хозяйственный.

Дорога к его дому идет мимо нашего дома. То и дело видишь, как Темури вместе с Гурамом как муравьи тащат в свой дом то большую трубу, то шпалу. Темури иногда таскает инструменты и у мамы с теткой. Если одолжит – забывает вернуть. Мама волнуется. У нее самый ходовой инструмент – топорик, пассатижи, молоток – хранятся в ее комнате в ящике комода.

Рядом с Деметридзе, над могилой моих прадедушки и прабабушки, построил одноэтажный каменный дом Зивер – сын Сулеймана. Сулейман постарался, чтобы в колхозе для него выделили последний незанятый кусок земли бывшего холма Зельгейм на северном крутом склоне ущелья. Теперь вся гора занята приусадебными участками, домами. Зивер, мой ровесник, человек спокойный, несколько нудный и ограниченный, вырастил сад, который дает ему хороший доход. Женился на Нине, женщине из-под Воронежа. У Зивера и Нины детей нет. Всезнающая тетка часто в подробностях рассказывает о том, что причиной отсутствия детей является Зивер. Нина работает массажисткой в доме отдыха четвертого управления. Это ей приносит хороший доход. Разводит свиней, птицу. Мама с большими глазами сообщает, что Нина перепродает хорошие вещи, которые привозит из Воронежа или перекупает у отдыхающих.

Зивера я не люблю. Он часто пытается продвинуться на маленький лесной участочек у могил. Там кусты рододендрона понтийского, большой куст черники. Над могилами растет высокая красивая сосна приморская, которую Зивер хочет срубить- боится, что дерево во время бури упадет на его дом.

Приезжая на Зеленый мыс, я беру тоху –тяпку, бамбуковый веник и иду на могилы прабабушки и прадедушки. Потоки дождей наносят глину на плиты. Много сорняков, которые я выпалываю. Зивер старается уничтожить и ограду. Но я ее восстанавливаю. Каждый раз прошу других соседей в мое отсутствие присматривать за могилами.

Перед своим домом Зивер соорудил площадку. Привез гравий. Эта площадка находится над могилами. Там мой дед Генрих когда-то посадил молодой бук. Но Зивер его срубил. Дед был еще жив и устроил по этому поводу скандал.

Ниже усадьбы Хечинова – дом и участок Брунджадзе. Я, проходя мимо, часто вижу главу семейства, Ибрагима. Длинный, молчаливый, никогда не улыбается. Все время перебирает четки. Жена и невестка постоянно заняты работой по дому. Сын Нодари, в отличие от отца, бойкий и нахальный. В молодости гулял вместе с Олегом. Потом остепенился, женился на миловидной Медико. Хоть и продолжает гулять, но в меру. Хозяйственный, занимается торговлей и умеренно преуспевает. В его доме бывают частые застолья. Медико – невестка. На ней лежат все домашние заботы. В молодости она стремилась учиться, по вечерам ездила на курсы. Но не выдержала, осела в доме. Работает в библиотеке дома отдыха «Магнолия». Говорит она по-русски плохо, но объясниться с ней можно. У нее неудачный зубной протез. Всегда болит. Подросли дочки, которых набожный Брунджадзе отдал замуж в Азербайджан.

Выше Брунджадзе, там, где заканчивается надел Хечинова, стоит огромный дуб мирзнолистный, посаженный моим прадедом. Под его большими ветвями темно даже днем. Рядом проходит главная дорога, названная маман-«Зельгеймштрассе». В жару хорошо отдыхать на бамбуковой скамейке, которую поставил Сулейман. Его дом выходит к этому дубу.

У Сулеймана дом на южном склоне, каменный. У скромной жены Сулеймана Шуры, кроме Зивера, еще Сережа. Две их дочки вышли замуж и уехали. Сережа тоже уезжал, но характер у него неспокойный. Любит выпить и тогда дерется. Семью оставил, вернулся домой. Родители ему выделили комнату. Он работает слесарем в доме отдыха четвертого управления. От него зависит водоснабжение нашего маленького поселочка, подверженного власти всех стихий.

Сулейман состарился, на пенсии. Его жена сдает отдыхающим помещение.

Вниз за наделом Сулеймана – земля Османа Джиджавадзе. Теперь у Османа большой двухэтажный дом. Подрос сын Реваз. В доме отдыха он отвечает за танцы: вечерами заводит пластинки и в микрофон кричит: «Дамы приглашают кавалерию!» Всем очень нравится. Осман не работает. В колхозе никто не работает. Среднего роста, щуплый, Осман всегда неожиданно появляется на дороге – подвыпивший, но не сильно. Это его постоянное состояние. Жена его Зекие сильно располнела, работает в столовой вместе с невесткой – женой Реваза. Место хлебное. Улыбка Зекие изменилась, теперь нет в ней приятной доброжелательности, которую я помню с детства. Появилось что-то надменное, напоминающее о том, что она – уважаемая матрона.

В каменном их доме – идеальная чистота, как во всех аджарских домах.

На вершине холма, над домом Сулеймана, как и прежде, в образцовом порядке и идеальной чистоте живут уже сильно постаревшие тетя Катя Щепетова и дядя Вася. Теперь они частые гости в нашем доме, особенно зимой, когда поток отдыхающих редеет. Раньше, когда телевизор был только у мамы, они почти каждый вечер приходили посмотреть кино и сильно утомляли маму. Но потом завели свой собственный. С особенным почтением они теперь относятся к Майе. Она врач, притом при деньгах и лекарствах. Безалаберная тетка любит лечить и раздавать лекарства бесплатно, чем широко пользуются Катя с Васей.

При встречах главный предмет бесед – дети. У Кати благополучная дочь Рита, моя ровесница. Живет в Ташкенте. Летом наезжает к матери. Рассказывает и о племяннице Шуре, тоже благополучной. А вот бедная Оля Щепетова – неродная. Она живет рядом, в ботаническом саду. О ней говорится всегда свысока, с презрением. Судьба бедной Оли печальна.

Рассказ «Птица счастья», или Оля Щепетова

«Птица счастья, выбери меня!» Настойчивый и очень бодрый мотив отвлекал от важного и нудного дела. Опять, словно дятел долбит. Требует: «Выбери меня! Выбери меня!». Что это за птица? Именно она выбирает или ты сам? Вопрос философский. Он отвлек меня, и я занялась своим любимым делом. То есть размышлениями, сопоставлениями, воспоминаниями.

Оля Щепетова. В моих первых воспоминаниях это очень красивая темненькая девочка лет семи. Я видела ее изредка у тети Кати, матери Риты, моей ровесницы. Она дочка дяди Васи. Живет с бабушкой Надеждой Васильевной. Я случайно услышала – мать Оли от нее отказалась, а тете Кате она тоже не нужна. У нее есть Рита. Бабушка живет на Зеленом мысу в одной из комнат дачи Карцевадзе. Самих Карцевадзе репрессировали.

Оля училась плохо. Об этом часто говорила тетя Катя, девочку стали считать глупой. С трудом она окончила восьмилетнюю школу. Рита тоже подросла. Светловолосая, с правильными чертами, она очень нравилась мальчикам. Оля тоже расцвела.

Ах, «не родись красивой, а родись счастливой». Счастья-то у Оли немного. Отец совсем не занимается дочкой, он приймак: пришел в дом тети Кати. Катя строгая, чистополотная. Правильная.

Годы летели, девочки подросли. Рита вышла замуж за офицера и уехала с Зеленого мыса. Она не единственная, кто уезжал. Зеленый мыс, несмотря на Черное море, красивые холмы, дома отдыха и санаторий – увы, далекая провинция. Многие девушки Зеленого мыса мечтали выйти замуж и уехать в большой мир. Там не нужно носить воду из колодца. Топить печь. Нет трудностей, а есть уютная, комфортная жизнь. Жизнь Риты так и складывалась. Офицер оказался душевным, приятным человеком. Любил Риту. И она, сияя от счастья, летом приезжала к матери, рассказывала о своем уютном городском житье-бытье. И разжигала желание Оли приобрести такое же счастье.

С годами Оля стала пышной красавицей. Она работала в маленькой библиотечке круглогодичного санатория «Аджария». Хотя поздней осенью на Зеленом мысу наступал мертвый сезон, в санатории, несмотря на холодные ливни и даже снегопады, продолжалась курортная жизнь – с вечерними танцами, прогулками к морю и другими радостями жизни. Кавалеров у Оли хватало – приезжие, красивые, молодые и немолодые. Но за короткие 24 дня времени хватало только на знакомство, несколько танцев и две-три прогулки по красивому парку на склонах холма под санаторием. Возможно, Оля была слишком разборчивой. Красивую серьезную девушку отмечали и сотрудники санатория. Например, фотограф Витя Партикуляр. Молодой, приятной наружности еврей постоянно носил с собой тяжелую треногу и при любом намеке фотографировал отдыхающих: на пляже, в парке, в ботаническом саду. Он рассаживал, красиво располагал отдыхающих группами и поодиночке. Несмотря на жару, накрывал голову с фотоаппаратом черной накидкой, прицеливался. Если что не так, снова располагал фотографирующихся, чтобы снимок был удачным. Потом вечерами, с наступлением темноты проявлял, печатал фотографии, надписывал место и день съемок. И уже на следующий день раздавал фотографии за умеренную цену. Трудился Партикуляр словно муравей. Его постоянный, надежный заработок сулил прочное будущее. Забегая вперед, скажу, что так оно и получилось. С годами он освоил и цветную фотографию, совершенствовался. Настолько обеспечил себя и семью, что сумел приобрести квартиру в самом престижном районе города Батуми.

Но тут проявилась либо глупость, либо чванливость Оли. Разве может быть приличным мужем человек по фамилии Партикуляр, да к тому же еврей? На Кавказе национальности придают огромное значение, но к евреям относятся очень терпимо. Олино заявление меня удивило. Ведь Ритин муж как раз был евреем. Он создал для нее максимальный комфорт, семейное счастье.

Среди молодых сотрудников санатория был и аджарец Казим. На перевале у его родителей большой дом. Он должен был жениться по аджарскому обычаю. Ему найдут достойную, из богатой семьи невесту. Но Казим сопротивлялся. Мечтал об Оле. Но Оля, привыкшая к мужскому вниманию, не обращала внимания на намеки Казима, когда его видела ежедневно на работе. А чувство Казима было глубоким Тому подтверждение несчастный случай. Сотрудники санатория, в том числе Оля, ехали на машине и на одном из крутых поворотов машина накренилась, чуть не упала в обрыв. Люди выпали. Некоторые поранились. Но обошлось. Казим подобрал передник одной из сотрудниц, думал, что это Олин. Наконец произошло серьезное объяснение. Казим показал ей передник, который он хранил. Увы, Оля не поняла его чувства и, чванливо засмеялась. За аджарца она не выйдет замуж никогда. И не вышла. А вышла за казака из Артемовска, с Кубани, отдыхавшего в санатории. Несмотря на множество ухажеров, Оля берегла как зеницу ока свою девственность. Честная девушка. А для казака никаких глубоких принципов не существовало. Он ухаживал энергично и увез Олю в Артемовск. Счастливый брак по любви, подумала я. Но, увы, уже через два месяца Оля вернулась домой под бабушкин кров, в ту же комнату, на то же место в санатории. Рассказывала: степь, дом мужа, свекровь ей очень не понравились. Грубые крестьяне. А Оля – городская. Так ее восприняли в казачьей станице. Работать она не хотела. С мужем счастья также не получалось. Конфликт нарастал стремительно, и молодой муж просто-напросто выгнал Олю.

Время шло неотвратимо. Мечта устроить свою личную жизнь не оставляла Олю. Как и раньше, приезжали в санаторий отдыхающие. Одна из отдыхающих, молодая бойкая женщина из Мурманска, искренне прониклась Олиной судьбой. Успокоила: в Заполярье красивых моряков очень много. Именно там Оля найдет для себя достойную пару. Оля загорелась. Взяла на работе расчет и по приглашению новой знакомой уехала в Мурманск.

На теплом юге народ очень щедрый. На севере – иначе. Южане, приехав на север, наслушавшись заверений в дружбе, особенно за бутылкой чудесного игристого вина, обычно не получают того, чего ожидают.
Новая подруга приняла Олю. Но сама жила тесно, скудно. Через несколько дней Оля устроилась в разделочный цех большого рыбного комбината. Стояла на конвейере. Рыба мелькала перед глазами. За окном – метель. Наступила долгая полярная ночь. Нежная красивая Оля простудилась. На работу не вышла. А так как она работала недавно, выплаты по бюллетеню ей не полагалась. Знакомая отвернулась от нее, и никого вокруг не было. По улицам действительно шеренгами и по- одиночке, ходили и маршировали моряки. Но Оле до них уже не было дела! Она пропахла рыбой. Девушки в общежитии на соседних койках были грубыми, часто матерились. Впору впасть в отчаяние. Бабушка на Зеленом мысу, которой Оля писала отчаянные письма, встревожилась. Пошла к сыну Васе. Включилась и Катя. У нее крепкие родственные связи на юге Украины, откуда она родом. Оле выслали на дорогу деньги, и она оказалась в большом украинском селе, где стала работать на свиноферме.

Я потеряла Олю из виду на два года. Потом она вернулась к бабушке, но не одна, а с очень красивым белокурым малышом. Рассказывала о своей печальной Одиссее, о Мурманске, о свиноферме. Как она вставала на рассвете и спешила в свинарник. Там стая голодных поросят мчалась ей навстречу так резво, что она боялась их. Насыпала корм, убирала. И так изо дня в день. Теперь она пропахла не рыбой, а свинарником.

Шло время, и Зеленый мыс с цветущими садами мандаринов и магнолий становился чудесной сказкой, постепенно отдаляясь в повседневных заботах о поросятах. Но вдруг ее посетило счастье. Красивый белокурый парень влюбился в Олю. Она забеременела и работать в свинарнике уже не могла. Белокурый красавец охладел. Не помогло и рождение мальчика, такого красивого и очень похожего на отца. Этот краткий рассказ был поведан мне Олей на ходу. Я любовалась чудесным малышом. Его светлая головка в любящих руках. Не менее прелестна склоненная над сыном голова Оли в темных кудрях. Бабушка очень обрадовалась правнуку. Он наполнил ее жизнь, а Оля устроилась работать садовой рабочей в ботанический сад. После свинофермы работа по прополке ботанических редкостей показалась Оле несложной. Но платили такой мизер, что прокормить ребенка, одеться не было никакой возможности. Как всегда, выручала бабушка. Оле выделили комнату на самой окраине ботанического сада, рядом с платформой «Ботанический сад» в сыром ущелье небольшой речки. В одноэтажном доме, где жили рабочие сада. Никакого комфорта, никаких удобств. Там она жила с бабушкой и маленьким сыном.

Шли годы. Мальчик взрослел. Умерла бабушка. Большинство связей были временными и распадались, хотя Оля в полной зрелости продолжала быть весьма привлекательной. Серьезный роман с командировочным из Московского университета, Владимиром Владимировичем Петровым, сулил счастье. Человек одинокий, интеллигентный, он отнесся к отношениям с Олей с полной серьезностью. Но вот незадача: сын Оли был уже подростком с довольно противным характером. Это и привело к разрыву отношений. Не знаю, жалел ли об этом Владимир Владимирович, но Оля очень грустила. Самое обидное, что этому ученому очень надоело одиночество, и вскоре он женился на своей студентке из далекой провинции. И через полгода умер.

А Олина мечта о городе сбылась. Она переехала в Батуми. Стала работать на фанерном заводе. Работа была тяжелой, но она наконец получила от государства квартиру со всеми удобствами.

Отец с тетей Катей состарились и стали подумывать, как бы привлечь Олю к себе. Нужна помощь. Сын Оли – уже красивый белокурый молодец – стал часто заглядывать к дедушке. Но Катя не любила ни свою падчерицу, ни ее сына.

В девяностые годы, когда многие русские уезжали из Аджарии, Оля продала квартиру и вместе со взрослым сыном уехала, не сообщив об этом отцу. И след ее пропал.

К соседям можно отнести и сотрудников дома отдыха. Они тут работают годами. Я часто встречаю директора дома отдыха Вахтанга Ахвледиани с неискренней слащавой улыбкой. Она как бы застыла на его лице. Он – бывший министр культуры, отец моей школьной подруги Нанули. Мы здороваемся. Я его никогда не спрашиваю о доме. Все осталось в детстве и юности.

Дальние соседи

Более далекие, через холм соседи – семья Жубер-Моцкобили. Мама после работы по дороге заглядывает к Валентине Васильевне. Она на пенсии. Высокая, с милой улыбкой, Валентина Васильевна изумительно мастерит игрушки, вяжет панно и ухаживает за своей матерью Зоей Ильиничной. Зоя Ильинична, старенькая, очень набожная, встречает меня с улыбкой: «Аечка! Дай я тебя перекрещу!» Много позже, приходя на карелинское кладбище, я всегда подходила к палисаднику, за которым заросшая полиантовой розой могила Зои Ильиничны. Теперь за этой оградой лежит и Валентина Васильевна.

Александр Рожденович Чиракадзе, проживавший на даче Моат на подступах к чайтехникуму, умер. У его дочери Наны подрос сын Тамазик.

В начале семидесятых годов на месте деревянного двухэтажного дома князя Абашидзе, мужского общежития техникума, было построено четырехэтажное серое здание с благоустроенными квартирами – Дом учителя. Нана за заслуги своего отца и свои собственные ( она преподает биологию) получила в этом доме квартиру. Но Нана живет на даче Моат, которая с каждым годом приходит в упадок. Проживая в крыле старой усадьбы, она может разводить кур, свиней. На просторной веранде всегда что-то сушится – то кукурузные початки, привезенные из родной гурийской деревни, то стручки лобио. Нана живет своим маленьким подворьем очень скромно. Высокая, с аскетическим лицом, уже седая, она строго соблюдает все традиции. На красную горку ездит на кладбища всех знакомых – и близких, и дальних родственников. Брат Наны вернулся из заключения больным и сломленным. Женился, но вскоре умер. Нана опекает своих племянников. Спокойная, благопристойная, она у чванливых преподавателей и особенно преподавательниц, недавно спустившихся с гор и сразу отрекшихся от любого физического труда, вызывает удивление.

Тамазик, ее подросший сын, бывает в нашем доме часто. Он тянется к знаниям. Чисто говорит по-русски. Похож на деда, но в отличие от него, полноват. Мать свою зовет Нана. Память деда для него священна.

Моя племянница Ира-маленькая, студентка, часто приезжает на Зеленый мыс к своей бабушке, моей маме. Бывает в нашем доме и Тамазик. Нана поощряет эту дружбу: Ирочка – грузинка. Но Тамара воспротивилась. Они с Сашей в это время жили в ГДР, а Ирочка одна в Тбилиси. Очередной раз, приехав на Зеленый мыс, она простудилась. Тетка сразу же обнаружила гланды и настоятельно рекомендовала сделать операцию. Ирочка согласилась. Мама с восторгом рассказывала, как к Ире в больницу приходил Тамазик. Как были милы эти два голубка. Как Ира после операции не могла некоторое время разговаривать, и они объяснялись знаками. Ира и Тамазик были бы прекрасной парой. Но приехала Тамара, устроила маме скандал и увезла Иру. Видимо, надеялась выдать ее замуж более выгодно. Позже Ира неоднократно пыталась возобновить этот роман, но неудачно. Она уже была разбалована столицей.

Тамазик поехал получать высшее образование в Сибирь. Учился на инженера. Но с учебой у него не ладилось. Поговаривали, что в Сибири у него русская жена, что Нана препятствует этому браку. Возможно, вполне возможно, это только досужие сплетни. В деревнях и на Зеленом мысу они широко распространены. Пробыв в Сибири довольно долго, Тамазик вернулся домой без жены и стал жить с матерью, помогая по хозяйству. Пристроил коровник. В тяжелые девяностые годы у него было несколько маленьких, как везде в Аджарии, коровок, которых он выпасал на даче Карелиных. Мечтал получить земельный надел, хлопотал. Но бесполезно. Земля вся распределена.

Квартира в Доме учителя большей частью пустует. Тамазик остался холостяком.

Недалеко от Чаквинского перевала, под вершиной горы – дом Абдульчика Багратиони. В нашей семье он известен тем, что помнит нашего прадеда. Человек достойный, пожилой. Он помнил имя китайца, который жил в ботаническом саду, а его жена Хаджер ходила с моей мамой во время войны на Омбалури собирать чай. Об этом всегда вспоминают, когда встречаются.

К далеким соседям относятся и Васильевы, о которых я уже упоминала. В середине семидесятых годов центральная часть большого васильевского дома была продана скромному грузину – учителю Сулико. Правое крыло по-прежнему принадлежит Вете и ее супругу. Вете не везло. Двое ее сыновей оказались неудачными. Один покончил жизнь самоубийством. Второй сын пил и сгинул. Умер и муж. Вета сильно располнела, еле двигается. Когда я изредка заглядываю к тете Веете, от нее исходит симпатия и добро. При встрече она всегда улыбается, называет меня не иначе как «Аичка». В комнатах ужасный беспорядок. Живет она за счет доходов от огромного сада. Левое крыло по-прежнему занимает Адяка со своей женой Локой и ее сестрой Женей. Адяка вышел на пенсию. Живет в полном достатке. Огромный сад приносит большой доход. В отличие от Веты, у Адяки идеальный порядок, заведенный очень давно, еще до войны. Тогда все были молоды, и мой франтоватый дед, тогда еще не ставший дедом, приходил на веселые вечеринки к Васильевым. Над домом – крутой склон. Тропинка выводит на шоссе, по которому непрерывным потоком идут машины. Выше шоссе, в стороне над дорогой в живописном месте прилепился красивый финский домик. Там живет Аллочка Васильева с Борей Лисицким. У Веты и Адяки был брат Митя, женатый на красивой армянке Кате. Митя – ветеринар. Он умер в конце войны. Выросли две девочки: старшая Аллочка, младшая Наташа. Младшая вышла замуж за офицера Толю Степурко и уехала.

Аллочка стала врачом, вышла замуж и уехала к родственникам в Астрахань. Первый брак распался. Подрастал сын. Связи между соседями были крепкими. Ниже дачи Моат находилось большое имение Лисицких, пограничное с Карелинской дачей. Катя Васильева и Мария Федоровна Лисицкая дружили. Сын Лисицкой Борис был также разведен. Матерям удалось их свести. Алла и Боря начали новый виток жизни на Зеленом мысу. Отделили для себя часть огромного сада, купили маленький, но очень удобный деревянный финский дом. Родился у них сын Юра. Аллочка работает врачом в городе на скорой помощи. Боря – инженер на судоремонтном заводе. Живут они гармонично. Аллочка похожа на всех женщин семьи Васильевых: невысокая, с приятным лицом.

На очень крутом повороте машины, начиная подъем к перевалу, газуют.

У остановки – скамейки. На колоннах надпись с орнаментом указывает, что за воротами начинается чайный техникум. Отсюда до Аллочки и Бори совсем близко. Метров сто, прижимаясь к крутому склону и опасаясь машин, идти неприятно. Но потом, войдя в калитку, забываешь о машинах, дороге. Попадаешь в другой мир. Сначала тропинка ведет к дому под кронами камфарных лавров. Ощущается лечебный запах. К освещенному откосу южного склона прилепились кактусы, агавы. Они большие, некоторые, самые роскошные, цветут. На площадке у дома – большой кедр гималайский. Отсюда открывается вид на батумскую бухту, особенно красивый вечерами, когда сквозь ветви вдалеке сверкают огни Батума.

Дом обвит глицинией. Огромные кисти сиреневых соцветий весной благоухают, а летом дают тень большой, хорошо прогреваемой веранде. Гостеприимные хозяева всегда тебе рады. Хлебосольство в крови у Васильевых. Готовят они особенно вкусно.

В конце семидесятых, когда я изредка заглядывала в этот уютный дом, меня охватывало желание иметь такой же. Там все было очень хорошо: и дом, и его хозяева, и окружение. Особенно мне нравилась большая веранда, на которой в мае подсыхал свежескрученный, приготовленный самой Аллочкой чай, распространяющий неповторимый чайный аромат.

Позже, когда я переехала на Зеленый мыс и никак не могла осуществить свою мечту построить дом, я часто после работы поворачивала к перевалу, заходила в гости к гостеприимным соседям. Любовалась. Окруженная уютом, бросала взор на ущелье и прорезавшую его параллельно дорогу, по которой непрерывным потоком текли машины.

Выше Аллочкиного и Бориного дома среди зарослей по тропинке можно подняться к дому Ноя. Это большое одноэтажное строение, вернее – огромный сарай. Ной – высокий сутулый милиционер ботанического сада, родом из горной Аджарии. Он под видом сторожки построил непрочное, из всякого хлама большое жилище и перевез семью. Надеется узаконить. Но когда я его встречаю, начинает жаловаться, что узаконить дом не удается, что его могут выгнать.

Граница с Хечиновым

По-прежнему ни у мамы, ни у тетки границы не обозначены. Забора нет.

Из дома отдыха пройти к избушке по зарослям междудорожья не составляет труда. Туда пробираются с дамами местные знатоки.

В конце площадки – там, где большой бук и под ним скамья, начинается крутой склон владений Хечинашвили. Граница ничем, кроме резкого спуска, не обозначена. Старый хозяин, знаменитый гинеколог Георгий Гаврилович, умер. Два его старших сына уехали в Ленинград. Теперь владелец дачи - младший сын Леван. Он врач- уролог. В молодости отличался горячим нравом, устраивал попойки в красивом загородном доме.

Буйного Левана отец выдал за грузинку из Тбилиси, тем самым укрепив свое грузинское происхождение. С тех пор звучит только фамилия Хечинашвили.

Невысокий Леван производит впечатление крайне нервного, резкого и самоуверенного, особенно рядом с крупной лошадинообразной супругой.

Мама рассказывает, что жена Левана большей частью живет в Тбилиси. почти не говорит по-русски.

На террасах его сада апельсины сомкнулись кронами. В пустующем доме на первом этаже в качестве смотрителя и охранницы живет маленькая, напоминающая ведьму злобная женщина – Тамара Максимовна. При столкновении с кем-либо она сразу начинает кричать.

Леван решил поставить новый забор – сетку-рабицу. У мамы денег нет, особенно на крупное мероприятие. Да она и не задумывалась о границе. Все пограничные вопросы решались не заборами, а устными разборками с Майей, которая всегда старалась прибрать себе что-то пограничное.

Садовник решил выслужиться перед Леваном, а возможно выполнял его заказ. То есть продвинуться по границе. Мама, придя домой после работы, обнаружила вновь поставленную сетку. Никто с ней о границе не разговаривал. Пришли рабочие, ставили столбы, цементировали. Укрепляли их камнями, взятыми у домика из маминого сада камней, то есть композициями. Мамин сад камней – ее гордость, и она пришла в отчаяние. Сильно кричала, но на этом инцидент был закончен. Граница осталась прежней.

С северной стороны на склоне еще при прадеде была посажена чайная плантация. Мама была обязана собирать там чай и сдавать в колхоз. Но в семидесятых годах этот небольшой участок никто не учитывал. Он зарос ежевикой, которая покрыла мощными дугами чайные кусты. Образовались норы, в которых стали жить шакалы. Зимой они воровали маминых кур. Их лай напоминал детский плач.

Ботанический сад в конце семидесятых

Приезжая домой на Зеленый мыс, мы обязательно идем в ботанический сад. Сначала заходим к маме в библиотеку, в темное и длинное книгохранилище. Мама с восторгом рассказывает о тех, кто за последнее время посетил ботанический сад, библиотеку. С гордостью показывает выставленные в ряд работы Андрея и мои. Это для нас большая реклама. Диссертацию Андрея ВАК утвердил. Он стал доктором наук. Мы с Андреем издали книгу по морфогенезу кустарников.

После смерти мамы у меня вышла большая статья в журнале общей биологии. Но никто уже ее не рекламировал. Я представляла себе, как гордилась бы мама выходу этой статьи, как бы показывала ее своим сослуживцам и приезжим ботаникам.

Мама нам показывала и новинки, важные издания флоры, полученные ею с большим трудом, купленные или подаренные. Потом вела к директору, к Нодари Мемедовичу. Затем следовало посещение нового заместителя директора Вано Рафаиловича Мамунидзе, недавно поступившего на работу в ботанический сад. Вано – крупный полный мужчина выше среднего роста, с большим плоским лицом, на котором всегда играет румянец. Бросаются в глаза небольшие красные губы. Так и хочется сказать – «губки». И, конечно, усы – принадлежность каждого грузина. Вано говорит по-русски плохо, речь его замедляется, он обдумывает каждое слово. Он ученик Василия Захаровича Гулисашвили – известного лесовода. Родной брат Варлама Рафаиловича Мамунидзе – первого секретаря Аджарии, то есть главного человека автономной республики. Вано родом из горной Аджарии, из села Кеда, районного центра. У него, кроме Варлама есть еще брат – директор консервного завода.

Потом мы идем в бухгалтерию, также здороваемся. Там сидят старые сотрудники – худенькая Цуца и сильно постаревшая жеманная Галина Милентьевна. Главный бухгалтер по-прежнему Нина Владимировна – великий комбинатор. С ее нелегкой руки была вывезена в Тбилиси мраморная нимфа, сохранявшаяся на камине в отделе интродукции со времен Баратова. Это произошло в момент переезда отдела интродукции в жилой дом сотрудников сада, тогда когда самые уважаемые получили квартиры в новом доме в Батуми. На даче Баратова часть помещений стала жильем. Их занял новый сотрудник с семьей Давид, Дато Гвианидзе, родом из села Аджарисцкали. Он занимается дубами.

Многие научные сотрудники-грузины перебрались в столицу, в Тбилиси. Это Баланчивадзе, Манджавидзе, Цицивидзе. Их места стали занимать местные кадры: Мамунидзе, Гвианидзе, Мурман Давитадзе, Важа Мамиадзе. Еще Хасанчик Бакуридзе. Мама о каждом много рассказывает. Она всем помогает с подготовкой диссертации. Переводит иностранную литературу, составляет библиографию. И все бесплатно. За улыбки, за спасибо. То же самое она делает и сотрудникам ЗОС ВИЛАР (станция лекарственных растений) в Кобулети. Они часто наезжают к маме в библиотеку.

Появилась новая управделами – Хедие Боквадзе, сестра жены директора. Крупная, с большим длинным лицом. Сидит за пишущей машинкой в приемной перед кабинетом Вано. Мама буднично рассказывает – она в близких отношениях с Вано. У Хедие муж Бидзина. Родом он из села Тхилнари за Чорохом. Там он строит красивый дом. Это его главное занятие. На его добром лице главное – огромный нос. Сам он маленький, щупленький, едва по плечо Хедие. Рядом с ней его мелкость особенно бросается в глаза. У них двое детей, очень похожих на отца.

Незаметно для меня ушел из жизни Ашот Багратович. В отделе интродукции по-прежнему работает Морозова.

Рассказ о Нине Петровне Георгадзе

Первая моя встреча Ниной Петровной произошла еще во время войны, то есть в году 1943-1944. Я была школьницей первых классов. Училась у бабушки в Тбилиси, а на лето приезжала домой на Зеленый мыс к маме. В течение всего моего детства, юности, Нина Петровна числилась единственной постоянной приятельницей нашего старенького дома. Сын Нины Петровны Эдик иногда тоже мелькал на нашей площадке. Нина Петровна в девичестве была Неклюдова. У нее кокетливая сестра, которая иногда приезжает к ней в гости. Сестра зарабатывает на жизнь вязанием свитеров. Она и маме и мне связала красивые свитера. Мы долго копили, чтобы их оплатить. Времена были голодными, безденежными.

Нина Петровна в городе знакома с Владыковым. О, Владыков!! Это этакий законодатель мнений среди батумской интеллигенции. К нему попасть трудно. Ездят как на поклон. Узнаю, что он знаток Николая Рериха и еще кого-то. Это я слышу изредка от взрослых, от Нины Петровны. Через Владыкова мама познакомилась с Ишовым Леонидом Михайловичем, капитаном первого ранга из Ленинграда, который во время очередного приезда посетил своего знакомого Владыкова и случайно там встретил маму. Нужно сказать что каждый, каждый без исключения мужчина, взглянув на маму, влюблялся. Она была необычайно хороша. Нежная, очаровательная француженка. Роман с Леонидом Михайловичем оказался настолько прочным, что растянулся на долгие годы. Мама считала Леонида Михайловича своим гражданским мужем, а «правильная» Нина Петровна осуждала себя за знакомство. Владыков тем более осуждал. Он насаждал в Батуми правильное, благородное поведение. Вокруг него вились ученицы, которым он вещал нравственные законы. Был весьма категоричен. Когда я, поступив в Тимирязевскую академию, встретила его случайно на базаре, он спросил меня об этом, я ему ответила что поступила в Тимирязевку. В ответ раздался презрительный ответ, что небрежное слово «Тимирязевка» недостойно произносить. Это сокращение, вульгаризм. Но что от меня можно ожидать, если у меня низкий лоб! А это верный признак ограниченности. Диагноз и приговор был поставлен на всю жизнь. Со лбом я как-то справилась и вспоминала редко. А вот Тимирязевка – слово, ставшее нарицательным и ласковым, которое звучит везде, напоминает мне надутого старичка в чесучовом легком пиджаке и соломенной, а ля канапе шляпе. Далекие времена середины пятидесятых…

Нина Петровна принимала участие в жизни нашей семьи, часто весьма благотворно. Узнав, что я постоянно пою, повела меня в городе к знаменитой певице. Она уже была на пенсии. Посреди комнаты стоял большой рояль. На стенах под стеклом – портреты знаменитостей, в том числе Собинова. Пожилая дама проверила мой голос. Нашла его сильным и предложила давать уроки. Но у нас дома было постоянное безденежье, в маминых руках деньги не держались. О каких уроках могла быть речь! Тема была закрыта навсегда.

Сын Нины Петровны закончил школу в городе. Учился он средне. Нина Петровна отправила его в Ленинград к сестре, где он поступил в пожарное училище.

Нина Петровна осталась в Батуми одна. Комнату под крышей она обменяла на темную, но просторную, с окнами, выходящими на веранду, какие в моде в южных городах. Из ее комнаты были слышны крики соседок, собиравшихся у крана во дворе на первом этаже. Туалет во дворе издавал неприятные запахи, особенно в летнюю жару. Нину Петровну все чаще тянуло к нам на зеленый холм. С работой тоже не ладилось. Кроме того, характер у Нины Петровны был своеобразным, властным. А мама слабая, часто поддавалась влиянию. Нина Петровна менторствовала, делала замечания. Это все любя. Действительно, она была привязана к маме и, возможно, именно то, что мама работала в ботаническом саду, послужило поводом для Нины Петровны обменять свою комнату в городе на комнату в ботаническом саду. Новое ее жилье находилось на втором этаже над столовой. Два светлых окна были обращены на море. Вдали можно было разглядеть поселок Чакву. Везде зелень. По утрам солнце с востока освещало ее просторную комнату. Хорошо. Соседи попались тоже очень хорошие. Цуца, тихая девушка-гурийка из бухгалтерии, сама смиренность и доброжелательность. Нину Петровну взяли по рекомендации мамы в штат ботанического сада художницей. Как рисовала Нина Петровна, трудно сказать. После нее осталось два довольно неудачных черно-белых рисунка растений в книге А.А. Дмитриевой «Флора Аджарии», готовившейся в то время к изданию.

Переход Нины Петровны в ботанический сад свершился за полгода до моего отъезда из Аджарии. Я работала в Нижнем парке на даче Баратовых. Со своим строгим, но очень добрым начальником Ашотом Багратовичем я вполне сработалась. Рядом сидела Галина Алексеевна Морозова, часто делавшая мне замечания. Но она не была моей начальницей, и это спасало положение. Теперь рядом с Галиной Алексеевной стала сидеть Нина Петровна и поток замечаний резко возрос. Часто они придирались ко мне вдвоем. Мирная жизнь тихого уголка была нарушена.

В это время за мной ухаживал мой будущий супруг. Мы с ним часто бродили по ботаническому саду, собирая семена. Это была моя прямая обязанность. Придирки и мелкие конфликты сваливались на меня во время длительных в тех местах дождей. Вскоре я уехала и все отодвинулось далеко. О некоторых событиях, которые развивались далее, я слышала от мамы и подруг-сослуживиц моих ровесниц, которые сменили меня в семенной лаборатории в отделе интродукции. Как и следовало ожидать, Галина Алексеевна и Нина Петровна рассорились и не могли видеть друг друга. Галина Алексеевна изобрела экран из картонок и «отдалилась» от Нины Петровны. Та, в свою очередь отгородилась картиной и стремилась к маме в книгохранилище, где и расположилась за стеллажами. Подслушивала разговоры и портила жизнь мамы на правах подруги. Но этого я уже не застала.

Эдик, сын Нины Петровны, закончив пожарное училище, был распределен в Тбилиси, стал успешно работать в одной из пожарных частей. Его повышению по служебной лестнице способствовала и его фамилия, и национальность. Он был по отцу грузином. Удачно женился. В год моего замужества мы с мужем попали в Тбилиси на несколько дней к деду и бабушке. Старики устроили званый обед. Позвали и молодых Георгадзе. Рядом с красивым белокурым Эдуардом маленькая изящная жена гляделась очень мило.

В 1963 году я приехала надолго на Зеленый мыс с маленькой дочкой, ждала второго ребенка. Стояло жаркое лето. У Нины Петровны гостил сын с невесткой и внуком. Нина Петровна была счастлива. Жила в это время отдельно у соседки, у Цуцы и всеми силами ублажала молодых.

Далее жизнь надолго меня оторвала от Зеленого мыса. Но мама мне писала часто и делилась зеленомысскими новостями регулярно.

Через некоторое время Нина Петровна рассорилась с невесткой и сыном настолько, что ее полностью разлучили с внуком. Она продолжала жить одиноко. Рисовала потихоньку и особенно преуспела в плетении корзин из хвои североамериканских сосен. Мама рассказывала, что она сплела однажды не только красивую корзину, но и пальто! И это было произведение искусства.

Жизнь ботанического сада текла тихо. Нина Петровна была очень экономной. Но здоровье ее на глазах рушилось. Она и раньше болела базедовой болезнью, но теперь, в середине семидесятых годов, болезнь резко усилилась. Мучил ее и грибок под ногтями рук. Постоянно она их мазала какой-то адской коричневой смесью. Глаза навыкате, руки, разукрашенные темной жидкостью. Ее жалели. Но от сына не было вестей. Наконец встал вопрос о стационарном лечении, и ее направили в больницу в Тбилиси. Там Нина Петровна лежала в ожидании сына. Но он не приходил. В Тбилиси принято нянечкам, санитаркам давать мелкие монеты за услуги, оказываемые больным. Но Нина Петровна не платила. Принципиально. Каждую копейку она собирала для сына, чтобы оставить ему деньги в наследство. Мечтала, чтобы он пришел, приник к ней больной. Но безуспешно. Не приходил и не пришел… К тому времени Эдуард вырос по службе, получил высокий чин. Этому способствовал счастливый для него случай. Руководил в то время Грузией первый секретарь М. Каким-то образом Эдуард Георгадзе спас М. То ли покушались на него, а Эдуард спас, то ли помог при пожаре. Оказал большую услугу большому человеку. Тем самым заслужил не только повышение, но и дружбу, и доверие самого высокого лица. Все эти подробности я знаю по рассказам мамы, потому детали мне неизвестны.

Больную и уже плохо передвигающуюся Нину Петровну сотрудники ботанического сада доставили на Зеленый мыс. На выручку пришла та же милая и безответная Цуца. Ей Нина Петровна завещала комнату. Но все деньги, скопленные многолетним трудом по крохам, были завещаны Эдику. Для него, видимо, это были гроши. Цуца на глазах у всех сотрудников ботанического сада бескорыстно смотрела за тяжелобольной. Умерла Нина Петровна в конце семидесятых годов. Похоронена на большом зеленомысском кладбище, на склоне одного из крутых холмов.

Мама рассказывала: однажды к ней в библиотеку постучал высокий военный чин. В библиотеке полутемно, и она с трудом узнала в роскошном мужчине в форме Эдуарда. Да, это был сын Нины Петровны, который приехал в сопровождении большой свиты подчиненных. Просил маму показать могилу матери. Поехали на кладбище. Мама видела склоненного над могилой сына. Он рыдал.

Когда мама мне рассказывала об этом запоздалом визите, мне невольно припомнился «Станционный смотритель» Пушкина.

Гульнара Гулиашвили

На вершине холма гималайского отдела, недалеко от жилого дома, был выстроен одноэтажный просторный клуб. Он очень холодный и большей частью пустует. В полуподвальном помещении жители дома устроили склад удобрений.

Переезд в батумский многоэтажный дом был отмечен грандиозным скандалом, неожиданно потрясшим ботанический сад. Для этого стоит вспомнить Верочку Гулиашвили. До войны Верочка с мужем приехала из Гурии. Муж погиб на войне.

Верочка – вдова фронтовика, сестра Трифона Уплисовича, осталась с двумя детьми: Резо и Гульнарой. Она работала, не покладая рук. Как рабочая ботанического сада занимала комнату в жилом доме сотрудников. Держала корову, плела коврики из драцены, растила детей. Заработала доброе имя. Гульнара подросла и поступила в чайный техникум. Там же учился сын Мусовича.

Мусович родом из соседнего с ботаническим садом села Сахалвашо. В ботаническом саду он работает агротехником, то есть следит за работой садовых рабочих. Я его помню с раннего детства. Очень высокий, со светлыми волосами. Встречая меня с мамой, всегда улыбается.

Гульнара и сын Мусовича полюбили друг друга. По обычаю принято женить и выдавать замуж, исходя из интересов семьи, то есть за богатых или очень уважаемых, а не по воле молодых. А Гульнара – бесприданница, к тому же не аджарка. Влюбленные понимали, что официально не получат разрешения на брак и решили инсценировать воровство невесты. Сын Мусовича так и поступил, поставив свою родню перед фактом. Пришлось смириться. Но красивую Гульнару родня Мусовича не признала. После окончания чайтехникума Гульнара работала в ботаническом саду. Молодожены стали жить на задворках дачи Ратишвили. Комнаты первого этажа со стороны холма, к которому примыкает роскошный дом-дворец, очень темные. Узкий коридор выводит из комнат на такой же сырой и темный двор. Усиливает темноту и мрачность помещения скрывающий свет мостик на втором этаже, ведущий в главные светлые помещения дворца, уже давно заселенного сотрудниками ботанического сада. У молодого мужа оказались слабые легкие, он заболел туберкулезом. Плохое жилье усиливало болезнь. Родилась девочка Нина, тоже слабая здоровьем.

Отъезд лучших людей ботанического сада, долго ждавших постройки дома в Батуми, переселение других в жилой дом на место переезжающих всколыхнуло других сотрудников. В том числе и Гульнару. Она пошла к директору Нодари Мемедовичу Шакарашидзе (Нури) просить светлую комнату в жилом доме в центре сада. В том доме, где она выросла. Но Нури ей отказал. Возможно, потому что Мусович ее, самовольную, не любил – без его ведома увела сына. Или потому, что Гульнара никакого веса в саду не имела, работала лаборантом. Нури – человек добрейший. Вполне вероятно, что многие дела сада в то время решала жена директора – Мери и ее сестра Хедие. При распределении квартир в батумском новом доме Нури присмотрел себе не одну, а две смежные квартиры, которые предполагалось объединить в одну и сделать ее очень большой. При этом у Нури огромный дом и огромный апельсиновый сад в Гонио, за Чорохом. У родителей его жены Мери большой дом на Зеленом мысу и также большой мандариновый сад. Люди они даже по меркам состоятельных местных жителей очень богатые. Но, как говорится в народе, «богатство к богатству, деньги к деньгам». Об аппетитах Нури Мемедовича и особенно его жены Мери знали почти все и считали это естественным. Он же директор!

Но не знал Нури характера самолюбивой и решительной Гульнары. Да и поступал он весьма несправедливо. Муж болел, Гульнара жила на очень маленькую зарплату, девочка тоже болела. Гульнара решилась. Поехала в Москву и пошла на прием к космонавту ВалентинеТерешковой в комитет по женским вопросам. Возможно, она обращалась и в более высокие инстанции. Написала жалобу, где называла своего директора Нури Шакарашидзе «красным кулаком». Жалобу приняли. Сигнал был услышан. Как только Гульнара вернулась в Батуми из Москвы, ее и Нури вызвали в высшую инстанцию и допросили с пристрастием. Спрашивали, как она сумела написать жалобу по-русски так грамотно. Писала ли сама? Гульнара гордо ответила, что кончила чайный техникум и учила русский. Нури стоял, опустив голову. В результате квартир его лишили. А Гульнара получила в новом доме двухкомнатную квартиру со всеми удобствами.

Но сотрудники ботанического сада встретили Гульнару враждебно. Девять лет с ней никто не разговаривал. Муж продолжал болеть, умер совсем молодым. Приезжая к маме, я видела Гульнару – в черном, красивую, но с отрешенным лицом.

Шло время. Когда пришел в сад Вано Ммунидзе, он поддержал Гульнару, прошлые обиды постепенно стерлись. Гульнара стала человеком почти равным с другими. Она собирала материал для книги Вано по лекарственным растениям. Смерть сына смягчила Мусовича и его родню. Гульнару и уже подросшую Нину приняли в свой клан, стали помогать деньгами. Гульнара в ответ стала соблюдать обычаи аджарской семьи. Она прекрасная хозяйка. Когда собирался очередной стол с угощениями, то есть пурмарили, «хлеб-соль», Гульнара всегда была звана как знаток и одна из лучших кулинарок.

Когда я снова приехала на Зеленый мыс и стала работать в ботаническом саду, Гульнара была уже научным сотрудником, курировала мексиканский отдел. Судьба в дальнейшем готовила ей новые удары, которым она мужественно сопротивлялась.

Новые дома

В конце семидесятых, в разгар вседозволенности застоя в Аджарии, а возможно, и во всей Грузии бросалось в глаза строительство новых домов – не только частных, но и государственных.

В Батуми были построены два высоких двенадцатиэтажных дома в виде серых параллелепипедов. Они изменили силуэт города Батуми, который мы видели с нашей площадки. Ранее длинный заостренный мыс в основании бухты был украшен только шпилями католического костела. Теперь стали видны и эти два дома с острыми углами и полным отсутствием архитектуры. Символ эпохи.

Такой же серый и прямоугольный пятиэтажный Дом учителя вырос на противоположном холме от нашего дома на месте деревянного дома князя Абашидзе. На фундаменте дома Карелиных было построено большое трехэтажное общежитие для студентов. Вытянутый вдоль склона дом тоже серый, с балконами. Внизу, в подвальном помещении, котельная. Студенты оказались диковатыми. Это большей частью молодежь из горных поселков. Уже давно преподавание в техникуме идет только на грузинском языке. Прекрасные помещения быстро превратились в свинарник. Везде грязь, сорванные замки. В темной роще магнолий – там, где когда-то бил фонтан, стали попадаться выброшенные с балконов коврики, разбитые стулья, кастрюли, сковородки, консервные банки.

В чайтехникуме ниже красивой площадки, обрамленной магнолиями, на южном склоне холма выстроено большое здание учебного корпуса, прилепившееся к южному склону. Несколько вогнутой формы. Три этажа с внешней стороны украшены красивым рисунком: горцы танцуют гардаган, собирают виноград. Проезжая по главному шоссе по противоположному к техникуму холму за оврагом, видишь эти корпуса и картину. Очень красиво. С задней стороны от учебных корпусов к площадке с магнолиями поднимаются крутые лесенки. Есть и переходы. Светлые корпуса учебного корпуса впечатляют. Да вот незадача: при постройке не учли выход грунтовых вод, размывающих фундамент. Во время тяжелого снегопада корпус треснул пополам. Его долго ремонтировали. Ушла масса цемента не только на восстановление корпуса, но и для тех, кто ремонтировал.

В те же годы к даче Стюр пристроился высокий многоэтажный серый параллелепипед дома отдыха четвертого управления. Никому и в голову не пришло, что это здание не вписывается в пейзаж. Выросло оно быстро. Никакого забора уже нет. Можно спокойно подойти, обогнуть параллелепипед, зайти на площадку перед двухэтажным зданием с колоннами. Оно остается нетронутым. Можно сесть на скамейку, как это, по всей видимости, делал Михаил Афанасьевич Булгаков. Полюбоваться, как в Черное море садится солнце, увидеть его последний луч.

В 2005 году это здание разрушили. Так мне по телефону рассказала Нели Моцкобили - дочь Валентины Васильевны, унаследовавшая дачу Жубер (девочка в красной шапочке, которую не смогла увидеть мать при отправке этапа в Казахстан).

На берегу моря по пути в Махинджаури работает большой цех, что-то вроде маленького завода. Песка вдоволь. Рядом море. Цемента также много. Его регулярно подвозят из центральных районов страны, как и другие строительные материалы. В цеху на открытом воздухе лепятся большие цементные брикеты. Они дешевые. Это главный строительный материал. На склонах очень быстро вырастают большие квадраты домов вдва, а то и три этажа. Соседи соревнуются. Хвастаются. Перегоняют друг друга в величине дома. Дома отапливаются. Есть и маленькие котельные. Но чаще вся семья ютится около бухари на первом этаже, а второй холодный этаж – гостевые комнаты. На балконах сушат белье. В домах идеальная чистота. Невестки, словно пчелки, с утра до вечера суетятся по хозяйству.

Неожиданно при входе в ботанический сад рядом с дачей Ратишвили вырос большой дом Корнелия, завхоза ботанического сада.

Там, где был скромный деревянный домик с кассой для кассира, поселился Корнелий. Мама, когда мы проходим мимо, всегда подчеркивала, что он сван. Это в наших краях редкость. Вверх по реке Ингури находится верхняя Сванетия. Люди спускаются с гор в долины. Корнелий – невысокий, уже седеющий, с хитроватым незлым лицом. У него приятная полнеющая жена Женя. Работает на метеостанции. Двое крупных красивых детей. Сын Бесики и дочь Бэла. Они как будто выращены на сметане. На самом деле – на самых лучших продуктах. Корнелий – умелый завхоз. Ему принадлежит идея перенести хозяйственный двор из центра ботанического сада на задворки с удобным выездом на трассу. Подальше от людских глаз. Там выстроен дом, организован милицейский пост. Ржавеют трактора и еще какая-то техника. На новом хоздворе все производит впечатление развала, тишины, запустения. Но это ложная тишина.

При входе в сад, на его территории, на месте будки Корнелий выстроил свой большой двухэтажный дом. Склон крутой. Второй этаж на уровне входа. Там балкон. На нем отдыхает Женя. В комнатах постоянно работает телевизор. Когда мы проходим мимо, выходя из ботанического сада, Женя улыбается, зазывает на чашечку кофе. Мама делится новостями, здоровается. Территория дворика рядом с домом постепенно увеличивается. В субботу, в воскресенье, когда сотрудники ботанического сада отдыхают, Корнелий активно работает. В это время роется терраса. Уничтожаются редкие посадки. А это ведь территория ботанического сада. Исчез птеростиракс, даже большие хвойные деревья. Нужно же Корнелию иметь свой двор, оплетенный виноградом! По воскресеньям вывозится втихаря земля. Сотрудники, идя на работу в понедельник, видят результат. Мама, проходя мимо, тихо шепчет: «безобразие!». И только. Большая часть ее жизни прошла на Зеленом мысу, в ботаническом саду, но она не осмеливается протестовать громко.

Кстати. Во время негласной войны в Афганистане Корнелий сумел найти нужные знакомства. Освободил, отмазал своего наливного розового Бесики от армии. И для других сотрудников постарался, поделился знакомствами.

Тихий Корнелий гнул свою линию жизни. Объединил жителей соседней дачи Ратишвили. Образовалось нечто похожее на поселочек. Удачно женил Бэлу. Справил роскошную свадьбу. Новые родственники – богатые и достойны красивой пышной Бэлы.

Бесики тоже удачно женился. Казалось, все катится не вниз, а вверх. Но судьба иногда играет с человеком. В последний раз, в 2004 году, проходя мимо гостеприимного дома Корнелия, я увидела его. Маленького, сгорбленного. На Женином лице тоже не было улыбки. Корнелий по какой-то важной причине уже не работал в ботаническом саду. Он это объяснял своей национальностью. Он сван, а не аджарец. Возможно, это сыграло свою коварную роль. Потерял хлебное место. Чтобы прожить, торговал мелочевкой на автобусной остановке у перевала, на повороте дороги. Там в то время часто проезжали машины, следуя в Турцию и обратно. Голодные времена!

По дороге, ведущей из ботанического сада мимо дачи Ратишвили к чайтехникуму, живет Реджеб Багратиони. Он купил дом, который ранее принадлежал Мхеидзе, одному из бывших директоров ботанического сада. Реджеб, в прошлом министр юстиции, участвовал в репрессиях. Многие помнят о его черных делах.

На вершине горы Фридэ батареи уже давно нет. На ее месте выстроена телевизионная антенна. Там есть телефон, которым иногда пользуются мои друзья Васильевы. Однажды и я ходила туда звонить в Москву. Было срочное дело. Телевышка высоко. Там своя жизнь. Ее обслуживают незнакомые специалисты из Батуми.

Прогресс встраивался в жизнь Зеленого мыса, всей Аджарии. Стали летать большие самолеты, ежедневно из Москвы несколько рейсов. Да и из других городов. Но все равно достать билет трудно. Хотя мои повзрослевшие дети-студенты прилетают к маме часто, иногда на два-три дня, на праздники. Билеты дешевые.

В горную Аджарию, несмотря на кордоны, заставы, с автостанции один за другим едут маневренные ПАЗы – маленькие автобусы, проникающие в самые отдаленные уголки горной страны. Автобусы без всякого расписания через каждые 15-20 минут курсируют между Зеленым мысом и Батуми. С чуть большим интервалом ходят автобусы и между Кобулети и Батуми.

В Кобулети тоже строились высокие дома, тоже в виде параллелепипедов по моде того времени. Иногда с несуразным козырьком перед входом.

Кобулети был самым модным курортом для тбилисцев. Большие частные дома на два этажа с боковой лестницей со двора идут чередой, впритык друг к другу вдоль единственной, протянувшейся вдоль побережья, улице Сталина, от железнодорожного вокзала до Чолоки – маленькой пограничной речки. За ней начинается Менгрелия. Следов бывших вилл, домов богатых дачников давно нет. Главная достопримечательность – гостиница Интурист, высокая, многоэтажная, тоже прямоугольная.

К новым, вырастающим как грибы, домам частных владельцев подведены дороги, электричество. Подвозится и газ в баллонах. Газ очень дешевый. По горным дорогам едут машины, нагруженные большими, часто ржавыми баллонами с газом. Около калитки выставляются использованные. Мама под баллон кладет деньги. Шофер забирает пустые, взамен оставляет новые, с газом. Они довольно тяжелые. Мама их катит к кухне на тележке. Нужно установить, заменить баллон и подключить. Это требует физических усилий и умения. Подключается баллон к шлангу каким-то хитрым способом. Не всегда это удается с первого раза. А под ливнем особенно неприятно. Но потом, когда газ подключен, синий его огонек горит долго. Теперь готовят пищу только на газе.

В советские времена были города-побратимы. С ними дружили. Так, в центре Твери, ранее города Калинина, появилась площадь Капошвары. Тверь-Калинин дружила с Венгрией. А Батуми с Благоевградом, с Болгарией. В ботанический сад приехала делегация. Было много красивых речей, выпито много хорошего грузинского вина. На бывшей даче Баратова установлена мемориальная доска. Оказывается, в свое время, когда эта дача была правительственной, здесь отдыхал вождь болгарского народа Георгий Димитров. Доска оказалась непрочной, как и все, что создавалось в эпоху застоя. Уже через несколько лет она пришла в негодность, позолота облупилась, и имя вождя Болгарии можно было прочитать с трудом.

Совхозный дом в долине речки Вонючки возник также в конце семидесятых и влился в большую семью домов поселочка Хоздвор. Получили жилье в этом доме самые заслуженные, в основном пожилые, рабочие совхоза. Проходя мимо по шоссе, я видела у порога уставших женщин, «закрываюших» банки с заготовками. Там живет Вовчик. Я его знаю очень давно. Невысокий, всегда пьяный, он сидит у входа и хриплым голосом приветствует проходящих.

О Магадане, Москве, Зеленом мысе

За десять лет жизни в Магадане мы привязались к северу.

Наша жизнь протекала в напряженном, четко определенном ритме.

Полевой сезон – в начале июня. Из Магадана улетали на все короткое северное лето в отдаленные районы Колымского нагорья. В намеченные места нас забрасывали вертолетом, а потом перемещали на новые точки. Полевой сезон продолжался и после того, как наступали холода на Колыме. В еще теплом сентябре и октябре мы работали в Приморье, на Камчатке и Курильских островах. В зимний период обрабатывали материал, писали статьи, монографии. Ездили в Москву и в Ленинград в командировки. Отпуск проводили чаще всего в Москве, где с 1974 года остались с родителями Андрея наши дети. Став студентами, они лето проводят с нами в экспедициях. На Зеленый мыс ездят самостоятельно на каникулы.

Дорога дешевая, можно прилететь на праздники, на каникулы, на несколько дней. Это очень сближало маму с внуками.

Из-за напряженного ритма жизни на Зеленом мысу мы сами бывали редко, приезжая на очень короткие сроки.

Цели, которые мы поставили перед собой, отправляясь на север, были достигнуты. За это время я защитила диссертацию, получила степень кандидата биологических наук и собрала материал для докторской диссертации. Андрей стал доктором наук. Почти готова к изданию монография «Флора Магаданской области». Кроме того, нами было написано и издано несколько книг.

Все чаще мы задумывались о возвращении на «материк». Это было связано с тем, что родители состарились. Мать Андрея слепая. Моя мама сильно болела.

За прошедшие десять лет Саша с Тамарой работали в ГДР. Их дочка Ира в Тбилиси стала студенткой.

Внуки очень привязаны к бабушке, они зовут ее «Бабика».

Олег стал кандидатом медицинских наук, купил машину. У него подрастает сын Роман.

Пожилые сестры – мама и Майя вдвоем живут в старом доме. Но там, кроме внуков и детей, бывают многочисленные гости и они не чувствуют себя одинокими.

У мамы сердечная недостаточность, на подъеме она сильно задыхается.

Несмотря на болезнь, она радуется подросшему саду, готовит вино, варенья. Посылает фрукты в Москву. Ищет любую оказию, чтобы передать дары юга.

Все чаще мы задумываемся о возвращении. С одной стороны, магаданская жизнь очень интересная, особенная. У нас прекрасная зарплата. С другой стороны – Москва, которую мы считаем своим домом, где остались родители, слепая мать Андрея, наши друзья. Зеленый мыс – вариант на старость. Ведь там живет моя мама. Можно работать в уникальном ботаническом саду, ездить в горы.

Правда, сестры часто не ладят. Чем сильнее болеет мама, тем сильнее раздражается моя тетка. Но помочь установиться миру в сестринских отношениях не в моих силах. Хочется бывать на Зеленом мысу чаще. Но для этого остается только осень, зима. Попадаем туда мы всегда ненадолго.

В декабре1981 года

После напряженного полевого сезона на Колыме мы планировали отдохнуть на Зеленом мысу осенью. Я очень соскучилась по маме.

Но мы попали туда только в конце ноября. Этому предшествовало редактирование моей монографии «Кустарнички Дальнего востока» в Москве в издательстве «Наука». Туда я отправлялась каждый день как на пытку. Технический редактор Н.Бабурина выводила меня в круглый красивый холл издательства и там мы с ней сидели над рукописью, снимали вопросы. Я почти ничего не соображала, так как в столе лежали «гвоздики» от сигарет, которые отвратительно пахли. Бабурина пыталась любыми путями исправлять мой текст. В результате она выбросила итоговую главу о классификации кустарничков. До сих пор жалею и вступаю с ней в невидимый спор, отстаивая свою правоту, которую тогда по малодушию не отстояла. Давно погибла Бабурина. Бросилась в Ильинке под электричку. Но обида до сих пор жжет мне сердце. Много гадостей сделала Бабурина и Андрею. И не только ему.

Странное это было время, когда технический редактор мог изменить твой текст, а ты не имеешь права возразить. Еще ранее, когда Бабурина редактировала наши с Андреем «Кустарники», она с особым удовольствием везде вымарывала слово «Россия». России в те времена, в конце семидесятых, не существовало.

Пока меня мучила Бабурина, у нас дома моя свекровь отстаивала наши интересы.

Олег обратился к нам с просьбой. Его сын, восьмилетний Рома, нашел красивого пушистого щеночка. Этого щеночка нужно перевезти на Зеленый мыс. Потому что в Москве его держать невозможно. Отказать Олегу я не могла: рассердится моя тетка. А если рассердится – будет скандал. А мне хочется спокойствия, мира и такого желанного отдыха! Больная мама зависит от тетки.

Для перевозки щенка необходима справка от ветеринара. Маман в результате долгих настойчивых и упорных переговоров добилась того, что Олег не только достал справку, но и обещал, что отвезет нас в аэропорт.

Утром в день нашего отлета он вошел к нам с очаровательным пушистым щеночком. Осмотрел нашу квартиру. Тут же сказал, что у него такая же кухня и мебельный гарнитур тоже высокого качества, причем лакированный. В те времена это было признаком благополучия.

Олег был несколько напряжен и недоволен: у него рабочий день, он потратил много времени. Но мы были ему весьма благодарны.

Прилетели в пасмурный сырой день. Как всегда, первым делом восторженная мама повела нас к буку и я вдохнула воздух родины. Увидела самый любимый вид – на Батумскую бухту. Наконец я в родном доме! Мама устроила нам в угловой комнате уютное, по ее представлениям, гнездышко. Она, как могла, утепляла эту комнатку. Очень старалась. Повесила полочки. Окна занавесила от ветра. В декабре в Батуми уже холодно. В то время у мамы водились деньги и она сделала ремонт угловой комнатенки, в которой мы спали. Странный ремонт: брала простыню, мочила ее в масляной краске и закрывала старые «раны». Ушло много краски и ткани. Но мама все это сделала сама и очень гордилась! Ей хотелось хоть небольшого уюта, которого, увы, не было. Но был сад, бук, вид на море. Часто соседи заводили разговоры на тему – мол, зачем стоит на площадке это большое дерево, последнее на Зеленом мысу? В горах таких полно! Его нужно срубить и посадить мандариновые деревья. Они дадут урожай и, соответственно деньги. Мама в ответ гордо отвечала: «У вас есть мандарины, а у меня бук!» И действительно, бук был роскошным. Огромная шаровидная крона принимала все ветры с моря, шелестела листвой. Большой, в несколько обхватов, ствол был испещрен древесными морщинами. Это создавало эффект старости, а на самом деле болезни. Это женский экземпляр, но чинарики-орешки на нем не вызревали. Олег когда-то повесил на бук цепь. Отдыхающие сразу же вспоминали сказки Пушкина, восхищались деревом. На нижние ветки можно было залезть по лестнице, сидеть там и смотреть на бухту, на далекий Батумский мыс.

В ноябре в Батуми лили дожди, а в декабре распогодилось и мы весь отпуск загорали на крыше Иверии комнатки над ванной. В первый вечер я все не могла прийти в себя от издевательств Бабуриной. Сидя в уютном кресле в маминой комнате, глядя на экран телевизора, вместо музыки Бетховена вступала в мысленный спор с ней. Прошло несколько дней, пока впечатления юга наконец залечили стресс.

Щенок всем очень понравился. Майя Генриховна положила его спать в свою комнату. Но в первую же ночь обнаружилось, что он еще малыш и ночью сильно скулит. Поэтому моя нахальная тетка решила его спихнуть в нашу угловую. Я и Андрей этому твердо воспротивились, чем вызвали гнев и недовольство Майи.

Сильно портили настроение Андрею и вечерние рассказы Майи Генриховны. Вечером, сидя за ужином, когда вся семья собиралась в теплой средней комнате, тетка, по установленной годами традиции, рассказывала батумские новости, чаще из своей практики. В те последние брежневские времена многое уже совсем рассыпалось. Разваливался и санаторий «Аджария». Проржавела сантехника и случилась беда. Сорвало кран, кипящая вода обварила отдыхавшую там женщину, принимавшую ванны. Майя Генриховна нажимала: «Обварились все срамные места!!!» Повторяла несколько раз. И еще другие рассказы, смачно сопровождающиеся отборным матом.

После двух-трех таких вечеров Андрей мне говорит: – Не пора ли нам, Мая, вернуться в Москву? Я больше не могу слушать рассказы Майи Генриховны! Я пришла в смятение. Еле уговорила остаться.

Ведь я так долго стремилась к маме на Зеленый мыс! Так хотелось побыть дома!

Мы остались. Щенок скулил в Майиной комнате. Я по установившейся с самого детства привычке звала тетку на «ты» и по имени. В старости это вдруг стало ее раздражать. Но избавиться от этой привычки до конца я уже не смогла.

Кроме тети и мамы, в доме уже два года живет Коля. Кто такой Коля? Как он попал в наш дом? Коля исполняет роль мальчика для поручений, ему за это платят. Он из Махинджаури, сын русского рабочего совхоза. Отец его, хваткий мужик, рассчитывает прибрать к рукам участок моей мамы. С этой целью он собрался женить своего не совсем нормального сына на Оле, моей дочке, в то время студентке. Оля часто приезжает на Зеленый мыс на каникулы. У Коли искаженное болезнью лицо, которое производит не совсем приятное впечатление. Он безотказно ездит по просьбе мамы за продуктами, выполняет мелкие поручения, что-то вскапывает на участке. Правда, не совсем добросовестно выполняет эти обязанности: ленится, немного обсчитывает пожилую и не очень внимательную маму. Время от времени возникают разговоры – стоит ли Коле жить в нашем доме? Мама – за, тетка – против, но терпит. А маме приятно держать в доме прислугу. В ней сидит барство – переломленное, странное, но нет-нет, да и проявится. Баронесса.

Вот уже несколько лет бывает у сестер Витя Физгеер. Он средних лет, офицер, служит в Батуми. Невысокий, чернявый, с приятным круглым лицом, на котором выделяются черные живые глаза. Витя всеми силами тянется к культуре. Очень гордится дружбой с артистом Малого театра Виталием Коняевым – его другом детства. У Вити есть альбом, в котором «лучшие люди» (в его понимании должны написать что-то на память. Я удостоилась этой чести. Мама не была приглашена написать в альбом. Мне стало обидно за нее.

У Вити любовница – знакомая мамы, активнейшая дама Галина Наумовна Морозова. Она живет в Москве, приезжает на Зеленый мыс отдыхать. В прошлом она жена посла, (возможно, вымышленного). Перепечатывает на машинке песни Высоцкого, стихи Цветаевой. И продает «дефицит». Относительно молодой Витя рядом со стареющей щупленькой Галиной млеет. Ему важны культурные связи, которыми Морозова при каждом удобном случае щеголяет. Эти связи также магически действуют и на маму.

Галина Наумовна Морозова имеет приятелей в литературной среде, знакома с магаданским писателем Мифтахутдиновым. Хочет познакомиться и со мной, завела переписку. Она знает, что в Магадане можно достать хорошие книги – в то время большой дефицит. Думает, что я имею «связи».

Я не оправдала надежд Галины Наумовны. Полезных знакомств у меня не было. Зимой я была настолько занята, что не успевала читать даже толстые журналы, которые выписывала. Да то, что в конце семидесятых–начале восьмидесятых там печаталось, было скучным, выхолощенным. В книжные магазины я заглядывала редко. Там на полках стояла в основном советская, совершенно неинтересная литература. С Мифтахутдиновым мой Андрей как-то встречался на Омолоне. В путевых заметках этого магаданского писателя было сказано, что А.Хохряков ведет себя на стационаре института биологических проблем отчужденно, у него своя тема… Только и всего. Но все же написано! В лабораторию принесли заметки, читали. А потом понеслась веселая частушка: «Что написано Мифтой, называется туфтой».

Я не стала расстраивать этим воспоминанием Галину Наумовну.

У Вити есть «полезные» знакомые и в Батуми: портной, ювелир. С ювелиром более тесные отношения: Витя собирает на берегу халцедоны, приносит своему приятелю.

Витя, добрый малый, изредка присылал к маме солдатиков, которых она кормила, а они помогали в садовых работах. К концу семидесятых мама уже сильно задыхалась, не могла долго работать физически.

На северном склоне небольшая плантация чая, оказавшись бесхозной, густо заросла ежевикой. Солдаты сверху, с площадки, бросали в чай изношенные покрышки, шины от машин и поджигали. Таким образом, они расчистили дебри чайной плантации, граничащей с садом Хечинова, а ниже с Деметридзе. Корни чая оказались настолько стойкими, что сохранили почки, в дальнейшем отросли ветки, и чайная плантация восстановилась. Ежевика исчезла, а чай стал отрастать, омолодился. Освободился участок и под огород, в котором возилась рабочая из Махинджаури. Ей мама приплачивала. Своим огородом мама тоже очень гордилась.

Приехав в очередной раз, Витя продал нам хороший отрез на костюм (у него запасной, на службе выдают хорошее сукно) и в городе рекомендовал знакомого портного.

Неприятности с длительным неутверждением диссертации не прошли даром для Андрея. Он заболел гипертонией, сильно располнел. Батуми славится портными. На улице Ленина в ряд тянутся швейные мастерские. За прозрачными витринами видны столы с отрезами, вокруг которых суетятся служащие. Странно смотрятся огромные старинные утюги. Из дверей пахнет подгоревшим сукном.

Портной долго мерил. Записывал данные. В результате был сшит очень элегантный костюм.

С ювелиром также возникли контакты. Мама подарила своей внучке Ирочке серебряные сережки, заказанные у этого ювелира. И захотела заказать и мне такие же, в виде розочек.

Мы едем в Батуми. Мастерская в старом городе, рядом с турецкой кофейней. Это малюсенькая комнатка с витриной и выходом на улицу. Ювелир – средних лет грузин с капризным лицом. Мама показывает ему свое бриллиантовое кольцо. Предмет ее гордости. Ювелир презрительно осматривает. Глаз у него загорается, но он не подает виду, говорит, что его нужно вставить в современную оправу. Мама молча прячет кольцо. Оно действительно красивое. Кроме кольца, мама очень ценит бархатный костюм, всегда подчеркивая, что это итальянский бархат, доставшийся ей из сундуков моей бабушки Мадлен. Единственное, что она буквально выдрала из «богатств» своих родителей.

Есть еще одна тема, которая волнует маму. Она, закатывая глаза, рассказывает о том, что сестры Жубер пригласили в дом нотариуса. Зоя Ильинична составила завещание. Ей под девяносто, она лежачая больная.

Тетка Майя тоже пригласила нотариуса по наущению Олега. Мама рассказывает, как приехала молодая кикелка, содрала с тетки большую сумму за составление завещания о том, что все свое имущество она завещает сыну.

Витя, наслушавшись этих разговоров, говорит, что Олег ему неприятен, но он везунчик, хочет захватить весь участок. Поэтому Витя идет к маме, советует ей тоже написать завещание. Маме очень не хочется, но она поддается. Под вечер мы едем в Хелвачаури на троллейбусе. Это далеко за Батумом, в Кахабери. Темнеет. Теплый ветер мчится по долине. Шумят кронами огромные эвкалипты. В неуютной комнате сидит нотариус с лошадиным лицом, Нинель Вахтанговна. Она видит трепещущую маму, что-то спрашивает, посылает к машинистке на соседнюю с нотариальной конторой чайную фабрику. Девушка неумело печатает на машинке завещание – такое же, как у тетки. На небольшой бумажке написано: все, что принадлежит Зельгейм Веронике Генриховне, она в равных долях завещает своим детям: сыну и дочери, то есть мне и Саше. Мама очень разволновалась, все порывалась дать на чай. На обратном пути я просила ее не посвящать тетку в это событие, не волновать Олега. Про себя я сравнивала Олега с кукушонком, а тетку – с кукушкой. Тетка с сыном в последнее время вели себя так, как будто решили «птичку» – мою маму – выбросить из гнезда и присвоить весь участок.

Но разве мама выдержит? Разве она может смолчать? В первый же вечер ее подмывало рассказать все тетке. Так она и сделала. На следующий день тетка позвонила в Москву, разволновала Олега. Когда мы вернулись в Москву, тут же позвонил Олег и долго с возмущением рассказывал о гадкой кикелке. Я так и не поняла, чего же он добивался. Но во всех этих разговорах ощущался какой-то подвох. Слишком долго я не была на Зеленом мысу. Майя и Олег привыкли к мысли, что нужно прибрать к рукам мамину площадку. Мама говорила об этом с досадой.

Дома обстановка была довольно нервозной. За столом тетка, рассказывая случаи из своей практики, преувеличивала свои врачебные заслуги, хвалилась, как она самыми простыми средствами вылечила тяжелых больных. Это раздражало маму, и она в ответ сразу же начинала вспоминать о своей высокой квалификации, о знании нескольких языков.

Мы с Андреем шутили между собой: количество языков, которые знает моя мама, прибывает с каждым нашим приездом. Она и вправду пыталась освоить испанский, зная два романских языка. Трудно сказать, в какой мере она их изучила, но среди сотрудников ботанического сада прочно закрепилось мнение о том, что она – полиглот. Приезжающим в командировки и на отдых тут же об этом сообщалось. Все это было очень мило и совсем безобидно. Но рождало искру соперничества и недоброжелательности между сестрами.

Но главным камнем преткновения была, конечно, собственность. Мама дрожащим голосом напоминала:

–Аичка, имей ввиду: этот дом – мой. Я плачу налоги. Да. Платила из своих жалких грошей и ни разу не пошла в сельсовет, не выяснила, что на самом деле принадлежит ей, а что – сестре.

Когда к маме приезжали мы, тетка понимала: у Вероники есть защитники, поэтому нельзя травить сестру. Подспудно тетка догадывалась, что я не верю в ее образование и примитивные способы лечения, вроде питья морской воды. Ее злило, но она не могла вслух это выразить. И опять распускала перья.

Несмотря на все, мне нравилась ее жизненная стойкость, несклонность к унынию. А мама злилась. Когда я приезжала, она выговаривалась, перечисляя все обиды, нанесенные ей теткой за тот период, что мы не виделись.

Немалую роль в этих рассказах играл аминазин. Сильнейший препарат для душевнобольных. С того момента как тетка стала работать в психо-невралогическом диспансере, это название не сходило с ее уст. Она пыталась накормить аминазином всех окружающих, в том числе маму. Часто приносила и другие лекарства – те, что были маме необходимы. Но мама их не пила, боялась. Тетка любила развивать мысль, особенно во время ссор, что мама тоже имеет отклонения в психике. Подводилась теоретическая база.

Мама всегда была робкой. Всю жизнь трепетно боялась начальства. Агрессия сестры вызывала у нее очередной страх.

Как-то мама показала мне справку, которую тайно хранила. В справке было указано, что она психически здорова. Эту справку оформила ей Майя для предъявления в доме отдыха, куда она ездила отдыхать. Мама отнеслась к этой справке с полной серьезностью. Это был документ, подтверждающий ее «нормальность».

Тогда я не понимала до конца, какому натиску подвергается мама почти ежедневно. Я была далеко. Казалось, что ссоры эти не слишком серьезны, что на самом деле две одинокие сестры обеспечивают друг другу взаимную поддержку в старости.

У мамы на спине был жировик. Он нарастал от одного моего приезда до другого. Я приезжала и выдавливала его. Сестру мама об этом не просила, ждала меня. Я нажимала на погруженный в тело комочек, вылетали брызги жира. Маме становилось легче. Как сейчас вижу перед собой ее спину в грече, в коричневых пятнах.

Жалоб на Майю хватало. Когда тетка уезжала утром на работу – мама шла в ее комнату, открывала большой неопрятный стол и показывала коробки с ампулами. Тетка по утрам пила из ампул кофеин, подбадривалась. И становилась агрессивной. Мама говорила шепотом: «Посмотри, у нее нос белеет».

В тетке и без того хватало резкости. Но поражала бодрость, жизненность, хвастовство. С мамой у них были сложные отношения соперниц. Живя с ними, я все время боялась взрыва, ссоры. Нельзя было сказать то, что думаешь.

Я, словно Элиза в сказке Андерсена, лихорадочно вязала маме платье, спешила – хотела закончить до отъезда. Нам в Магадане выдали для полевых работ теплый водолазный костюм из верблюжьей шерсти. Он мне не понадобился, и я решила связать маме платье. Но тетка хотела такое платье и себе. В то время она много и несуразно вязала, в основном на работе, в перерывах между приемом больных. Вкуса у нее не было, но она умела вывязывать сложные узоры. А я, наоборот вязала просто, но любила интересные цветовые сочетания.

Я распустила огромные водолазные штаны. Получилось несколько клубков. Начала вязать. Тетка, не спросив меня ни о чем, схватила клубки и тоже стала вязать себе платье. Главная моя задача заключалась в том, чтобы опередить тетку и закончить вязку раньше. Шерсти могло не хватить на два больших платья. Тетка была невысокой, но так же, как и мама в старости, располнела.

Я сижу в купальнике на крыше рядом с Иверией, загораю и вяжу.

Погода стоит замечательная: тихая, теплая, даже жаркая! Вдали синеет море, рядом на соседней даче Карелиных мандарины еще не собраны, обильно желтеют на деревьях.

Вечером, когда тетка вечером после работы возвращалась из города, каждый демонстрировал свои вязальные достижения. Тетка понимала суть соревнования и тоже спешила. О том, что шерсть предназначалась изначально маме, я не упоминала, боялась скандала.

Мне повезло. Она начала работу узко, пришлось ей часть распустить и вязать снова. Это исправило положение. Шерсти хватило на два платья.

Помню маму в этом платье – приятного бежевого цвета, оно облегало ее пополневшую фигуру. В нем она и умерла. По дикому местному обычаю, платье закопали в углу нашей площадки. Край этот полон суеверий и предрассудков.

Мы с мамой спустились в мандариновый сад. Мама увидела, что на косо проходящей границе ее участка посажена впритык полиантовая роза, которая уже забралась и на мамину территорию. Мама возмутилась. Я ей попыталась объяснить – нужен хотя бы забор. Но на забор никогда денег не хватало. Да и не только на забор. Денег не было никогда. Когда они появлялись – сразу же тратились до последнего рубля.

Чтобы успокоить маму, я между владениями тетки и мамы посадила новозеландский лен. Это четко обозначило границу. Тетка потом увидела и вырвала кустики льна. Видимо, они с Олегом договорились продвигаться на мамину территорию.

Я была далеко, в Магадане. Саша в Тбилиси, он не собирался жить в Батуми. Беспринципная тетка ничего не стеснялась.

Когда была обнаружена полиантовая роза, мама разволновалась, долго рассказывала о споре по поводу одного большого мандаринового дерева в глубине сада. Тетка доказывала, что это дерево ее, а мама протестовала. И какое же нужно было иметь нахальство, обладая 70 взрослыми деревьями, приносящим очень большой доход, отвоевывать еще дерево у мамы! У нее их было всего 19. Это и раньше меня всегда возмущало. Ведь благодаря маме на Зеленом мысу сохранился сад, она ухаживала за старой бабушкой Марией Константиновной, да и Олега помогала сестре выращивать!

Апельсины сдают позже мандаринов – в декабре. На площадке стоят наполненные плодами ящики, которые мама должна отправить на склад. Тетка всегда болезненно относилась к маминым успехам: отслеживала количество сданных килограммов, ящиков, сумму, которую получила мама, хотя она всегда меньше той, что получает сестра.

У тетки обнаружилась опухоль в груди. Ее прооперировали и врачи приказали не курить. Она стала жевать жвачку, преодолевая желание закурить.

Вечером подъехала машина. Ящики выстроены друг над другом. Свет еле горел у входа в дом. Темные тени грузчиков с ящиками мелькали у входа. Я заметила среди них толстого мальчика в кепке, который что-то жевал и с интересом подходил к машине, подсчитывал ящики. Мне это показалось странным. «Откуда взялся этот мальчик?». Ящики погрузили. Мама села в кабину, уехала на склад, а странный мальчик остался. В нем я узнала мою тетку. Она была невысокого роста и всегда с мальчишескими привычками. Впечатление усилила кепка набок!

– А был ли мальчик? – спрашивала я себя и усмехалась.

С мамой мне было очень тепло, хорошо. В то время по утрам ее часто возил на работу сосед Тимур. Мама ему приплачивала. Подниматься в гору она уже не могла. Очень сильно задыхалась.

В ботаническом саду в библиотеке я выхожу на балкон, обвитый чайной розой. Любуюсь видом на море.

Дух захватывает от красоты, игры воздуха. В бурю особенно! Внизу под балконом – обрыв. Я волнуюсь, говорю маме, что она должна себе выхлопотать комнату с другой стороны здания. Ей лучше быть на южной, прогреваемой стороне, где нет сквозняка. И необходимо устроить себе место для отдыха за стеллажами. Я принесла раскладушку. Но мама стеснялась, а ее помощница, толстая Лейла, пользовалась этим местом.

Более светлое и сухое помещение маме я выхлопотала у Нури Мемедовича. Но так всегда получалось, что мама приписывала это своим заслугам, а мои старания не упоминались, что меня задевало. Хотя теперь смешно. Я от всего, всего сердца хотела ей помочь! Но порой обижала мамина несправедливость.

Сегодня меня часто преследует мысль о том, что мама потеряла здоровье из-за того что всю свою жизнь просидела в темном сыром помещении. Постоянно, когда открывалась дверь - на сильном сквозняке ее продувало. Я начинаю мысленно переставлять стеллажи, располагать стол так, чтобы было светло и не было бы сквозняка. Но мамы нет в живых почти 30 лет!

Шли разговоры о нашем возможном переезде на Зеленый мыс. Мы с Андреем предложили Вано написать совместную популярную книгу о Колхиде. Вано воспринял это с энтузиазмом. Говорил, что готов нас принять на работу. Улыбались все: Дуся и Хедие, работавшие секретарями у Вано, все остальные. Такое радушие очень вдохновляло. Мама в столовой устроила маленький банкет, на который запросто был зван Вано и несколько сотрудников. Мама с тревогой намекала про какие-то другие отношения в саду, подозревала, что я не смогу работать при таком положении вещей. Но я совершенно не понимала двойственности поведения восточных людей и мечтала переехать на Зеленый мыс. Пропускала мамины слова мимо ушей. Трудности меня совершенно не пугали. Я знала, как больна мама, что я могу ей помочь. И это совпадало с моей мечтой вернуться на Зеленый мыс. Я так истосковалась по родине!

Мама плохо себя чувствовала. Но мы привыкли к тому, что она часто жалуется, считали, что это в пределах нормы. На самом деле все было серьезней.

Уехали мы в конце декабря – как всегда, нагруженные мамиными вареньями, мандаринами, апельсинами.

Весна 1982 года

В один из воскресных дней конца марта в Магадане я получила толстое письмо от моей тетки Майи Генриховны. Она сообщала, что мама при смерти.

Мне бы вспомнить о теткиных чудачествах. О диком письме про мою дочку, Олю в 1979 году, с рисунком сердца в красках. Но на сей раз я понимала – дело очень серьезно. Мы оба сразу же решили – нужно мне лететь на Зеленый мыс, срочно выяснить положение дел.

В аэропорту я была уже через два часа. Села на первый же самолет, а через день утром 4 апреля подлетала к Батумскому аэропорту.

Сколько раз, прилетая в Батуми, я видела одну и ту же картину: сначала самолет, пролетев над вершинами Кавказа, быстро снижается. Видна Абхазия, Черное море. Через несколько минут – вираж над Батумской бухтой и самолет мгновенно садится на бетон полосы. Бешено тормозит. Видны серые кроны эвкалиптов, темно-зеленая роща сквера у аэропорта. Потом в иллюминаторе обычно показывались мамины ноги. Она, радостная, бежала нас встречать, еще не видя нас. А мы ее видим – так приятно! Спускаемся по трапу и идем навстречу. Мы на родине!

В этот раз мама меня не встречала. Но по ее просьбе за мной на своих красных «Жигулях» приехал Казим Багратиони – сотрудник ботанического сада, многим обязанный маме. Пытаюсь узнать у Казима:

Больница недалеко, на окраине города. Вхожу в большой коридор, а затем в палату. Здание древнее, дореволюционное. Затхлый запах, подержанные одеяла. Несколько коек в ряд заполняют всю палату. Мама на кровати, очень бледная. Белый цвет лица бросается в глаза.

Через месяц после нашего отъезда она почувствовала себя совсем плохо. Майя продолжала издеваться. Мама легла в больницу.

Нужны были деньги. Поэтому мама взяла взносы на устройство водопровода у дяди Васи Щепетова. Это потом очень осложнило мою жизнь.

Зимой тетка навещала маму почти каждый день. Она как психиатр курировала эту больницу. В палате она привыкла говорить громко и наставительно. Соседи мамы по палате – это большей частью жители высокогорных районов Аджарии: Шуахеви, Хуло. Они обожают лечиться. Тетка всех щедро кормит транквилизаторами. Особенно – маму.

Мама рассказала, что большую часть своего пребывания в больнице она была в затуманенном состоянии. Ей, страдающей сердечной недостаточностью, приходилось ходить в большой общественный туалет с очком. Она удивлялась, как ей удавалось проделывать эту процедуру, требующую напряжения всех сил.

Первое, о чем мы договорились – через день я ее забираю из больницы и мы лечиться будем дома, на свежем воздухе.

Я снова на нашей горе, в нашем доме. Первое, что меня поразило – состояние природы. Как будто ничего не изменилось с декабря, со времени моего отъезда. Так же, как в декабре, все темно-зеленое, по-зимнему сурово и неуютно. Словно я уехала только вчера.

Пушистый щенок, которого мы привезли зимой, пропал. Майя Генриховна говорила, что его украли. Очень горевала. Теперь у нее новая собака – молодая овчарка. Привел ее восторженный Тамазик Чиракадзе. Овчарка привязана у нас под окнами. Молодая, игривая, она напропалую топчет мамину клумбу. Я сразу подумала, что крупная сильная собака может, играя, положить свои лапы на мамины плечи. А этого она может не пережить.

На следующий день маму выписывают. Она будет ждать меня и Майю Генриховну в больнице после десяти утра. Еду в город, беру такси и подъезжаю к психо-неврологическому диспансеру, к тетке на работу.

Улица Тебел Абусеридзе. Тупик. Безликое двухэтажное здание. Крутая лестница. На втором этаже унылого учреждения в большом кабинете за столом восседает тетка. Напротив – пациентка средних лет. Она из горного села Кеда. Майя восторженно встречает меня и сразу же просит присоединиться, посмотреть на ее рисунок. Подробно объясняет: у пациентки сын в армии, ему оперировали желудок. Теперь она рисует внутренности, объясняет, как оперировали. И совершенно не торопится, приглашает меня сесть. Но я стою в дверях: внизу нас ждет такси. Тороплю свою тетушку. Это вызывает некоторое недовольство. Беседа продолжается, пациентка благоговейно смотрит на рисунок, ничего не понимая. Я представляю, как мама волнуется, ждет нас в больнице.

Наконец беседа окончена. Едем. Солнечный сырой день. Свежий ветерок. Мелькают улицы. Двор большого больничного городка.

Мама уже давно выписана и ждет в коридоре. Майя Генриховна сразу же представляет мою маму шоферу такси, рассказывает с пафосом – мол, везет свою сестру после инфаркта домой. Это преподносится театрально, с гордостью. Как будто инфаркт – что-то особенное и интересное. Такое, что не всякому дано. Тут же тетка с места в карьер объявляет, что и у нее было два инфаркта. Пока она хвастается своими инфарктами, мелькает дорога вдоль побережья. Затем мы быстро забираемся на высоту нашего холма. Когда выходим из машины я вижу, как ослабла мама. Она растерянная, бледная, еле идет. Такой я ее не знала. Но тетке все нипочем, она постоянно пытается задирать сестру. Никакой жалости. Мама все время напряжена.

Конфликт возник из-за собаки. Я попросила привязать ее за домом под окном Майи Генриховны. К такому повороту она не была готова. Вся жизнь шла с другой стороны, на большой площадке. Мое предложение протянуть проволоку и привязать собаку, чтобы бегала по проволоке, было воспринято в штыки. Но я настояла. Тогда в очередной раз тетка стала жаловаться на то, что она в этом доме ничего не значит, что любое ее начинание отвергается. Старая песня… Но я хорошо знаю, что тетка на себя никаких обязанностей не захочет брать. Вся жизнь будет, как и раньше, идти на маминой стороне дома. Трудная ситуация.

Я вызвала Тамазика, объяснила: собаку нужно увезти. Подъехал автобус из дома отдыха четвертого управления, где работал Тамазик. Собаку увезли. Майя Генриховна патетически стонала.

Мама закинула брильянтовое кольцо на антресоль, которую в свое время пристроил в ее комнате Леонид Михайлович. Туда тетка не добралась. Хотя искала его и говорила об этом.

В апреле дни сырые. Море еще не отогрелось. Я спала в средней, наиболее теплой комнате. Майя у себя смотрит телевизор – Фантомаса, которого показывают ночью. Всю ночь раздаются восторженные крики. У нее всегда мальчишеская бравада. Она смотрит любые трюки с упоением.

В апреле природа стала просыпаться. На рассвете – птичьи хоры, вечерами – кваканье лягушек! Везде молодые ростки, свежая зелень и яркие цветы, особенно азалий и рододендронов. Бук – мамина гордость – в один из теплых дней как по мановению волшебной палочки покрылся нежной изумрудной листвой. Все так прекрасно! Мощная волна жизни с наступлением тепла охватила холмы Зеленого мыса.

Еще один офицер посещает наш старый дом. Все его зовут просто Высоцкий. Стройный, подтянутый по-военному, он приезжает погулять со своей любовницей. Солнечный весенний день. Пасха. Тепло. Везде зеленые ростки. Я спекла кулич и покрасила яйца, написав на них ХВ. Высоцкий не знал слов «Христос Воскресе». Пришлось объяснять.

Мама постепенно приходила в себя. Мы с ней много говорили, были вместе. В один из дней у мамы хватило сил спуститься в сад, снова увидеть границу с посаженными мной в декабре кустиками новозеландского льна. Тетка их вырвала. Граница была опять не обозначена. Мама разволновалась.

У меня были деньги. Я их везла на Зеленый мыс. Боялась, что с мамой случится непоправимое. Решила эти деньги потратить на установку забора: провести четкую границу. Но как это сделать, чтобы Майя Генриховна не подняла скандал? Как?

Обратилась к Абдульчику Багратиони – пожилому аджарцу, который пользуется на Зеленом мысу авторитетом. На майские праздники прилетел Павел, мой сын. Мы с мамой пригласили Абдульчика, чтобы в его присутствии Майя Генриховна сама провела границу.

Жаркий ясный день первого мая. Абдульчик спустился к нам с горы, все ему обрадовались. Майя Генриховна тоже. Она не подозревала, с какой целью он пришел к нам. Сидим за столом на гнутых фамильных скамейках. На столе компоты. Особенно хорош из фейхоа. Ведем светский разговор. Мама меня предупредила, что не выдержит скандала. Пусть Майя проведет границу так, как она хочет. Я считаю это несправедливым, но это воля мамы, и я не спорю. Наступает решительный момент. Мы объявляем о том, что хотим поставить забор: Абдульчик будет свидетелем, а Майя Генриховна сама поставит колышки, которые заготовил заранее Павел. Тетка растеряна. Но возражать не смеет, вынуждена согласиться на межевой раздел. Своими руками обозначает границу, ставит колышки. На ее лице – кипение страстей, но при Абдульчике она не смеет скандалить. Граница проведена. Мама совершила еще один странный поступок: «спорное» дерево в конце участка отдала тетке. Из-за этого дерева, она рассказывала, были скандалы, мама настаивала на том, что дерево ее, тетка же считала его своим.

Я развила большую деятельность по благоустройству площадки. С далекой дачи Карелиных, с развалин когда-то существовавшей оранжереи, возила на тачке камни для оформления клумбы.

На следующий день после обозначения границ я с утра везу тачку, а передо мной раскинулся мандариновый сад Майи Генриховны. Он занимает весь склон. Мамины 19 деревьев – это всего лишь маленький клин. И она, эта нахальная тетка, еще смеет спорить! Мне стало противно. Качу тачку, приближаюсь к дому. В это время Майя проснулась, вышла из своей комнаты и стала подстригать лианы под окном, разговаривая сама с собой.

Жалуется на свою судьбу, на то, что она вечно обижена и все захватывают ей принадлежащее, а она ничего не имеет. Я остановилась передохнуть. Всегда терпела, молчала, старалась спустить на тормозах скандалы. А тут взорвалась:

– Какой огромный сад у тебя, а ты еще жалуешься! – и что-то еще. Но хорошо помню, сидело в мозгу: мама далеко, не слышит. Могу высказать тетке свой гнев, то, что накопилось. Мама рассказывала, что теткины скандальные выступления она уже не может слышать: начинает волноваться и выходит из положения, включая радиоприемник. Мама не должна слышать наш разговор с теткой.

В тот день второго мая наши соседи Катя и Вася Щепетовы устраивали праздничный прием. Позвали соседей Авдишвили: Нину с Зивером, Сулеймана, Сережу, меня, маму и Майю. На большой веранде Щепетовых празднично, уютно. Как всегда, у Кати вкусная еда, стол красиво сервирован. Мне очень приятно, что Катя собирает соседей. Это их сближает.

Мама надела свой бархатный костюм. Я вижу, как ей трудно ходить.

Я в душе боялась гнева Майи. Но какая метаморфоза: тетка, наоборот, заискивала, заглядывала мне в глаза! Мне стало легче: обошлось. Хотя бы на время…

У дяди Васи была гитара. Я пела «Виноградную косточку в теплую землю зарою».

Зеленый мыс. 1 мая 1982 г.
Соседи у Щепетовых. Слева направо:
Василий Александрович Щепетов
аккомпанирует мне на гитаре, Шура Авдишвили,
Майя Генриховна, Нина Авдишвили,
Катя Щепетова, я пою, Сулейман Авдишвили

Крона бука очень разрослась и сильно затемняла площадку. Для отопления нужны дрова. Я организовала рабочих-горцев обрубить ветви бука. Они из верхней Аджарии, работают на Карелинской даче, живут в чайтехникуме. Это даст больше света на площадку и уравновесит крону. Сижу на скамейке, смотрю на роскошную крону, любуюсь на стройного горца, который мелькает в зеленых ветвях. Топором с длинной ручкой он привычно ловко обрубает ветви. Картина красивая. Оказалось, горец не только рубит сучки, но и поглядывает вниз. Спустившись, приглашает меня в домик – место свиданий! Я возмутилась, а потом мы с мамой смеялись, называли его приглашение «самашедший успех» или еще: «до первого мужчины». Последняя фраза объяснялась тем, что у нас всегда было женское хозяйство и каждого сильного мужчину я всегда, со студенческих лет, старалась использовать для каких-то необходимых мелких в хозяйстве дел.

С мамой мне было очень хорошо. Но Майя продолжала злиться. С ней нужно быть начеку.

Мама хвалила врача-кардиолога, которая лечила ее в больнице. Нужно ей показаться. Об этом много говорит и Майя. В один из весенних дней мы втроем едем в больницу. Оказалось, Майя не договорилась с врачом. Та рассердилась, не хотела принимать маму. Тетка стояла растерянная, виноватая. Почему нельзя было договориться, ведь обещала? Мы стоим, ждем. Помалкиваем. Сделали кардиограмму. Ничего хорошего. Выписали лекарства. Мама и я очень расстроились. И все же на свежем воздухе, с наступлением тепла маме с каждым днем становилось легче.

Витя Физгеер прислал трех солдат. Они крупные, белолицые. Дети богатых грузин из Гали. Мама с их помощью организовала перестановку старой мебели. Потом, стесняясь этих богатых мальчиков, рассуждала об убогости обстановки в нашем доме. Да, действительно, в Гали живут богатые грузины, в основном мингрелы. У всех большие дома. У них мебель, привезенная из Москвы, добытая за из-под полы за деньги.

Мама вышла на работу. На гору она не поднималась. Мы с ней, как и прошлой осенью, спускались вниз на шоссе. От хоздвора на попутном транспорте по серпантинам нас подвозил вверх к перевалу попутный автобус. Оттуда, не торопясь, любуясь видами батумской бухты, деревьями ботанического сада, шли в библиотеку. Лейла пользовалась раскладушкой, которую я принесла прошлой зимой. Толстая, как жаба, она на ней отдыхала. А мама стеснялась. Вела себя с ней не как с подчиненной, смотрела сквозь пальцы на то, что Лейла не работает, а только числится. Разрешала ей приходить и уходить с работы, когда заблагорассудится. И та так привыкла, что почти не считала маму своей начальницей.

После смерти мамы, когда на ее место пришла очень неприятная Туманова – опасный крючкотвор, Лейла сразу же почувствовала в ней начальника. Я все это видела мельком, издалека. Рана еще была совсем свежая, и я старалась не бывать в библиотеке. Мне было до боли обидно за маму.

К тому времени относится рассказ Майи Генриховны о Гализге. В студенческие годы тетку с однокурсниками послали в горное селение в верховьях реки Гализги в Абхазии. Майя рассказывала, как она однажды смотрела вниз на реку, на нижнее селение. Там текла мирная жизнь: крестьянин гнал быков, в деревне суетились люди. Неожиданно Майя Генриховна увидела скатывающийся с гор бурлящий поток. Через несколько мгновений поток настиг и крестьянина с быками, и деревню. На глазах все исчезло в пучине. Мама раздражалась, ревновала меня к тетке. Она этот рассказ слышала много раз на своем веку. Он ей надоел. Но я-то его слышала впервые и слушала внимательно.

С того времени прошло 20 лет. Я ехала по разбитой дороге из Сухума в Сочи. Осень. Лил проливной дождь. В окно автобуса я увидела разливы реки Гализги перед ее впадением в море. Вспомнила рассказ моей тетки.

В конце мая прилетел внук Майи Генриховны Ромочка – милый губошлепистый восьмилетний мальчик. Он чувствует любовь бабушки. Старается выпросить все, что ему хочется. Тетка привозит каждый день по новому игрушечному пистолету. Старается кормить внука особенно и, как и раньше, то и дело раздается: «Он у меня единственный!» Единственный внук был тихим и милым, широко пользовался теткиной любовью.

На сильно заросшем междудорожье Ромочка, представляя себя Робинзоном, устроил гнездо на дереве. Майя Генриховна была его «Пятницей». Мы с мамой под вечер возвращаемся с работы и видим такую сцену. Победоносный Ромочка сидит на дереве в своем гнезде. Плачущая тетка идет мимо нас с кастрюлей. Забирается на дерево к любимому внуку, единственному – чтобы покормить!

В мае удалось поставить забор. Я наняла милиционера ботанического сада Ноя. Мама вспоминала: Ной участвовал вместе с Леонидом Михайловичем в строительстве фундамента. Купили сетку рабицу. Столбы Ной вырубил из акации, -твердого дерева.

Пасмурный воскресный день. С утра наблюдаю такую картину: Майя Генриховна с трагическим лицом, кругленькая, толстая, с надрывом погрузила на тачку пирамиду из пустых мандариновых ящиков и везет их мимо наших окон по площадке, складывает у сарая. Ящики заказывают и привозят заранее. Осенью, во время сбора мандарин, их добыть невозможно – дефицит. Привезли и свалили за домом, около двери Майи Генриховны. Ей эти ящики мешают, но просить меня убрать их не хочет. Удобнее представить себя «жертвой». Я подбежала, стала ей помогать. Рабочие устанавливали забор, ставили столбы. Я возилась долго. Надеялась на то, что тетка приготовит обед. Неожиданно приехал Джафар, бывший любовник Майи Генриховны. Теперь он иногда появлялся с целью бегать за мамой. Она, больная, еле отбивалась. И другим приезжим женщинам доставалось. Я как-то съездила его палкой, но он продолжал приставать. Майя вместе с Джафаром уединилась в своей комнате. Через некоторое время выходит, сообщает: Джафар желает прогуляться в Чакву, погулять на берегу, приглашает и меня. Я возмутилась: мама больна, обед некому готовить, нужно кормить рабочих. Но на мое возмущение Майя не обратила внимания и сама уехала с Джафаром. Курортная атмосфера парила в воздухе, хотя до сексуальной революции было довольно далеко. Теперь все это кажется таким далеким и смешным. А тогда меня возмущало.

Тетка, будучи врачом-психиатром, сильно разбаловалась. Брала взятки. Оформляла ложные документы на инвалидность. А с теми, кто денег не давал, вредничала.

Рассказывала, как к ней привезли больного солдата. Она должна была освидетельствовать его вменяемость или, наоборот, пожалеть, поставить диагноз и тем самым освободить от дедовщины. Он просил. Она не пожалела.

Осенью мы с Андреем собирались в средиземноморский круиз. Летней одежды у меня не было. Все лето я носила штормовой костюм. Нужно было сшить хоть что-то нарядное. Я купила отрез материи. Тетка меня рекомендовала кикелке-портнихе, по соседству с психдиспансером. На лице этой чванной тетки было капризное, несколько презрительное выражение. А я неосторожно рассказала ей, что я из Магадана. Для кикелки это означало, что я русская, живу далеко, меня можно обворовать. Что и произошло: деньги, довольно большие, заплачены, сшито было неаккуратно, а часть материи исчезла. Досада! Я веду себя как тряпка. Даже слова протеста не выразила. Дома плачу. Тетка смотрит на меня, удивляется – мол, обычно я произвожу впечатление другого человека. А у меня нервы сдали, да и интеллигентность «подвела»…

В доме отдыха – горячий душ. Можно пойти, помыться. Я собираюсь туда вместе с теткой. Долго ждем. Душевая занята. Там какая-то нахалка долго моется, нас не пускает. Неожиданно тетка со смаком покрыла ее отборным матом. Я в шоке! А для нее – наслаждение.

Наступило время улетать. Впереди была Колыма, Чебукулах и Коркодон! Потом Средиземноморский круиз, золотая свадьба родителей Андрея. И снова Магадан. Долгая зима. Травма ноги.

В следующий раз я попаду на Зеленый мыс через год.

Лето 1983 года

В мае мы с Андреем были участниками ботанического съезда в Донецке. Нури Мемедович Шакарашидзе также приехал на съезд. Он сказал мне: мама болеет, упала во время отдыха в Пицунде. Скорей бы на Зеленый мыс! Я туда собиралась сразу после съезда. Но в Москве было много дел.

Возвращались из Донецка в Москву вместе с Татьяной Ивановной Серебряковой, заведующей кафедрой ботаники педагогического института. Она жила на улице Черняховского, с нами по соседству. Прилетели во Внуково. Сели вместе в такси. Мимо мелькают московские улицы, памятники. Я говорю Татьяне Ивановне: «Скоро полечу к маме». По дороге говорили о Москве, о провинции, о том, что мы хотим перебраться с севера на юг. Татьяна Ивановна, сдержанная и отстраненная, высокомерно сказала нам, что Москву ни на какое другое место не променяет. А я все дергаюсь и дергаюсь, как-то тревожно на душе.

В Москве я несколько дней занималась хозяйством и перезванивалась с теткой Майей, которая гостила у Олега в Балашихе. Я что-то вспомнила, а она мне: « Мы не шизофреники, прошлого не помним…»

Она что-то говорила о том, что маме совсем плохо, с головой – особенно. Я волновалась. Спешила. Была почему-то уверена, что батумские рейсы летают из Внуково.

В день полета, приехав во Внуково, обнаружила, что рейсы в Батуми теперь летают из Домодедово, и я не успеваю. Оказалось – многие так ошибались. Позже на билете стали указывать аэропорт, из которого вылетает самолет.

С билетами плохо. Достать их, как всегда, трудно. Расстроенная, я стою в кассах у метро «Площадь Дзержинского» (ныне Лубянка). Смогу улететь только через три дня. Делать нечего. Оказалось, мама волновалась, посылала соседа Тимура Джаджавадзе встречать меня. В тот же день должна была лететь и тетка. Каково было мое удивление, когда раздался ее звонок, и Майя Генриховна оказалась в Балашихе. Она тоже опоздала. Но по другой причине: Олег вез ее на своей машине впритык, попали в пробку. А всему виной – плохая невестка Нина. Она долго прихорашивалась, потому-то тетка на самолет опоздала. Оказалось, что мы летим в один день, но на разных самолетах, причем самолеты вылетают из Москвы с разницей всего в полчаса.

Меня провожает сын Павел. В аэропорту Домодедово вещи уже зарегистрированы. Появляется тетка. Провожают Олег с женой: надутый, с неприятным и высокомерным выражением белокурый индюк, рядом с ним также довольно высокомерная тоненькая Нина. И хоть мы родственники, и я знаю этого Олежку с раннего детства, он ни со мной, ни с Павлом не здоровается. Как будто вовсе не было его просьб.

Дело в том, что за это время я поставила забор, а мама написала завещание. Это его бесит. Тетка, наоборот, заигрывает со мной, договариваемся друг друга дождаться в аэропорту Батуми. Лечу. Рядом со мной два знаменитых киноартиста: Юрий Соломин и Леонид Куравлев. У Соломина шея в гипсе. Через полтора часа самолет приземляется. Тетка ждет. А артистов никто не встречает. Но теперь это мне уже неинтересно. Едем по кахаберскому шоссе, потом вдоль моря. Родина! Въезжаем на гору, к нашему дому. Я снова на площадке. Мама стоит в длинном халате, радостная, взволнованная. Первым делом показывает рассаженные мной в прошлом году ирисы. Ирис Кемпфера с плоским замысловатым цветком. Ряд белых, сиреневых и синих цветов обворожителен.

–Аинька! Как я волновалась, думала – ты их не увидишь, отцветут!

Начались разговоры о болезни. Тетка, как всегда резко, рассказывает о том, что мама упала и подвинулась умом… Мама соглашается.

Все случилось в Пицунде, куда она поехала по путевке. Говорит, что падение было серьезным. Поскользнулась на ковре, поломала ребро, почувствовала себя плохо. Сообщила Сашке. Просила сына приехать за ней, отвезти домой. Но тот ей отказал. Мама еще сильнее расстроилась. Купила билет на катер «Комета». Мчались быстро, всю дорогу гремела музыка. Тетка перепутала московское время с местным, опоздала со встречей. А маме было плохо. Она села на такси, поехала домой. Тетка на нее набросилась, хотя сама была виновата. Такой она была в то время неуравновешенной.

Все это наперебой рассказывали тетка и мама.

Зимой в Магадане я связала маме большую теплую кофту. Ей в ней было уютно, но она путалась: не ту пуговицу застегивала, не в ту петлю попадала. Тетку это раздражало. Она постоянно намекала на мамино слабоумие. Мама шаркала в домашних туфлях – тоже повод для раздражения. А чем я могла помочь маме? Чем? Я жила далеко.

Андрей с нетерпением ждал меня в Магадане. Сплавлялся по реке Каве. Настроение у него было паршивое. В институте, где мы работали, оппозиция против него нарастала. Но настоящей грозы пока не было. Мы оба все чаще подумывали о переезде на Зеленый мыс. Особенно я. Думала: где расположусь, в какой комнате? Но маму мой переезд не радовал. Она панически боялась, что потеряет то, чем владеет. Чем она, бедная, владела? Здоровье у нее было совершенно разрушено, сердце совсем не тянуло.

Сидит на скамейке под буком и артистически, с трагическими нотами в голосе мне говорит, показывая рукой вокруг себя:

– После моего ухода из жизни это никому не будет нужно.

– О чем ты говоришь? Я ведь хочу к тебе переехать!

Нет, она не понимала. На Сашку жаловалась, но о некоторых вещах не заикалась. Неожиданно он приехал. С женой, тонкогубой Тамарой и толстой дочкой Ирочкой.

Оказалось, что в конце площадки Тамара с Сашей хотят построить для себя домик. Для отдыха. Мама соглашалась на все.

Я сижу на скамейке, загораю, вяжу из драцены очередную циновку. Это занятие меня захватило. Выходит мама и говорит, что подарила Тамаре картину Васи Северова: «Весна». Это меня повергает в отчаяние. Акварели Васи я обожаю. Он приезжает из Георгиевска: странный малый, пишет стихи, иногда рисует, ерничает и живет в Махинджаури у некой Панцыр – из бывшего знатного рода. Для меня главное – рисунки Васи. Ведь эту картину мама мне подарила! Теперь она об этом забыла и передарила Тамаре. Я надулась и попросила все вернуть на место. Мне, плохой, уже нечего было терять. Картина с ворчанием была возвращена. Странное дело! Эта картинка чуть было не пропала у меня и второй раз – у Павла в Химках. Но теперь она висит в моей спальне. И я вижу нашу площадку ранней весной, в марте, когда слива «Матильда» покрылась белым цветом. Дорогое воспоминание…

Стоит ли сейчас бук? Большой вопрос. Сосну вскоре срубил Олег. Камелии, посаженные прадедом, тоже уничтожил. И еще многое, многое другое.

В жаркий день пышнотелая Ирочка решила после морского купания не одеваться. Села в Сашкину машину, едва прикрывая тело. Молодые девочки из грузинской столицы приезжали на курорт и «отрывались», то есть щеголяли вольными нравами, странными манерами и нарядами. Местное население смотрело на них с презрением. Но потом потянулись за ними.

Мама попросила Сашу поехать в Пичвнари. «Пичви» в переводе с грузинского – сосна. Рощи сосен посажены на песках между Кобулети и Поти на берегу моря. Там попадаются грибы. Мама их обожает. Из одного гриба она может сварить соус бешамель, и он будет вкусным, будет пахнуть грибами. Мы едем сначала в ботанический сад. Там у мамы тоже есть заветное грибное место. Но все неудачно. Мама спотыкается. Большой палец болит. Позже оказалось – поломала. Ей в начале года очень не везло.

Едем, а я про себя усмехаюсь. Чего-чего, а грибов на Колыме в августе так много, что если я начну сейчас рассказывать об их необычайном обилии, мне никто не поверит!

В Пичвнари мы сидим на берегу моря. Тамара вместе с Ирочкой отдельно. Они обожают друг друга. Саша копается в песке. Ищет очередную мелочевку, рапаны. Это его страсть. Мы с мамой – в сторонке. Меня очень тянет к маме, хочется быть к ней поближе.

Из Москвы я улетала с Олей в Магадан. В аэропорту Домодедово шли огромным длинным коридором на посадку. Тем же коридором, но на другой самолет шла дочка тети Кати Рита Конторович со своим внуком Стасом. Я летела на восток, а Рита – на юг, на родной Зеленый мыс. Впереди была Колымская трасса, Хандыга, Алдан. Масса приключений. Последняя большая экспедиция на Верхоянский хребет.

Ноябрь 1983 года

Осенью я в отпуске. Как всегда, поглощают дела: старые родители Андрея, работа над рукописью. В начале ноября у моих детей-студентов – несколько свободных дней. Хотим помочь маме со сбором мандаринов. Но билетов на самолет не достать. Решили лететь сначала до Тбилиси. Я звонила к Саше, хотела и с ним повидаться. Просила его купить билеты на поезд до Батуми.

Со второй моей теткой – Идой Генриховной, то есть Дуду, у меня завязалась переписка. Перед отлетом я с ней созвонилась, и она с восторгом просила к ней заехать. Доброжелательность звучала в каждом ее слове.

Встреча с родным городом меня взволновала. В Тбилиси я не была давно. С 1971 года, когда хоронили деда Генриха.

Встречал нас брат Саша. Он купил нам билеты на тбилисский поезд. У нас был целый день на прогулку, осмотр города, встречу с теткой. Саша на мои восторги реагировал странно: передразнивал, ерничал. Но я не обращала внимания. По дороге из аэропорта бросились в глаза катящиеся по склонам улиц шары перекати-поля, кермека. Воспоминание детства…

Приехали на улицу Атарбекова, в знакомую квартиру деда и бабушки. Теперь она принадлежала дочке Дуду Марише. Забалованная дедом Мариша была хороша собой, но неумна. Первый ее брак распался. Остался сын Владик. Во втором браке Мариша была замужем за евреем-рецидивистом. Так шепотом рассказывала мама, делясь новостями во время очередного моего приезда. Тетка пестовала маленького Илюшу, второго сына Мариши, радовалась. В квартире я не нашла ничего, связанного с дорогими воспоминаниями, с дедом и бабушкой. На всем лежала печать бедности и запущенности. На смотровую площадку подняться не удалось: развалилась лестница. Сашка продолжал подтрунивать – теперь над теткой, довольно зло. Требовал подать ее разносолы. Когда-то она любила готовить много и вкусно. А теперь у нее был лишь суп из фасоли (лобио). Но Дуду принимала нас восторженно, была нам очень рада.

Сашка на книжной полке сразу обнаружил потрепанный уголовный кодекс законов, показал нам его многозначительно – я не поняла, к чему. Под вечер мы заехали в школу за Тамарой. Саша возил ее с другого конца города домой в Глдани, где они жили на окраине. Тамара очень гордилась собой. Она партийная, к тому же директор школы. Оказалось, мой брат был на днях у мамы на Зеленом мысу. Привез дары нашего сада и вино. Он бывал там часто. Его новая машина «Жигули», такая же красная, как у Олега – предмет гордости. То, что он весной не привез больную маму, уже давно забыто.

Начало ноября на Зеленом мысу – чудесное время. Тепло. Светит солнце.

Шкала градусника может подниматься до 25 градусов, и тогда жители, так же как и летом, ходят в летних одеждах, не думая о холодах. Тихие теплые дни. Становится сухо днем и ночью. Природа млеет, на солнце светятся летящие паутинки – признак бабьего лета. Благодаря особенно прозрачному воздуху и тихой безветренной погоде на рассвете силуэты гор, деревьев четко очерчиваются. Особенно красив силуэт веерной пальмы с пышной шапкой листьев, трепещущих даже при слабом дуновении ветра. Быстро гаснут звезды, блекнет серп луны, и из-за гор показываются лучи солнца. Пока его самого не видно. Только в десятом часу оно поднимается довольно низко, освещая мандариновые сады с созревшими желтыми плодами, краснеющие яркими листьями кроны хурмы в желтых плодах, сумах яванский с ярко-красными листьями и многие другие, прелестные в эту пору деревья.

Это месяц контрастов. Днем поражает разница между освещенными, яркими, хорошо прогреваемыми южными склонами и северными – темными, затененными, сырыми и холодными.

Воздух прозрачный. Синеет тихое море. В прозрачной глубине хорошо просматриваются шершавые скалы, обросшие темными мидиями. Если присмотреться – видны их раскрытые створки. Колышутся темно-зеленые водоросли, проплывают стайки маленьких серебряных рыбок. Особенно красивы скопления прозрачных бело-кружевных медуз. В такие тихие и теплые дни можно загорать, быстро окунуться в море. Солнце уже давно нежаркое, воду не нагревает. Плавать решаются только закалённые. Зато как приятно растереться полотенцем после освежающего купания!

Солнце садится рано, уже в пятом часу мы его видим на горизонте, расцвеченном ярким закатом. Фантастические картины пылают на предвечернем небе. После захода солнца быстро темнеет. На небе яркие звезды. Хорошо виден млечный путь, часто падают звезды. Вдали светят огни Батуми. Встает огромная луна, освещая холмы. Наутро все травы покрывает обильная роса.

На море собираются в большие стаи водоплавающиих птиц – бакланы и нырки. У берегов появляются косяки рыбы: сначала хамсы, а после – ставриды. Заметно увеличивается число медуз, крупных колоколообразных, до полуметра в диаметре и более многочисленных мелких «крестовиков» – величиной с чайное блюдце и крестообразным рисунком. Заметно возрастает и число пауков, повсюду плетущих свои радиально-кольцевые сети. Но к концу месяца они исчезают: град, дожди и ветер срывают все эти непрочные сооружения. Да и насекомые прекращают лёт.

Сбор мандаринов в полном разгаре. Обильные грозди желтых плодов сгибают ветви. Приехала и Олина подруга. У мамы дома гостит Наташа Капульцевич, ленинградская знакомая средних лет. Она постоянно курит и моет посуду. Весьма полезное занятие на фоне молодых и веселых студентов.

Молодое вино, виноград. На столе красивые композиции из плодов. У всех приподнятое настроение.

Стояли ясные, тихие дни. На рассвете мы с Павлом бегали на море. Штиль. Море было настолько прозрачным, что на большой глубине можно рассмотреть камни. Это нам очень пригодилось. Павел заплыл баттерфляем и во время очередного вздоха уронил в воду временный протез. Он в школьные годы потерял передние зубы. В 1980 году в его школе был установлен в качестве планки для прыжков кусок водопроводной трубы. Во время прыжка труба ударилась о стену, а затем рикошетом попала ему в челюсть. Теперь, до того как будет установлен постоянный протез, он носит временный. Я смогла увидеть утерянный протез на дне. Нырнула и достала!

Желтые мандарины висели гирляндами. Девочки срезали их и укладывали плоды в ведра. Павел носил. Мама готовила вкусные обеды. На веранде на столе в больших блюдах горой лежали мандарины и апельсины, виноград, хурма, фейхоа, груши. Созрело молодое вино маджари.

Молодежь хотела веселиться. Мы с Наташей Капульцевич в роли дуэний отправлялись с Олей и ее подружкой Юлей в наш дом отдыха «Магнолия» на танцы. Это были совсем другие танцы по сравнению с танцами в доме отдыха в мои студенческие годы. Никто никого не приглашал. Танцевали сами по себе. Так давно было принято. По старинке Реваз, наш сосед, заводил одни и те же заигранные пластинки. Местных молодых аджарцев я не знала, подросло новое поколение. Они глядели на девчонок хищными взорами. Меня успокаивало только то, что Реваз наш сосед и в случае чего объяснит местным, что мы тут свои.

После танцев по просьбе моей дочери мы сели в машину Реваза. Он нас повезет к перевалу смотреть на вид батумской бухты с горы Фриде. Это сумасшедшее путешествие, объясняющееся горячим темпераментом Реваза, я запомнила навсегда. Реваз на самой высокой скорости брал очередной крутой поворот серпантина. Мне все время казалось, что мы летим в пропасть. Дороги Зеленого мыса мне очень хорошо известны. Мы выехали к перевалу. Внизу множеством огней светился город Батуми. Прожекторы прочерчивали гладь бухты. В бухте стояли корабли на наливе. И над всем этим обилием электрического света сияла мертвенно-желтая огромная луна.

Обратно ехали в том же темпе. Но остались живы!

В такой же яркий лунный, но уже прохладный вечер мы с теткой шли по террасам дачи Карелиных, взбирались на холм. Нужно было исправить трубки доморощенного водопровода. Старый водозабор почти иссяк, железные водопроводные трубы прохудились. Мощный родник на склоне карелинской дачи снабжает прекрасной водой весь дом отдыха. Разрешили пользоваться родником и сестрам. Белые пластмассовые трубки, несущие от него воду, лежат на поверхности. Когда студенты работают на плантациях, они лопатой перерубают трубку, для того чтобы напиться. Для починки мы взяли лейкопластырь. Пошли по холмам. Белая путеводная трубка привела нас к прорыву. Мы ее починили и потом тихо шли вместе, любовались в тишине удивительной картиной освещенного луной пейзажа.

Несколько дней на Зеленом мысу пролетели быстро. Дети уехали. Лунным холодным вечером я почувствовала сильный озноб, поднялась высокая температура. Оказалось – рожистое воспаление. Когда я работала в саду, в ранку на пальце попал стрептококк. Температуру сбить не удалось. Я лежала на веранде. На синем фоне неба светились красными фонарями плоды хурмы, прочерченные серебристыми паутинами.

Через день налетел ураган. Но вернуться в Москву было необходимо. С билетами плохо. Если задержусь, потом в срок не попаду в Магадан. Подкатила машина. Расцеловались. Маму я видела живой последний раз. Полет был сложным. Над Россией разразилась непогода. Буран. Самолет посадили в Вильнюсе. Я с температурой просидела весь день в аэропорту. Только через день, с большим риском, летчик посадил самолет в Москве.

Новый приступ рожистого воспаления был связан с тем, что я в парикмахерской сделала маникюр. Мне обрезали в основании ногтей кожу. Там и возникло воспаление. Улетала в Магадан с забинтованными руками. Поэтому на посадке меня пропустили без очереди. Я шутила: «очень выгодно». У трапа всегда толпится народ. Только в Магадане, после серии облучений кварцем, все стабилизировалось.

Там уже давно была долгая и снежная зима. Мела метель. Андрей встречал, организовал машину.

М.Т. Мазуренко © 2012 Утраченная Колхида