М.Т. Мазуренко © 2012

Утраченная Колхида

Глава 1. 1878 -1921. Эпоха раннего освоения Колхиды. Под патронатом Русской империи || Глава 2. 1921-1946. Советизация Грузии. Коллективизация. Отечественная война || Глава 3. 1947-1954. Отрочество и юность || Глава 4. 1954-1960. Мои университеты || Глава 5. 1960-1984. На Зеленый мыс наездами || Глава 6. 1984–1988. Снова на Родине || Глава 7. 1989-1991. Одна на Родине || Глава 8. 1992-1993. Лето с Андреем. Шторм || Глава 9. 1994–2004. Последние приезды

Глава 4. 1954-1960. Мои университеты

Я снова дома. Мама меня устраивает на работу в ботанический сад садоводом. Это самая низшая должность с окладом 36 рублей. В сентябре мама уехала в отпуск, и меня временно оставили в библиотеке вместо нее.

Дирекция, где находится библиотека – бывший дом Татаринова, стоит на крутом холме, фасадом выходя на запад и север. Библиотека ботанического сада – это большое книгохранилище, с полками, заставленными книгами до потолка. В конце зала – дверь на балкон. Решетка балкона обвита чайной розой. Хотя конец сентября, роза в полном цвету. Ствол толщиной в руку поднимается на второй этаж. С балкона открывается поразительно красивый вид на море. Тепло. Я любуюсь морем, уходящим за горизонт. Дует ветер, принося запах моря, смешанный с тонким ароматом розы. А в книгохранилище темно и неуютно.

Фасад дома Татаринова.
Дирекция Батумского ботанического сада.
Толстый ствол розы поднимается
на второй этаж, обвивая балкон

В октябре мама вернулась из отпуска. Я стала работать садоводом в отделе интродукции, в семенной лаборатории. Под началом научного сотрудника Ашота Багратовича Матиняна.

Отдел интродукции, то есть введения новых растений в коллекцию ботанического сада, находится в здании дачи Баратова. После советизации Грузии имения Татаринова и Баратова, как и все остальные, были экспроприированы. Дача Татаринова в верхнем парке отошла ботаническому саду. Дача Баратова стала домом отдыха государственных деятелей. В народе ее называли Бериевской. После смерти Сталина ее присоединили к ботаническому саду.

Теперь это «нижний парк», а здание дачи называется «отдел интродукции». Оно расположено прямо над зеленомысской скалой. По коньку холма поднимается широкая тропинка, окруженная деревьями и кустарниками. Слева море, справа темное ущелье, в котором проложена железная дорога. Там у входа в тоннель видна станция Зеленый мыс.

Дача Баратова – мрачное здание фасадом к морю, со многими темными комнатами, с большой застекленной верандой. С задней стороны небольшой внутренний дворик используется под склад удобрений, инвентаря. Винтовая лестница ведет на крышу, где большая зацементированная площадка – солярий.

бамбуковым забором. Рядом с выходом маленькая, в одну комнату, деревянная избушка. В ней живут бывшие охранники: муж и жена, Томас и Шушаник. Теперь они сторожа.

В большой центральной комнате два больших окна выходят в сад, на красивую, выщербленную, поросшую мхами, лестницу к морю.

В комнате, где я работаю, рядами стоят столы – рабочие места научных сотрудников. Там и мой стол. В центре комнаты у задней стены – камин. Он не используется по назначению. На каминной полке прелестная мраморная статуя обнаженной девушки, склонившей головку. Зимой там ставят маленькую временную печурку, а длинную трубу выводят в дымоход камина. Из каминной выход в небольшую комнату с эркером, откуда открывается вид на темное ущелье Зеленого мыса. Это кабинет заведующего отделом интродукции Георгия Авденаговича Габричидзе. Кроме него, научных сотрудников двое: Ашот Багратович Матинян – мой начальник (он занимается интродукцией северо-американских растений), и Галина Алексеевна Морозова – специалист по восточноазиатским видам.

Главное мое занятие – это сбор, чистка и рассылка семян в различные ботанические сады. Не только Советского Союза, но и всего мира. Существует обменная служба между ботаническими садами. Для этого ботанические сады издают делектус – список семян. Он рассылается коллегам. Сотрудники в делектусе отмечают названия растений, семена которых им нужны. Потом делектус отправляют обратно. В наш сад присылают семена и мы в свою очередь, рассылаем свои в разные города и страны.

Когда я впервые вошла на застекленную веранду – обомлела. На больших противнях лежали собранные семена, шишки. Яркие плоды, семена разнообразной формы и цвета образовывали замечательную мозаику.

Я читала в газетах о социалистическом соревновании и хотела быть передовой. Но вскоре забыла о своем порыве. Да и с кем соревноваться? Ашот Багратович средних лет, среднего роста, всегда в темной одежде. На строгом лице небольшие усики. Говорит он немного в нос, называет меня «деточка». Спокойный, никуда не спешит.

В семенной лаборатории работает верхолаз Трифон Уплисович. Низенький пожилой мужчина ловко забирается на самые высокие деревья и с помощью сучкореза срезает ветви с плодами. А я стою внизу, собираю в мешки плоды. Потом мы несем свои сборы через весь сад в семенную лабораторию, раскладываем на противни, сушим. Чистим семена. Когда идут сильные дожди, особенно в октябре, рабочие отдела не заняты на садовых работах. Они приходят в семенную лабораторию, помогают с семенами. Это несколько бедно одетых женщин. В основном русские, приехавшие с севера по совету своих знакомых или родственников. После войны с одеждой плохо, а на юге тепло. Платят им очень мало – еле хватает на жизнь. Через некоторое время эти люди уезжают на новые места. А на смену приезжают другие. В течение пяти лет, что я работала в саду, рабочие сменялись несколько раз.

Мои сотрудники

Галина Алексеевна – невысокая, сухопарая, пожилая. Она большой знаток растений, работает в ботаническом саду очень давно, с конца двадцатых годов, когда она приехала сюда после окончания института в Краснодаре. Работала вместе с Гинкулом, одним из известных интродукторов. Его могила находится недалеко от японского садика на территории сада. У Галины Алексеевны очень звонкий голос. Она считает себя всезнающей.

1954 г. Батумский ботанический сад. В центре Галина Алексеевна Морозова

Заведующий отделом Георгий Авденагович кажется мне карикатурной личностью. Он много ниже среднего роста. Занимается декоративными растениями. Написал кандидатскую диссертацию и не смог защитить. Теперь пытается снова. Галина Алексеевна его не уважает и в нашем присутствии может назвать дураком. Она постоянно задевает его, хочет показать свое превосходство. Я была свидетельницей, как Гоги, как часто запросто зовут Георгия Авденаговича по грузинской традиции, в ответ на выпады Галины Алексеевны кричал и комически топал ногами. Ашот Багратович во время этих стычек сохраняет спокойствие.

Все трое живут в Батуми и приезжают на работу утренним поездом. Я, поднимаясь Зеленого мыса на холм, слышу, как внизу, в ущелье подходит пригородный поезд на платформу Зеленый мыс. Сотрудники по тропинке тянутся вверх. Если льет дождь, Гоги под большим черным зонтом кажется смешным карликом.

Из-за нападок Галины Алексеевны на Георгия Авденаговича я тоже считала его недалеким. Прошло много лет. С 1984 года я снова работала в Батумском ботаническом саду. Георгий Авденагович, казалось, совсем не изменился. Но когда мои родственники, тетя Майя и ее сын Олег, писали на меня жалобы, которые разбирались на ученом совете ботанического сада, Георгий Авденагович вместе с несколькими старыми сотрудниками выступал в мою защиту. Он создал несколько красивых парков в Аджарии, в том числе в своем родном селе и на БНЗ. В ботаническом саду приморский парк, разбитый по его проекту, теперь очень красиво смотрится.

Галина Алексеевна проявляла свой нетерпимый характер не только по отношению к Георгию Авденаговичу. Старалась и мне делать замечания. Только то, что моим начальником был Ашот Багратович, умеряло ее пыл и спасало постоянной критики.

Стояли тихие, чудесные дни, какие бывают в октябре. Зрели плоды. Осенние краски только-только начинали вступать в свои права. Тонко и сладко пахли букетики мелких цветков в темных кронах маслины душистой. В японском прудике отражались пламенеющие листья клена. Природа затихла на осеннем нежарком солнце. Я оказалась в огромном и прекрасном саду.

По ботаническому саду

Ботанический сад находится на вершине приморского холма. Над скалой холм прорезан ущельями.

Чтобы попасть в географические отделы, созданные А.Н. Красновым, нужно подняться на холм и пройти сначала нижний парк, затем верхний, где находится дирекция. Из здания дирекции ведут затененные большими деревьями параллельные дорожки. Между ними на террасах высокие деревья разных пород. Главная дорожка выходит на центральную, асфальтированную широкую дорогу, пересекающую ботанический сад по главному холму. На пути встретится двухэтажное здание. На первом его этаже – магазин. Там раньше был небольшой клуб, в котором я в самом раннем детстве была на елке. Одно из первых воспоминаний. Теперь клуба нет. От главной дороги вниз от холма ответвляются более мелкие тропинки, ведущие в географические отделы. У магазина начинается истинная территория ботанического сада. Первый отдел – новозеландский, за ним – австралийский, с пышными высокими эвкалиптами. Маленькое здание метеорологической станции. Там работает дядя Вася Щепетов (Василий Александрович), муж тети Кати, наш сосед. Он каждый день ходит делать наблюдения. В ливень, в старом парусиновом плаще до пят он выглядит весьма комично. Когда по пути заглядывает к маме в книгохранилище, с него стекают потоки воды.

За метеорологической станцией – оранжерея, созданная при Краснове. Ее отличают от других, построенных позже. Это красивое на два крыла тепличное здание с лесенкой. Вход обвит лианой бигнонией кошачьи лапки с цепляющимися листьями. Впереди высится холм гималайского отдела. На его вершине в середине тридцатых годов было построено Г-образное двухэтажное здание для сотрудников ботанического сада. На первом этаже начальная школа, в которой преподает белокурая Шурочка Панова. Рядом – детский сад, им заведует Тамара Петровна вместе со своей мамой. Без ноги, которую она потеряла во время войны, Тамара Петровна еле передвигается. Ее близнецы подросли, уехали учиться.

Далее дорога опять разветвляется, огибая холм. На крутом, почти отвесном южном склоне – самый интересный и богатый растительностью восточноазиатский отдел. На террасах расположены японские садики. Выше крутыми дорожками идет подъем на приморский холм, откуда снова открывается вид моря. С левой стороны спуск в темную Орегонскую балку. Это североамериканский отдел. По вершине холма большая аллея лаусоновых кипарисов ведет к могиле основателя сада А.Н. Краснова. Отсюда вниз – мексиканская горка с кактусами и агавами. И снова спускаемся по очень крутой лестнице мимо сосен Монтецумы в заболоченную долину, мимо ликвидамбров и североамериканских дубов. У платформы «Ботанический сад» можно сесть на пригородный поезд. Главная дорога идет далее в Чакву.

Обход сада занимает несколько часов. Территория ботанического сада – более 100 гектаров. Другого такого дендрария на Черноморском побережье нет. И я оказалась в этом парке! Ходить здесь каждый день, собирать плоды и семена, любоваться видами и отдельными деревьями – тут не до грусти!

Мне хотелось узнать, как называются разные растения – ведь теперь я была обязана знать.

Мы с Трифоном поднимались к дирекции, потом шли по центральной дороге, углублялись в географические отделы, собирали плоды.

В теплый осенний день в североамериканском отделе собираем желуди. Американские дубы очень красивые. Есть с ярко-красными листьями. Желуди у них коричневые, круглые, с большой плюской-шапочкой. Они вместе с листьями падают на землю, шуршат под ногами. Место безлюдное. Неожиданно к нам подходит, как мне тогда показалось, старичок. Все, кому было за сорок, мне казались старичками. Худощавый, светловолосый, несколько шепелявый. Разговорились. Он спросил меня, кто я такая. Я гордо ответила: «Я ботанический Растиньяк». Это под влиянием прочитанной «Человеческой комедии» Бальзака. «Старичок» усмехнулся и заинтересовался.

Удивительным образом эти слова оказались в какой-то степени пророческими. В будущем я стала ботаником.

Андрей Алексеевич Яценко-Хмелевский был известный древесиновед, анатом растений. Приехал в командировку из Тбилиси, где работал в фармацевтическом институте. В течение жизни я нередко с ним встречалась, годы спустя вплоть до его смерти переписывалась.

Красота ботанического сада меня очаровала. Та первая осень в саду запомнилась яркими плодами кудрании, земляничного дерева, пестрыми – кизила головчатого, сиреневыми ягодами-бусинами калликарпы, стройными зелеными соломинами бамбуков… Но я была не уверена в себе. А так хотелось состояться!

Главное, что я понимала – мне необходимо образование. Узнала, что на базе пушно-мехового института в Балашихе, Московской области организован сельскохозяйственный институт заочного образования. Меня туда могут зачислить с отметками, полученными на вступительных экзаменах в ветеринарную академию. Это меня вдохновило. Я послала документы и сразу же была зачислена. Еще не успела написать до конца контрольные работы - пришел вызов на сессию. Так началась моя учеба. Шесть сессий я прошла за пять лет и в шестидесятом году окончила институт. Это событие совпало с моим замужеством.

Все пять лет работы в ботаническом саду были одновременно и годами учебы.

Я учила названия растений по-латыни. Заучивала и семейство, к которому относится то или иное растение. Вернее, зубрила, не зная всей стройной системы растительного мира.

Андрей Алексеевич Яценко-Хмелевский часто гостил у нас. Он относился ко мне по-отечески. Однажды, когда мы сидели на наших фамильных скамейках, он настоятельно советовал узнать глубже систематику растений. Например, он, написавший фундаментальный труд «Древесины Кавказа», сожалеет, что не знает, сколько тычинок у цветков бука. И показал на наш бук на конце площадки. Но мне тогда казалась что систематика доступна только избранным.

– Если вы будете читать ботаническую литературу с таким же интересом, как художественную, из вас получится ботаник, – продолжал наставлять меня Андрей Алексеевич.

Но систематика растений, которая для меня теперь так интересна, которую я довольно хорошо знаю, (читала курс в университете, и в самом деле часто предпочитаю книги на эту тему литературным произведениям), в те далекие времена была чем-то особенным, недоступным. Я решила узнать все растения ботанического сада. Стала собирать гербарий. Это мне позволило через год сдать экзамен на экскурсовода. Настоящих преподавателей ботаники у меня не было. В институте я училась формально. Там преподавали сельское хозяйство для средней полосы России.

Я – типичная самоучка. Ботанический сад был благодатным материалом. В нем я и стала ботаником. Это моя Alma mater.

Что касается литературы, то она, как и раньше, доставляла мне огромное удовольствие. В то время стали выходить журналы «Юность», «Иностранная литература». Я ждала каждого выпуска. На Зеленом мысу в книжном киоске сидела моя ровесница. Я шла после работы вниз, выходила из нижнего парка к платформе Зеленый мыс и останавливалась у ларька. Книги были очень дешевые. Моя приятельница откладывала для меня самое интересное. Таким образом я собрала неплохую библиотечку.

Ашот Багратович строго следил за дисциплиной. Он был председателем местного комитета. Главное – вовремя придти на работу, не опоздать. Сама же работа была несложная. С Ашотом я сработалась. Кроме занятий с семенами, мы с ним ходили на питомник.

Он находился в центре ботанического сада, на одном из склонов. Террасы с грядками, расположенные параллельными рядами поднимаются на холм к большой чилийской араукарии, ветви которой напоминают чешуйчатых змей. Под араукарией в бассейне с водой для полива плавают тритоны. При входе в питомник, отгороженный красивой бамбуковой сеткой, стоит небольшая теплица для проращивания семян. Сеют в большие плошки. Тепличка обогревается маленькой печуркой. Я люблю ходить сюда с Ашотом. Он ведет наблюдения, а я в это время пропалываю грядки. Или мы сеем семена. Все тихо и мирно. Зимой тут цветет мимоза. Распространяется аромат полудиких нарциссов. Низкое солнце прячется за гору, мы возвращаемся, долго идем среди высоких деревьев.

Маша Овчинникова

В питомнике работает Маша Овчинникова. Она старше меня на год, среднего роста, очень чистоплотная, с невыразительным лицом, на котором выделяются толстые губы. Маша приехала в ботанический сад из села Красного Воронежской области. После войны там голодно. Но и в ботаническом саду рабочие получают минимальную зарплату 40 рублей. Хлеб, чай без заварки. Маша живет на даче Ратишвили. Она занимает одну из коек в огромном зале на первом этаже, занятом под общежитие. Этот большой зал в свое время был предназначен для приемов, танцев, возможно балов. Коек не менее двадцати. Многие девушки живут весело. Совсем недалеко, на вершине горы находится военная часть при батарее, которая осталась после войны. Солдаты вечерами спускаются вниз, в общежитие. Иногда остаются на ночь. Некоторые девушки выходят замуж. Например, неказистая Валя, тоже рабочая, пользовалась большим успехом. Вскоре вышла удачно замуж и уехала.

Маша любит странно шутить, рассказывать что-то вроде похабных анекдотов, присказок. В ее устах это звучит нелепо. По дороге она иногда заходит к нам домой, как на Зеленом мысу исстари водится. Пообщается, посидит. И надолго осталась в добрых отношениях со мной, мамой, с теткой.

Парк дачи Баратова – темный, густой. На террасах растут высокие кипарисы, кипарисовики, сосны и ели. А вдоль дорожек – аллеи цветущей камелии. Особенно красиво это смотрится зимой, во время снегопада. Шапки снега скатываются по гладким листьям камелии, цветки маленькими тарелочками падают на снег, образуя пестрый ковер.

Зимой в солнечную погоду море тихое. На голых ветках каштанов на побережье сидят большие бакланы. Я поднимаюсь в солярий. Кроны деревьев дотягиваются и туда, и кажется, что ты находишься на их вершинах. Сквозь их силуэты просматривается море.

Когда я иду по дороге вверх от дачи Баратова к дирекции, обязательно останавливаюсь у обрыва к морю, где внизу выход из тоннеля. Крутой, почти вертикальный склон весь зарос мощной лианой поэрарией. Но главное – море. В тихую погоду оно такое прозрачное, что с высоты видны подводные камни. А в шторм серо-черные волны с белыми гребешками разбиваются о берег. Когда я поднимаюсь выше, море все время манит, хочется смотреть и смотреть на него.

Зимой в солнечные дни я люблю бродить по нижнему парку, по зарастающим дорожкам, обрамленным старыми деревьями. Некоторые дорожки над обрывами Зеленого мыса пришли в негодность, и ходить по ним опасно - можно упасть в пропасть. Ветхая лесенка ведет в маленькую бухточку за зеленомысской скалой. Туда можно спуститься по очень узкому ущелью, где всегда темно и сыро. Бухточку со всех сторон окружают скалы и обрывы. Во время штормов волны заливают весь берег, колотятся о скалы. Бухту эту называют мертвой.

Забегая вперед. 1986 год. Перебежчик

Солнце в мертвую бухту сюда почти не проникает. Раньше на небольшой пляж, окружающий бухту, спускалась почти вертикальная лестница. Но со временем она пришла в упадок, спуститься в бухту по очень крутой тропинке стало трудно. Это почти недоступное место вызывает любопытство. Говорят, и не без оснований, что ее избрали для себя самоубийцы. Я как-то раз видела, как группа милиционеров извлекала тело одного такого бедняги.

Черноморское побережье вокруг Батуми – строго охраняемая зона. Рядом граница с Турцией. После 10 вечера на пляж спускаться запрещено. Как только тьма быстро и резко падает на холмы – море начинают прочерчивать сильные световые потоки прожекторов. Прочесывают побережье. На Зеленом мысу, у железнодорожной станции, находится пограничный пост. Пограничники совершают регулярные обходы. Но желание попасть за границу сильнее всякого страха. Небольшой самолет, курсировавший между Сухуми и Батуми в середине 70-х годов, был захвачен литовцем и угнан в Турцию. Стюардесса Курченко была убита. Время от времени просачиваются слухи о хитроумных нарушениях границы, о длинных тоннелях, прорубленных в горах. Бывают и трагикомедии.

Очередной потенциальный перебежчик родом из Сочи долго, неправедными и трудными путями добывал доллары. Разжился он и хорошим, дорогим и дефицитным водолазным костюмом. Боялся замерзнуть. Дело происходило осенью, когда курортный сезон закончился, море похолодало. Перебежчик не хотел привлекать внимание. И это ему вполне удалось. Решил отплыть в дальнюю буржуазную Турцию из мертвой бухты. Наступил день отплытия. Сочинец был отменным пловцом и, как ему казалось, хорошо подготовился. Он знал, что от Батуми до Турции всего 10 километров, а из мертвой бухты до Батуми тоже 10. Всего 20. Учитывая, что некоторые пловцы переплывали расстояние от Батуми до Поти более 40 километров, он был уверен, что достигнет желанной границы.

Темным вечером он беспрепятственно проник в бухту. Никто его не заметил. Там он надел на себя водолазный костюм, облепив свое тело долларовыми бумажками. Костюм надежно защищал драгоценные бумажки – в советской стране опасные и криминальные, а на той стороне жизненно необходимые.

Первые километры пловец преодолел бодро. Сполохи прожекторов его не обнаружили. В середине батумской бухты стояли большие наливные суда, куда откачивали нефть с батумского нефтеперегонного завода. Перебежчик удачно прятался за судами, а затем стал огибать батумский мыс. Он плыл и плыл несколько часов, и ему казалось, что ярко освещенное побережье, мимо которого он плывет, уже должно быть на территории Турции. Увы, он не учел, что мощное течение горной реки Чорох, впадающей в море за городом Батуми, препятствует передвижению. И течение его относило на исходные позиции. Но он этого не знал… Уверенный в том, что он выходит на турецкий берег, наш горе-перебежчик вышел прямо к очередной пограничной заставе у самой границы Турции. Что было дальше с этим, далеко не советским человеком – история умалчивает. Пограничников, которые встретили пловца, наградили. Зеленомысским пограничникам, наоборот, был объявлен выговор.

Георгий Данелия в книге «Безбилетный пассажир» в рассказе «Манана Мегрелидзе» пишет без указания даты: «Студент Тбилисского университета Резо Мхеидзе решил бежать из Советского Союза. Он поехал в Батуми, изучил маршруты кораблей, вошел в море и поплыл. Проплыл около тридцати километров и стал ждать. Появился итальянский танкер. Резо начал кричать и размахивать руками. Его увидели, подняли на борт. Резо попросил у капитана танкера политического убежища. Капитан вызвал пограничников. Резо арестовали».

С горы Фриде, самой высокой точки ботанического сада, батумская бухта внизу видна как на ладони. После ливня за батумским мысом видна темно- коричневая линия мощного течения Чороха. Она уходит на несколько километров в сторону Поти. Пловцам до Поти эти потоки воды вместе с попутным ветром помогали преодолевать большое морское пространство. А врагам Советского Союза они, как и положено, препятствовали. Но в далекое, мифическое время, когда о Советском Союзе не было ни слуху, ни духу, коварный Язон с не менее коварной Медеей похитил сына царя колхов Ээта и брата Медеи – Абсирса. И помчался в сторону Малой Азии, а затем и Греции – тем же путем что и наш неудачливый пловец. Корабль аргонавтов Арго относило течение. Царь догонял греков. И тут Язон совершил святотатство. Убил мальчика, разрезал на куски его тело и бросил в воды батумской бухты. Знал, что делал. Отцу необходимо было получить останки и предать погребению. Ээт стал вылавливать тело. Язону вместе с Медеей и героями Греции удалось уйти от погони, вернуться на родину. За Батуми много веков стоял храм Абсирса. С годами он был поглощен буйной субтропической растительностью.

Томас и Шушаник

Томас и Шушаник – неотъемлемая часть дачи Баратова. Трудно сказать, сколько им было лет в то время, но в моем понимании они были старыми. Выглядели очень пожилыми. Темный и мрачный Томас ухаживал за мандаринами. А Шушаник работала уборщицей. Низкого роста, с низко повязанным платком на очень худом и морщинистом бледном лице, она производила впечатление не только старого, но и очень больного человека. По-русски она знала плохо. Писать не умела. С Томасом говорила по-армянски. У избушки жила злая дворняжка. Экскурсанты, начиная свое большое путешествие по ботаническому саду, раскинувшемуся на территории больше 100 гектаров, поднимались к даче Баратова и проходили мимо прозрачного бамбукового забора, не подозревая, какие опасности их подстерегают. Шушаник, вспоминая старые, бериевские времена, выскакивала вместе с дворняжкой за забор и кричала что есть сил на проходящих. Дворняжка остервенело, под стать Шушаник, бросалась на нарядных курортников. Хотя эти несчастные, заплатившие за вход, ни в чем не провинились.

Пожилая чета армян не имела родственников. Им, жителям Артвина, в 1915 году, во время резни, удалось бежать. Сначала прятались в лесах, потом на плотах по Чороху добрались до Батуми. А Чорох – полноводная, опасная река. Но Шушаник об этом рассказывала невнятно. Плохо знала по-русски. Да и по-армянски и по-грузински ее странную речь понять было трудно. Изредка рассказывала, что здесь отдыхал Берия и еще какие-то советские знаменитости. Тогда на ее лице разливалась почтительность приятного воспоминания. Разобрать фамилии, которые она произносила, было невозможно. При входе на дачу позже была установлена мемориальная доска в честь одного из гостей – Георгия Димитрова.

Иногда, когда я задерживалась на работе, чтобы написать контрольные, Шушаник просила под ее диктовку написать письмо знакомым. Знакомые – это бывшие рабочие ботанического сада, уехавшие в другие края. Шушаник мне диктовала письмо, потом собирала посылку и отправляла знакомым. В ответ те ей также присылали гостинцы. Нужно же хоть о ком-то заботиться. В благодарность Шушаник изредка гадала мне на кофейной гуще. Она обладала даром предвидения. К моему удивлению, несколько раз ее гадания поразительно сбывались.

В 1963 году, три года спустя после моего отъезда с Зеленого мыса, я ждала второго ребенка. Приехала к маме. Дома у нас отдыхала жена моего брата Саши Твалчрелидзе – Тамара. Она, жительница города Тбилиси, была очень падка до гаданий. А я распелась о гадалке Шушаник. Мне хотелось знать – кто у меня родится. УЗИ тогда нам и не снилось. Тамара сразу же клюнула. Ей тоже хотелось заглянуть в будущее. Мы пошли на Зеленый мыс, по наводке Тамары купили для Шушаник китайские полотенца в курортном ларьке. Шушаник мне очень обрадовалась. Сварила кофе, и долго рассматривала выпитые и по-особому откинутые чашки. Жидкость слилась, и обозначился рисунок на дне. Шушаник, глядя в чашку, сказала мне, что у меня родится сын. Потом взяла чашку Тамары, посмотрела и говорит: «Уйди, ты черный человек!». Действительно, Тамара оказалась очень черным человеком. Выгнала меня из родного дома. Но это случилось много лет спустя.

Я поднималась в здание дирекции с упакованными семенами. В саду был почтальон – веселый Тимоша, сменивший парикмахерскую на почту.

Бывший особняк Татаринова, а ныне дирекция ботанического сада – белое здание в мавританском стиле. На фронтоне перед входом дата постройки: 1902 год.

На второй этаж поднимается ствол чайной розы, а с противоположной дом обвивает глициния, особенно красивая в мае, когда гирляндами свешиваются длинные сиреневые соцветия с дивным ароматом.

На первом этаже – отдел биохимии. Там занимаются эфирными маслами, выделяемыми из камелии масличной, эвкалипта. Оттуда постоянно доносится характерный стойкий запах эвгенола. У Всеволода Владимировича Ангельского, заведующего отделом биохимии, вид диковатый. Густая волнистая борода сливается с седеющей волнистой шевелюрой. Из середины выглядывают блекло-синие глаза. На голом теле неопрятный халат. Лаборантам он не доверяет. Все делает сам. Вечно занят, суетится, в лаборатории задерживается до поздней ночи. Говорит скороговоркой, всегда спешит.

На втором этаже канцелярия, кабинет директора, гербарий, бухгалтерия и библиотека.

Рядом с книгохранилищем, в котором работает мама, находится кабинет директора. Это большой зал с лепниной на потолке и на камине. Огромная столешница и большое кожаное кресло с высокой спинкой времен Татаринова. В нем постоянно сидит директор Манджавидзе Давид Владимирович. Приятные благородные черты, весь облик поражают миловидной благопристойностью. Перед кабинетом – канцелярия. За высокой стойкой строчит на пишущей машинке строгая дама с хорошими манерами: Галина Ивановна Лаппа-Стерженецкая. Я отдаю ей упакованные, с адресами пакеты. На углу здания выдается вперед фонариком маленькая комната, почти пустая. Оттуда вид на море во все стороны особенно хорош.

Противоположное крыло занято под гербарий. Выходит на юг, хорошо прогревается. До потолка тянутся шкафы с гербарием. Заведует им Александра Алексеевна Дмитриева. Крошечная, хрупкая, беловолосая старая дева, она фанатически предана своему делу. Мама моя относится к ботаническому саду, ко всему, что касается ботаники, с трепетом. Она особо выделяет Александру Алексеевну, уважает ее и даже боится. Александра Алексеевна в ее понимании – высшее существо. Она в свое время в Средней Азии сотрудничала с самим Михаилом Григорьевичем Поповым – знаменитым ботаником. Некоторое время он работал и в Батумском ботаническом саду. Но был уволен. Александра Алексеевна во время войны удочерила сироту Тусю, мою ровесницу.

Рядом бухгалтерия. Там обитает стареющая жеманная Галина Милентьевна, старожил сада. Бывшая любовница бывшего директора Георгия Мхеидзе. Рассказывают – человека образованного, светского и большого жизнелюба. О нем часто вспоминают с большим уважением.

В ботаническом саду царит почти семейная обстановка. Раньше, до поступления на работу, когда я бывала у мамы, всех ее сотрудников звала то тетя Шура (Дмитриеву), то тетя Галя (Галину Милентьевну). Теперь же пришлось переучиваться.

Во второй половине дня, особенно в дождь, сотрудники любят зайти в библиотеку. Складывают в угол зонты, с которых обильно стекает вода, снимают плащи.

На столах лежат подшивки газет. Садятся, листают. Арчил Нестерович Татаришвили – парторг. Красивый, среднего роста грузин. Был ранен на войне в руку. Теперь, листая газеты, он берет их словно клешней.

Большинство сотрудников живут в доме в центре сада. Работают в саду давно, многие – с довоенного времени.

В 1955 году через Батуми ехали в Армению репатрианты. Были среди них и музыканты. Пока ждали оформления документов, играли на бузуке в кафе в центре города. Весь город ходил слушать. Трогательные, грустные, берущие за сердце мелодии.

Волна хрущевской оттепели слабой струйкой добралась и до ботанического сада, когда с юга Франции на Зеленый мыс в поисках пропавшего сына приехала Валентина Азанчеева с мужем. О своей судьбе она не распространялась. Невысокая, сухонькая и восторженная, Валентина несколько раз бывала в нашем доме. Прекрасный садовод, рукодельница, она из Франции привезла чайот: мексиканский огурец. Эта ценнейшая культура стала быстро распространяться в Аджарии на приусадебных участках, а потом и по всему черноморскому побережью.

Так как я училась на плодоовощном отделении сельскохозяйственного института, то первая моя маленькая работа, опубликованная в журнале «Сад и огород», была посвящена чайоту.

Азанчеева сына не нашла. Не нашла она приюта и в ботаническом саду. Пришлось уехать. До своей смерти работала под городом Поти в питомнике. Выращивала цветы. В те времена существовали питомники от крупных учреждений центра: Москвы, Ленинграда. Так и называли; «Московский питомник». Там выращивали в основном пальмы. В восьмидесятых годах питомники перестали поддерживать.

Среди сотрудников отдела интродукции был и Вахтанг Баланчивадзе – брат знаменитого балетмейстера Баланчина, проживавшего в Америке и переделавшего свою грузинскую фамилию на иностранный лад. Когда сейчас я слышу эту фамилию, сразу вспоминаю важно-напыщенного Баланчивадзе. Низкий, коренастый, с широким лицом и неизменными усиками, с маленьким лбом. Говорил он по-русски не очень четко. Занимался флорой Новой Зеландии.

Его красивая высокая, «тонная» жена заходила к маме в библиотеку. Мама говорила, что у нее есть английская кровь, потому что подбородок аристократически скошен. Долго перебирала журналы. Томилась бездельем. Проживала в основном в Тбилиси, но числилась на какой-то должности в ботаническом саду.

В это тихое учреждение вести о политических событиях, происходивших где-то в столицах – в Тбилиси, в Москве, добирались не сразу. В начале 1955 года к нам проникли слухи о студенческих волнениях в Тбилиси, о том, что митинг студентов, преданных памяти Сталина, был разогнан танками, есть жертвы. Говорили, из Гори на открытой машине в Тбилиси приехали артисты, одетые под Сталина и Ленина. Их встречали с восторгом.

Недавно об этом я прочла в байках Георгия Данелия.

Волнения в самом деле были. Кровь пролилась. Советская власть не шутила.

Мне, комсомолке, хорошо читающей по-русски, поручили вслух прочесть речь и постановление Никиты Хрущева о культе личности партийным работникам и комсомольцам. Постановление большое. Преступлений много. Текст за давностью лет забылся. Но читать было трудно. В зале, где передо мной сидели грузины, всю жизнь верующие в вождя, стояла гробовая тишина. Да все ли верили сидящие в темном зале? Были ли растеряны? Как они гордились им – грузином, генералиссимусом. Совсем недавно ему было 70 лет, и слава его гремела. Sic transit gloria mundi.

Однако оказалось, эта слава прошла не совсем.

Теперь, анализируя тот период в моей жизни, я удивляюсь, почему осталась на Зеленом мысу, а не перевелась на очное отделение в Тимирязевскую академию или в Тбилисский сельскохозяйственный институт. Действительно, этому нет объяснения. Человек я активный. Но в то время, срезавшись на экзаменах при поступлении, потерпев фиаско с Женей, я решила сначала получить диплом о высшем образовании.

Жизнь моя разделилась на две части. Одна – зимняя сессия в Москве, другая – работа на Зеленом мысу, выполнение контрольных.

Есть две приятельницы. Одна – Надя, которая сидит в маленькой будочке, в книжном киоске у станции Зеленый мыс.

Вторая – Оля Щепетова, падчерица нашей соседки тети Кати. Дочь дяди Васи. Я ее знаю с детства. Она немного старше меня. Красивая девушка, работает в библиотеке санатория «Аджария». К этому времени санаторий ВЦСПС переименовали. Я к ней изредка захожу.

На работу я хожу, спускаясь на станцию Зеленый мыс привычными холмами. Но изредка, когда мне нужно попасть в дирекцию, поднимаюсь к чайному техникуму. Со времен моего детства, когда я с судками поднималась к тетке, здесь, кажется, ничего не изменилось. Только закрыли русское отделение. На даче Моат я уже не слышу задорного девичьего хохота. Тимоша уже не стрижет. Его парикмахерская забита досками. Как и раньше, я часто вижу задумчивую фигуру Александра Рожденовича Чиракадзе – преподавателя русского языка.

Человек он интеллигентный, гордится своей правильностью. Мама, встречаясь с ним, обязательно перекинется несколькими словами. У него двое взрослых детей, сын и дочь. Они уехали учиться в Тбилиси. Нана, дочь Александра Рожденовича, встретилась с молодым человеком, который не только соблазнил ее, но и сманил ее брата на плохой путь. В результате оба попали в тюрьму, а беременная Нана приехала на Зеленый мыс и родила мальчика Тамазика. Об этом тихо рассказывала мама.

В соседней комнате живет молодая белокурая учительница Александра Владимировна Панова, Шурочка – так зовет ее мама. Она преподает в начальной школе.

Проходя мимо большого дома, я слышу в открытые окна, как она ведет урок. В одном классе сидят дети разного возраста – от первого до пятого класса.

Поездки в Батуми

Батуми для меня – отдельный, особый мир. Там течет своя жизнь.

Поездки в Батуми для отсылки семян и за город, в Кахабери, к энтомологу Евгению Ивановичу Степанову за сертификатом о том, что семена не заражены вредителями, были для меня маленьким праздником.

После того, как семена вычищены и просушены, их помещают в коробки. Я должна надписать по латыни на пакетике название растения, насыпать в пакетик семена, укомплектовать определенный заказ, упаковать его и отправить по назначению. Эта работа проводилась, как правило, зимой, после очередного сбора семян. Для отправки семян за границу требовался сертификат, который мне выдавал Степанов. Посылки отправлялись с центрального телеграфа в Батуми.

Я приурочивала эти поездки к хорошей погоде, когда после долгих дождей или снегопадов природа постепенно отогревалась, томилась в преддверии тепла. С Зеленого мыса в Батуми курсировали небольшие прогулочные катера. У большого причала толпились рыбаки. Катер долго шел до Батуми. Каждую поездку я воспринимала как праздник, возвращение в городской мир. По дороге любовалась бухтой, зеленью на берегах.

Иногда ехала в Батуми на автобусе. В то время с Зеленого мыса раз в час стали курсировать автобусы. Дорога сначала огибает холм крутыми поворотами, потом идет прямо, вдоль моря – рядом с железнодорожным полотном. За БНЗ из окна автобуса видна полоса прибоя. Вся поверхность воды – сплошной черный маслянистый мазут, отработанный заводом. Волны как бы нехотя, с трудом прибивают к берегу черную массу. Весь пляж в черном мазуте. Следующая станция – Барцхана. Это уже пригород.

Справа морской порт, слева товарная железнодорожная станция.

В Батуми идет совсем другая жизнь. Густонаселенные дворы, узкие улочки, старые здания. Большой базар. Там всегда шумно. Много зелени, овощей. Отдельные ряды с сырами, маслом, привезенными с гор. Хозяйки идут на рынок, как на спектакль: долго выбирают, пробуют, надменно критикуют сыр, овощи. Наконец покупают после долгой торговли, которая тоже часть спектакля. Особенно меня удручают хозяйки, покупающие курицу на забой. Еще в детстве, в Тбилиси, когда я с бабушкой ходила на тбилисский базар, у меня эти сцены вызывали ужас. В Батуми то же самое: идет модная надменная кикелка, гордится покупкой, держит курицу со связанными ногами головой вниз. У нее будет самое свежее мясо. Она сварит сациви, все соседи будут ее уважать. А несчастная курица пытается поднять головку и опускает ее в бессилии, закатывает синие веки. И снова поднимает.

В рыбных рядах продают ставриду и мерланку. Зимой – хамсу в больших ведрах. Она блестит серебром, переливается на солнце.

Хамсы, (мелкой мойвы) зимой всегда много. Тогда она жирная. Город пропитан рыбным запахом. Рыбу жарят везде и едят с ткемали – кислой острой подливой из сливы.

На базаре можно купить и эту подливу. Кроме того, продают сунели. В переводе означает «запах». Это сушеные, растолченные в порошок травы. Вокруг витает пряный запах. Для каждого блюда – свой порошок.

Неподалеку ряды с кукурузной мукой для каши гоми и тяжелого кукурузного хлеба чады. Его пекут по старинке – на больших чугунных сковородках. Едят горячим, с сыром. Ряды табака, выращенного в горах. Листья тонко нарезаны и высушены. Выглядят как курчавые коричневые кучки.

Рядом с базаром, недалеко от морского порта, первые этажи двухэтажных, еще дореволюционных, домов заняты цехами по изготовлению железных печурок и медной посуды. Большие и маленькие своеобразной формы кастрюльки, которые подвешивают над огнем бухари. Бухари чем-то похож на камин. В горах готовят пищу над огнем бухари, греются. В медных цехах изготовляют и джезвы для кофе с длинными ручками. Тут же лудильные цехи. Медная посуда ядовитая. Лудят кастрюли, которые подвешиваются над бухари.

Рядом с цехами – маленькие кофейни. Раньше, говорят, была мечеть. Теперь ее нет. Есть старая турецкая кофейня, где по-особому варят кофе. Там обитают неторопливые мужчины, и только мужчины. А вот гадают на кофе преимущественно женщины. Хотя ни один уважающий себя житель Батуми не откажется от гадания. Поэтому у каждого есть маленькие кофейные чашечки и джезва.

Рядом – цех по пошиву одеял. Двери распахнуты, видны женщины, которые на большом помосте стегают одеяла. Если погода хорошая, то прямо на улице, на асфальте рассыпана баранья шерсть. В руках у женщин длинные бамбуковые палки: они разбивают комочки шерсти, которая пойдет на пошив теплого шерстяного одеяла.

На берегу моря, у морского порта – сквер. На зеленой травке скамейки, столики. Тут всегда сидят старики. Неторопливо пьют кофе, играют в нарды. Летом в чесучовых легких кремовых пиджаках старого образца. Неторопливо перебирают четки.

В городе много праздно шатающейся молодежи. Молодые мужчины, модно одетые парни стоят в городе кучками, словно кариатиды, подпирающие колонны. Есть и настоящие кариатиды – у банка, построенного еще до революции.

Перпендикулярно друг к другу скрещиваются две главные улицы: Сталина и Ленина. На улице Сталина – книжный магазин. В витрине большая картина: «Утро нашей Родины». Сталин на рассвете в пшеничном поле.

По улице Сталина на тротуарах высажены деревья лавра благородного. Красивые горбатые мостики пересекают канавы. Во время ливней там бурлит вода. На улице Ленина разрослись камфарные лавры, посаженные еще до революции. Кроны сомкнулись. Здесь и летом, и зимой густая тень. В конце улицы Сталина – белые колонны у входа в пионерский парк. Там Комсомольское озеро. Бродить по узким улочкам, по батумскому бульвару я очень люблю. За прибойной полосой и высоким пляжем, куда тысячелетиями приносит гальку бурный Чорох, впадающий в море, разбит замечательный парк. Еще в начале века там посажены редкие деревья, роща бамбука. На этой большой территории расположен летний театр, построенный до войны. При входе под потолком поражают деревянные украшения в виде сетки. Потолок расписан: голубое небо, розовые цветы.

Рядом с театром колонны, напоминающие греческие.

Вечером на бульваре начинается гулянье. Но вечерами я там не бываю.

В 1956 году у нас гостили мои друзья, студентки московского университета: Лена Гончарова, Наташа Эйгес, Элла Иофе, Люся Чирижанова.

1956 г. Кампания друзей из Москвы. Слева направо:
Джемал Беридзе, Люся Чережанова, Наташа Эйгес, Эля Иофе.
В верхнем ряду вторая Нина Авдишвили, я - Айя Мазуренко...

К нам домой приходили студенты из Тбилиси. Ансамбль «Орера». Студенты-музыканты должны были выступать в летнем театре. Но для нас почему-то билетов не нашлось. Был аншлаг. Наши знакомые просили нас подождать их и пока идет концерт погулять по бульвару. На асфальтированной дорожке полно народу. Вечернее гулянье. Нарядная толпа идет густым потоком. Один поток справа, другой слева. Московские девочки отличаются, одеты не по местной моде, а по московской. Платья солнце-клеш. К Люсе Чирижановой стали приставать молодые грузины. Я, привыкшая на Зеленом мысу отшивать соседей в резкой форме, применила обычную тактику: «Отойди, не приставай»! Но здесь это не подействовало. Собралось несколько человек, и, несмотря на то, что вокруг толпа прогуливающихся, один из хулиганов со всей силы ударил меня по затылку. Повторяет. Променад, размеренный и спокойный, продолжается. Туда-сюда. Я понимаю – нас никто не защитит. Что делать? Говорю девочкам: «Нужно быстро выходить в город, к автобусам».

Между бульваром и улицами место темное – густая роща магнолий. Мы быстро пересекаем его. Галька под ногами мешает быстрой ходьбе. Группа хулиганов догоняет. И опять мне достается удар по затылку. Как только мы выбежали на улицу, то увидели мужчину с детской коляской. Подбежали. Он нас взял под защиту. Между коляской и спасителем дошли до автобусной остановки. Толпа хулиганов отстала. Подошел автобус на Зеленый мыс. Ребята из «Ореры» долго нас ждали. Хотели обидеться – даже не поняли, что произошло.

Изредка я заглядываю в темную комнату Нины Петровны Георгадзе. Она гостит у нас на Зеленом мысу и часто говорит, что хочет выбраться из Батуми на Зеленый мыс. Так оно и получилось. Перед тем, как я окончила институт, Нина Петровна обменяла свою комнату на комнату в ботаническом саду и устроилась в ботанический сад художницей.

Я – экскурсовод

Через год после поступления на работу я уже неплохо знала растения ботанического сада. Мне хотелось стать экскурсоводом. Смогу заработать. В семенной лаборатории у меня мизерная зарплата – 36 рублей. На эти деньги ничего почти не купишь. А так как у нас вечное, вечное безденежье, то заработок в 60 рублей кажется мне верхом благополучия.

Я хлопочу перед Ашотом Багратовичем. Собирается представительная комиссия. Несколько научных сотрудников у большого эвкалипта под зданием дирекции принимают экзамен. Проверяют мою квалификацию. Так я стала водить экскурсии.

Экскурсанты собираются большими кучками у здания дирекции, я их веду через ботанический сад. Экскурсия заканчивается у памятника Краснову и занимает не менее полутора часов. Отдыхающих санаториев и домов отдыха сопровождает фотограф Джага или Жорик. В нескольких, самых красивых местах экскурсанты фотографируются. В японском отделе у грибка, на фоне больших пальм, располагаются в три ряда, Джага всех рассаживает. Ставит треногу. Накрывает себя черной накидкой. Прицеливается, нажимает на кнопку на шнурке.

Маршрут большой. Спуск в ущелье японского отдела, подъем в северо-американском, опять крутой спуск. Жаркое лето. Сильно парит. После большого маршрута возвращаюсь на обед. В маленькой столовой уже пусто. Остается только пильзенское пиво. Пью пиво и под легким хмельком поднимаюсь вверх к дирекции. Там меня ждет новая экскурсия. Три, а иногда и четыре экскурсии в день полностью выматывают меня.

Я стараюсь водить их по разным дорожкам, разными маршрутами. Но это не спасает положения. К концу лета я поняла: эта работа не по мне. Повторять одно и то же несколько раз на дню – ремесло. Неинтересно. Отказалась. В следующие годы я вместе с другими сотрудниками водила только тех, кто приезжал из круиза. Большие теплоходы курсировали из Батуми до Одессы. В круизах плавали иностранцы из демократических стран. Часто бывали чехи. Руководительница групп уже хорошо меня знала. Называла Дикой Барой. Был тогда в моде чехословацкий фильм о девушке с таким именем, с длинными косами. А у меня в ту пору были большие косы.

Поездки и экспедиции

Мне очень хотелось ездить в горы, на природу. Но я числилась в отделе интродукции и к природной флоре не имела отношения.

Поэтому в горы попадала изредка, с приезжими ботаниками.

Заведующего отделом интродукции Габричидзе сменил Цицвидзе Алексей Терентьевич. Чаще его по грузинской привычке звали Алеша. Рослый, с миловидным широким бледным лицом, он плохо говорил по-русски и ни разу не поинтересовался, чем я занимаюсь. После моего отъезда он стал изучать хвойные растения. В то время у меня была собрана солидная коллекция шишек, полный гербарий хвойных Черноморского побережья Кавказа. Позже, когда я его встречала на совещаниях, он мне вежливо улыбался. Но тогда я уже была москвичкой, известным ботаником.

Здание дирекции Батумского ботанического сада.
Роза обвивает балкон второго этажа.
Мама на балконе - вышла из темного книгохранилища

Летом из Тбилиси приехали ботаники А.Долуханов и Г.Тумаджанов. Я хотела поехать с ними в горы, взяла отгул. Утром собирались у дирекции. Увидев меня среди отъезжающих, Цицвидзе возмутился, отказал мне в поездке. Аргументы были вескими. Если бы я отпросилась стирать или заниматься домашними делами – другое дело. Сотрудники ботанического сада должны заниматься проблемами только своего отдела. Это было непреложное правило!

По-другому ко мне относился Армен Георгиевич Долуханов – известный геоботаник. Приезжая в Батуми, он старался присоединить меня к своим поездкам в горы. Подолгу беседовал со мной, делился мыслями на равных. А позже писал мне письма в Магадан.

В 1955 году в ботаническом саду была запланирована экспедиция по Западной Грузии. Весь год тянули, не ехали. Но планы нужно выполнять, выделены средства. Наступил декабрь. Директор ботанического сада Давид Владимирович Манджавидзе наконец собрался возглавить экспедицию. В качестве ботаника едет А. Дмитриева, а я – как ее помощница.

Холодно. В окрестностях Кутаиси, под проливным дождем мы осматривали рощу уже безлистного дуба имеретинского. Сильно вымокли, замерзли и быстро уехали в Сухуми. Там остановились в роскошной гостинице на берегу моря. Но тоже сыро, холодно. На бульваре огромные канарские финики. Ездили в Пицунду, на диковатый безлюдный мыс. Осматривали большую сосновую рощу. Долго искали арундо – реликтовый высокий злак. С трудом нашли. Опять вымокли. На обратном пути, на перевале нас засыпало снегом. Откапывались.

Вторая поездка на природу, более продуктивная, была с Александрой Алексеевной Дмитриевой, в Гонио. Тоже под проливным дождем, в мае. Переехали Чорох за Батумом и остановились у рабочей гонийского совхоза, в маленькой хибарке за крепостью. Ходили на экскурсии под дождем в сторону границы. Но до Сарпи – села, разделенного границей наполовину, не доходили. По дороге нас неоднократно останавливали пограничники. Они делали обход по берегу моря. На холмах цвела белыми кистями клекачка. Все растения были пропитаны влагой. Рабочая совхоза рассказывала страшные истории о перебежчиках. О том, как шпионы прячутся в больших чайных кустах. О том, как высокий пограничный чин, имея в Аджарии невесту, очень богатую, на обходе в Сарпи, у всех на глазах перешел на турецкую сторону и был таков. А невеста-учительница осталась не с чем. И все в таком духе.

У Дмитриевой был весьма своеобразный характер. Возможно, она была из старообрядцев, так как родом из Горьковской, то есть Нижегородской области. Она всегда наотрез отказывалась есть чужое, а своей снедью делилась щедро. Но в Грузии, где хлебосолье широко распространено, ее поведение казалось странным.

Больше Дмитриева меня с собой не брала. Когда я написала свою первую научную статью о заносных растениях Аджарии, к моему удивлению, Александра Алексеевна была против ее публикации.

Возможно, сыграла злую роль зависть. Ее приемная дочка Туся оказалась туповатой, заниматься ничем не хотела.

В верхнюю Аджарию, на Годердзский перевал в студенческие годы я так и не попала.

Но на Мтиралу ездила несколько раз. Видела буковый лес с густым подлеском из рододендронов. Привезла оттуда гербарий.

Андрей Алексеевич Яценко-Хмелевский время от времени приезжал в ботанический сад, бывал у нас.

В середине лета 1958 года он возглавил экспедицию фармакологического института. Сопровождали его сотрудницы, среди которых его ученица Алла Штромберг, молодой аспирант-поляк. Взял Андрей Алексеевич и меня.

Едем на Лебардэ. Это высокогорный курорт у горячих источников в верховьях реки Техури, притока Риона. Мингрелия. За Поти все домики деревянные, на сваях. Долина заболочена. На жарком солнце сильно парит. Перед каждым домом большая зеленая лужайка огорожена от свиней, которые толпами бродят по дорогам. У них деревянные треугольники-ошейники на шее, чтобы не проникли за забор на зеленую лужайку двора. Свиньи поджарые, на длинных ногах, полудикие. Еще более диких свиней я увидела позже в Сванетии. Там поросята с полосками на спине.

Около домов – невысокие тутовые деревья с круглыми кронами. Листья размером с ладонь. Это особый сорт шелковицы, который дает большой урожай листьев. Здесь выращивают шелковичных червей.

Вдоль Техури одна деревня следует за другой. И в каждой на площади стоит памятник Сталину. Все памятники одинаковые, серые, Сталин в шинели до пят, рука заложена за борт. На многих домах висят черные, иногда уже выгоревшие на солнце транспаранты. На них имя покойника, умершего в этом доме. Большинство женщин ходит в черном.

Дорога набирает высоту. Еловый лес становится все гуще. Смотришь – далеко внизу, словно тонкая проволока, серебрится река. Дорога узкая, скользкая. Льет дождь. Поляк вышел из машины. Пошел пешком. Боится. Говорит, что у него дети.

Курорт Лебардэ – это несколько лачуг у снежников и духан. Яценко –любитель застолий. Понимает толк в вине. Он надолго пропал в духане. Его сотрудницы за спиной сплетничают: говорят, что он всегда так.

У снежников раскинулись альпийские лужайки. Я пошла посмотреть на них, и под горой меня встретила большая узконосая собака. Долго смотрела, потом убежала. Мне показалось, что это волк.

Через день спустились вниз и поехали в Анаклию.

Пустынный морской берег у развалин генуэзской крепости. Рядом маленький духан. Яценко опять засел на весь день. Дамы, тихо жалуясь, бродят в безделье.

Колхидские болота. Ольховники основаниями стволов погружены в воду. На кочках высокий, по пояс человеку, морской ситник. Тишина запустения.

Потом приехали в Поти. Я думала, оттуда до Батуми рукой подать. На любом теплоходе доберусь. Но никакого транспорта в ближайшие дни не предвиделось. А меня ждет строгий Ашот Багратович. Я – в слезы. Яценко досадует: «Неужели он будет вашим начальником всю жизнь?». Нет. Было много у меня потом начальников. Разных.

Милейший шофер на рассвете доставил меня в Супсу. Посадил в проходящий тбилисский поезд, и я вовремя успела на работу. Поднялась в солярий и заснула.

В ботанический сад приезжал из Сухуми известный специалист по субтропикам Пилипенко. С ним я ходила на экскурсии по паркам Аджарии. Он знал места, где росли редкие виды, показывал их, вместе со мной определял. Под мышкой у него всегда был толстый том Редера, где были перечислены основные экзотические растения с их характеристиками.

На практику приезжали студенты – молодые специалисты из ботанического института в Ленинграде, из ленинградского университета. Я подружилась с двумя ученицами известного дендролога Лыпы из Киева, По воскресным дням мы ездили в парки старых дач Цихис-дзири, Чаквы и Кобулети. Описывали деревья и кустарники, тогда еще росшие в старых парках. В настоящее время они исчезли – сохранились только записи о них.

Сбором шишек я занималась не только в Аджарии, но и по всему Черноморскому побережью. Ездила в Крым. Обследовала старые парки. Там были редкие виды, которых нет на южном побережье.

Несколько раз побывала в Сухуми и Гудаутах. У меня была одна из лучших коллекций шишек хвойных растений, которую я потом увезла в Москву, затем в Магадан, а оттуда снова привезла в Батуми. Хотела пристроить в надежном месте, где не разворуют. И никак не могла найти такое место. Но коллекция не пропала – теперь она находится в фондах биологического музея имени Тимирязева в Москве.

В ботанический сад со студентами Ленинградского университета приезжала Ольга Алексеевна Муравьева, их преподаватель, знаток хвойных растений. Ей я показывала свою коллекцию. Она ее весьма высоко оценила.

Сестры

У нас в доме, как и раньше, живут тетка с подрастающим Олегом, мама и я.

Ни коровы, ни козы уже не заводили, домашний быт стал легче. Но безденежье угнетало. Ни мама, ни тетка не были бережливыми. Как только в маминых руках появлялись деньги, она их бездумно, не заботясь о завтрашнем дне, тратила – часто на мелочи.

Мама по-прежнему очаровательна, ей не дашь ее сорока лет.

Я очень любила маму. Хотела ей счастья. В семье часто подчеркивалось, что мамина жизнь неудачная, что она несчастна.

Действительно, Леонид Михайлович приезжал редко и тайно от своей семьи, обычно на несколько дней. Мама ездила к нему в Ленинград во время отпуска. Останавливалась в гостинице. Туда Леонид Михайлович не всегда мог улизнуть от семьи. Мама оказывалась на задворках. Мне так было обидно за нее!

Зимой 1955 года, когда она была в Ленинграде, у нее на челюсти образовалась опухоль. В поликлинике поставили диагноз – скоротечная саркома. Леонид Михайлович испугался, повел себя не очень пристойно. Мама поехала в Москву к Елене Ивановне Сороко. Елена Ивановна – кожный врач, которая часто наезжала на Зеленый мыс. У нее дача под Москвой, в Удельной. Она была замужем за сподвижником Трофима Лысенко, Халифманом. Толстая безапелляционная командирша, Елена Ивановна всегда восхваляла Лысенко. Это меня злило, я спорила.

Однако Елена Ивановна маме помогла. В Москве положила в больницу, опухоль вырезали. Сделали химиотерапию. На солнце бывать запретили.

Отношения с Леонидом Михайловичем продолжались.

Мне так хотелось, чтобы мама получила высшее образование! Тетка часто подчеркивала: она – с высшим образованием, «великий врач». А у мамы диплома нет. Тогда вспоминалось, что мама знает три языка.

Учиться во ВСХИЗО мне было нетрудно. Я агитировала маму поступать туда. Да вот незадача: у нее не было аттестата зрелости. Он пропал в Одессе во время оккупации. Я узнала, как восстановить. Мама кончала школу в Тбилиси. Подтвердить то, что мама училась в этой школе, должна была учительница. Мы стоим перед старой учительницей. Она не может вспомнить. Задумывается. Наконец, соглашается. У мамы появился аттестат зрелости.

Но в институт она все же не стала поступать. Окончила заочные курсы английского языка и продолжать образование не стала.

Зимой, во время мертвого сезона, я звала маму в кино, в город. Без особого удовольствия, изредка она уступала.

Как-то в Батуми приехал знаменитый скрипач – видимо, по разнарядке. Мы с мамой поехали на концерт в филармонию. Маленький зал заполнен батумской интеллигенцией. Конферансье провозглашает: «Клейстер Мендельсон» – вместо Крейслер Мендельсон.

Потом я вытащила маму и в цирк. После представления поздно вечером мы долго добирались домой под дождем. Больше таких экспериментов не предпринимали.

Летом картина нашей жизни менялась. Приезжали в командировку в ботанический сад ботаники из разных мест Советского Союза: знаменитые и незнаменитые. Обязательно заходили в библиотеку. Мама расцветала. Приезжие, видя маму-красавицу, тоже старались показать себя с лучшей стороны. Она звала в гости. Возникало знакомство, иногда прочное. Как с Еленой Ивановной.

Освободившись из заключения, тетка Майя вернулась на Зеленый мыс и стала работать медсестрой в соседнем доме отдыха. Ей эта работа очень нравилась. Язык у нее был хорошо подвешен. Ее считали «экимо», в переводе с грузинского – врач. К ней на прием ходили постоянно. Пациентов она не лечила, а, предполагаю, – заговаривала. У нее была верная установка – убедить человека в своих возможностях, в обязательном выздоровлении. Результат часто был положительным. Она любила шутить, рассказывать анекдоты, которых у нее постоянный набор, как у артиста эстрады. Улыбка играет на ее лице. Тетка так отличается от мамы с ее трагизмом, склонностью воспринимать все серьезно, с отсутствием чувства юмора.

Что нужно отдыхающим? Отдохнуть, повеселиться. Вкусить прелесть юга. И тетка дает установку на веселье и отдых. И веселится сама. Она работает больше массовиком-затейником, чем медсестрой. Ей это нравится. Тетка устраивает костюмированные вечера, придумывает костюмы из листьев пальмы и магнолии. Ходит днем на пляж вместе с лодочниками-спасателями, аджарцами. И часто с ними прикладывается к бутылке легкого приятного грузинского вина. Оно здесь дешевое и рядами стоит в магазинах и ларьках. То Твиши, то Гурджаани, а то и вкусная Хванчкара, не говоря о номере один - Цинандали.

Часто рассказывают, что отец народов Сосо Джугашвили, пригубив стакан Цинандали, произнес: «Это первый номер». Цинандали и стало первым номером. Вслед грузинские вина пронумеровали. Некоторые цифры я помню. Красное, терпкое Саперави– № 10. Хванчкара – № 23, Кинзмараули – № 28.

Тетка к обеду с моря возвращалась уже довольно веселой. Часто приводила к нам на площадку отдыхающих и срезала с маминых клумб цветы. Маму это возмущало. У самой тетки клумб за домом не было. А тут такая красота! Редкие лилии, ароматные гардении. Тетка беспардонная. Чуть что – в крик. А потом общается, как ни в чем не бывало. И опять кто-то к нам приезжает, встречает с восторгом. Засиживаются допоздна за бутылкой. Анекдоты. Светлячки. Южная ночь. Время летит, летит. Особенно летом.

В 1957 году после фестиваля молодежи и студентов приехал на Зеленый мыс любовник моей тетки. В прошлые годы он здесь отдыхал. Привез с собой свою дочку и племянницу Инночку Демидову – белокурую нежную красавицу. Она учится на биологическом факультете педагогического института. Мы с ней подружись. Вместе собирали и сушили гербарий. Перебирали гербарные сетки в солярии дачи Баратова. Вместе со мной Инночка ходила на экскурсии по ботаническому саду.

Однажды возвращались под вечер. Расстояния большие. Проголодались. Пошли за хлебом в Махинджаури. А там хлеб уже закончился. Стало еще голоднее. На обратном пути в районе хоздвора повстречали мою тетку и Инночкиного дядьку. Они вместе с массовиком из дома отдыха собираются выпить бутылку вина. Зовут нас. Мы сидим на бревне недалеко от дома отдыха. Вино вкусное, легкое. Домой с Инночкой возвращались медленно, взявшись за руки. Куча гравия на дороге мне показалась большой непреодолимой горой. В таком непотребном виде мы подходим к нашему дому, а на шушабанде стоит моя бабушка. Увидев нас, она страшно возмутилась и произнесла свою любимую фразу: «Французы так не делают!»

У Инночки разболелся зуб. А у моей тетки появился зуд его вырвать. В дело пошли ржавые щипцы. Щипцы зуб не взяли. Зуб был спасен. Тетка рвалась к своей бормашине, хотела и ее приложить к Инночкиному зубу. Но потом все же сдалась.

Олег подрастал. В 1959 ему уже исполнилось тринадцать. Вместе со своей матерью он частый гость в доме отдыха. По-прежнему многое в доме лежит на мне. А мне нужно писать контрольные. Олег воду из колодца носить отказывается. Говорит: «женская работа». А тетка чуть что орет: «он у меня единственный!» Видимо, уже тогда у него созрела твердая уверенность в том, что он никогда не будет заниматься физической работой. И, как показали годы, этот принцип он сохранил навсегда.

Книги в его руках я не видела. Подходить опасалась. В подростковом возрасте он не был резким – тихий мальчик, но весьма себе на уме и использовал мать как хотел.

Когда он подрос, ему была выделена моя комната. Я стала жить в угловой клетушке, отгороженной от кухни фанерой. Она более светлая, но и более холодная. Кровать и стол. Но мне там очень нравилось. Правда, по-прежнему летом, когда появлялись гости, меня стесняли.

В комнате Олега появился горн, который он выпросил у матери. Дорогая игрушка никогда не издала ни одного звука и висела на стене.

Тетка сыном совершенно не занималась. Ни разу я не видела ее сидящей с ним за уроками. При такой вольнице, которую ему предоставила мать, с домом отдыха по соседству, усвоить что-то разумное было для него весьма затруднительно. Но он весьма преуспел в сексуальной области. И тут тетка была его главным консультантом.

Она с нетерпением ждала, когда Олег повзрослеет. Его половому созреванию придавала большое значение. Часто разглагольствовала на эту тему. Вдруг выскакивает из своей комнаты, на ее лице разлит восторг: «У него уже волосы выросли! Я сейчас видела…» Действуя от противного, отторгая вульгарность тетки, я сохранила нравственные устои. Азанчеева, часто бывавшая в нашем доме, называла меня пуританкой.

От заезда к заезду жизнь дома отдыха текла в определенных ритмах. Отдыхали по 12 или по 24 дня. Отдыхающие приезжали из Москвы и из Тбилиси. Была волейбольная площадка. По вечерам кино, на следующий день – танцы.

То, что раньше это была китайская дача, почти никто не помнил. Безликое название «Урожай» сменилось еще более безликим «Махинджаури», внося путаницу. У моря, рядом с хоздвором, был построен пансионат «Махинджаури». Это приводило приезжих в отчаяние. Сначала они искали поселок Махинджаури, потом пансионат «Махинджаури» и, наконец, потные и усталые, тащили свои чемоданы на гору в дом отдыха «Махинджаури», попадая в гостеприимные объятия моей тетки.

По-прежнему после обеда и мертвого часа, мимо нашего дома следовали «зятья», так называла тетка молодых местных ловеласов, постоянно посещавших дом отдыха. Стыдливо озираясь на нашу шушабанду, они вели аппетитных курортниц в заросли карелинской дачи. По-прежнему вечерами окрестности оглашались довоенными мелодиями, и в 11 вечера Леонид Утесов желал москвичам спокойной ночи. После чего танцы, ко всеобщему огорчению, заканчивались, и корпуса запирались.

Тетку такая жизнь, видимо, вполне устраивала. Не работа, а сплошной отдых и веселье. Кроме кавалеров из местных, она активно погуливала и с приезжими, особенно молодыми отдыхающими. Попыток устроить свою жизнь в то время она не предпринимала.

Майя Генриховна справа. В доме отдыха «Урожай» (позже«Магнолия»)

Бабушка сильно состарилась. После моего отъезда из Тбилиси тетка Дуду родила девочку Маришу. Об отце ребенка говорили, что он молоканин. В Тбилиси жило много молокан. Религиозная секта, переселенная на Кавказ во времена Екатерины Второй, еще в XVIII веке.

Тетка Майя неоднократно рассказывала, как бабушка заболела гриппом, похожим на энцефалит. Стала видеть все в четырех изображениях. Именно в это время Дуду родила семимесячную девочку, которую нужно было выхаживать, согревать на лампах. В день возвращения из роддома Дуду очень сильно порезала палец и купать малышку не могла. Пришлось это делать деду Генриху. Дед всегда был отстранен от домашнего быта. Он сидел в своем кабинете за красивым столом. Возвышался. Он – научный сотрудник. А все остальные – его окружение.

Но теперь нужно было спуститься с пьедестала и искупать маленькое существо. И в тот момент, когда он взял в руки ребенка, он прикипел к своей новой внучке так сильно, что отдал ей всю свою неистраченную любовь. Дал и свое имя, и удочерил. Девочка была названа Марией Зельгейм. Дома ее называли Маришей. Эту историю тетка Майя рассказывала часто и с возмущением, заканчивая тем, что и она Мария Зельгейм, как и Мариша, которой отдается все внимание, а главное – деньги.

Летом и осенью (в теплое время года) бабушка и дед приезжали на Зеленый мыс надолго. Часто вместе с маленькой Маришей.

Дед был скупым. Хотя очень неплохо зарабатывал переводами, денег не привозил. Денежный вопрос поднимался неоднократно, но желаемых результатов не приносил. Сестры с досадой содержали стариков, часто вспоминая об их пенсии.

Дуду, или, как часто ее звали, Дудка, работала на мебельной фабрике полировщицей. Простой рабочей. В те годы я ее на Зеленом мысу почти не видела. В нашем доме настоящих отношений между сестрами не было. Часто вспыхивали ссоры. Особенно когда подрастал Олег. При выяснении границ между теткиным и маминым участком отношения обострялись, но мысль поставить забор никогда не возникала. В то же время тетка время от времени прихватывала себе территорию на нашей площадке и рядом. То дед «подарил» беседку маленькому Олегу, когда он в этой беседке лежал в люльке, то еще что-то. Шли споры и за пограничные деревья в мандариновом саду на склоне. Тогда тетка превращалась в настоящую фурию, орала, сильно ругалась матом. Маленькая, разъяренная. Отстаивала интересы Олега! Мама сдавалась, плакала. А Олег, уже подросший мальчик, присутствовал на всех этих разборках и мотал на ус. Он мальчик. Он наследник. Что это означает, он до конца не понимал. А возможно, и прекрасно понимал.

Так своеобразно и разобщенно в нашем доме жили четыре человека.

Мои интересы

В студенческие годы я занималась самообразованием по программе, которую разработала сама. Кроме института, это был сбор коллекции шишек по намеченным маршрутам, поиски шишек определенных видов хвойных в старых парках Черноморского побережья Кавказа и Крыма. Весь свой отпуск я посвящала этим сборам.

В Москве во время сессии я целенаправленно собирала пластинки для музыкального самообразования. Зимой ходила в консерваторию, чаще всего одна. Не искала себе общества. Ставила цель – и осуществляла. Дома на проигрывателе прослушивала пластинки: только классику и оперы. Могла слушать подолгу.

Ясный весенний день. Приятный теплый ветерок. Мы с мамой корчуем огромный комель яблони в начале площадки. Эта яблоня сорта Али ага, посаженная прадедушкой, никогда не плодоносила, но занимала много места. А мама в это время решила посадить на площадке мандарины и апельсины. Маленькие саженцы ей дали в ботаническом саду. Прежде голая, наша площадка была вся засажена молодыми деревцами.

И вот мы вдвоем, как два мужика, копаем землю вокруг комля, чтобы его выкорчевать. Устали. Приготовили салат. Я отдыхаю на диване. Слушаю оперу Гуно «Ромео и Джульетта». Каждый звук доставляет мне наслаждение. «Не убивал я его, Тибальд, пора прекратить наш раздор». Голос Козловского прекрасен. И еще Лисициан, Масленникова. Да… Это было частью моей жизни.

В программу самообразования входил и сбор книг. Странным образом, но в нашем доме ни у тетки, ни у мамы книг не было.

Собирала я и репродукции. На улице Сталина, на улице Горького в больших книжных магазинах лежали стопки репродукций. Стоили они несколько копеек. Хорошего качества, на глянцевой бумаге. Я собрала неплохую коллекцию. Любила особенно «Над вечным покоем» Левитана. Это небо, простор… И многое, многое другое. Вся моя коллекция пропала, как и собранные мной книги. Что сделала с ними мама? Пластинки остались на Зеленом мысу и потом стали маминым достоянием.

К нам на Зеленый мыс изредка приезжал из Поти мой сводный брат Юра Мазуренко. Он очень тянулся к нашему дому. Ходил с теткой в дом отдыха и слушал ее анекдоты. С тех пор и до сегодняшнего дня мы изредка встречаемся и переписываемся. Он живет в Минске. В письмах мы обменивемся только нам известным паролем: «Хобски дорога, Кулевский поворот». Это означает - дорога на село Хоби и поворот на поселок Кулеви недалеко от города Поти. От Юры я кое-что узнала о своем родном отце. С ним Юра в своем детстве время от времени поддерживал связь, ездил в Одессу и Николаев, откуда родом Тимофей Мазуренко. Потом в досаде убегал, возвращался к своей матери в Поти.

Личная жизнь

После Жени у меня не было серьезных увлечений. Как и прежде, я была гордой и порывистой. Но время пришло, и мне хотелось встретить спутника жизни. Это должен быть мой сверстник, с которым у меня общие интересы.

Я, как и раньше, хожу на танцы в дом отдыха «Магнолия». Так приятно танцевать фокстрот! Так хочется, чтобы тебя пригласили! Иногда приглашают.

Молодых людей среди моего скудного окружения на Зеленом мысу я не замечала. Казалось, их просто не было. Только Дурсун Беридзе – наш далекий сосед с соседней горы. Он учился в Тимирязевской академии. На него я смотрела как на доброго старшего товарища. Немного замедленный, спокойный, он хорошо говорил по-русски. Познакомил меня с Наташей Эйгес, студенткой МГУ, и ее друзьями. Благодаря этим знакомствам создалась компания молодежи, которая приезжала летом на Зеленый мыс, а зимой, когда я была в Москве на сессии, мы собирались по любому поводу, танцевали под патефон. Мне нравился Алик – студенческий друг Дурсуна, сын профессора Тимирязевской академии. С ним я бывала на торжественных студенческих вечерах в Кремле и в зале Чайковского. Вечера сопровождались прекрасными концертами. Тогда я видела танец умирающего лебедя Сен-Санса в исполнении Майи Плисецкой, слушала романсы в исполнении Козловского. Мне очень хотелось встретить с Аликом Новый год! Он звал в свою компанию, тимирязевскую. Но компания из МГУ перетянула. Он обиделся, и я больше его не видела. Но большого огорчения я не испытала.

Летом 1958, когда я была уже на четвертом курсе, мама пришла с работы и взволнованно сообщила: известный палинолог Людмила Андреевна Куприянова просит оказать ее сыну Андрею Боброву гостеприимство. Он студент Ленинградского университета. Его отец – главный редактор «Флоры СССР», Евгений Григорьевич Бобров – супруг Людмилы Андреевны. Мальчик едет в ботанический сад на практику. Так в нашем доме появился светловолосый надутый молодой человек. Он претендовал на глубокое знание растений и часто высокомерно меня поучал. Я комплексовала. Не знала систематики. А он проходил и малый и большой практикумы. То есть получал основательное образование. Несколько лет спустя я случайно узнала, что Андрей Бобров был в меня влюблен. Знала об этом и его мать Людмила Андреевна, с которой я встречалась в Ленинграде, в ботаническом институте. Она многие годы поддерживала со мной дружеские отношения. Глядя на меня, она сожалела, что не я его избранница. Но в то лето я и представить себе не могла такой симпатии. Мне казалось, что все наоборот. И это вызвало отторжение.

От Андрея Боброва я впервые услышала благую весть о появлении в наших краях Андрея Хохрякова, моего будущего мужа.

Ниже нашего дома, в сыром ущелье под холмом растет редкое иноземное растение хуттуиния из семейства зауруровых. Прибегает возбужденный Бобров. Он должен выкопать хуттуинию, показать ее Андрею Хохрякову. Это ботаник, который недавно приехал из Москвы в Кобулети, на станцию лекарственных растений. Очень талантливый, но почти слепой. Я была заинтригована. Почувствовала сочувствие к приезжему.

Андрей Хохряков действительно был сильно близорук, но не настолько, чтобы его считали почти слепым! Но у Андрея Боброва эта мысль засела прочно. Спустя годы, когда я бывала в Ленинграде, в ботаническом институте, при встрече он каждый раз спрашивал, как дела у Андрея со зрением.

Тем же летом я гостила у Софьи Диомидовны и Шалвы Ипполитовича Гуджабидзе в Гудаутах.

На даче Никитиной – близкой знакомой Софьи Диомидовны – летом собирались литераторы. Софья Диомидовна послала меня с большим букетом на литературный вечер. Там читают стихи, переводы. На улицу Бомборскую, 18, в дом Гуджабидзе я возвращалась поздно вечером. Яркая луна светила так, что было видно как днем. Меня пошел провожать один из участников вечера, мужчина средних лет. С места в карьер он делает мне предложение. Приглашает в Москву. Заявляет, что я алмаз без оправы. Мы стоим на пыльной улице. Он уговаривает. Нет, я никуда не поеду. Мне он кажется стариком.

В Гудаутах сложилась веселая молодежная компания. Я училась кататься на велосипеде по ровным гудаутским улицам. В комнате, где книги занимали все пространство до потолка, в окно свешивались сочные персики величиной с кулак. Как мне там было хорошо! Юность! У Софьи Диомидовны жила стая кошек с разноцветными глазами. Осенью они ловят по соседству перепелов. Вдали сверкают снегами горы Кавказа. В доме гостит дальний родственник Софьи Диомидовны Александр с дочкой Леночкой. Через год, выйдя замуж за Андрея Хохрякова, я неожиданно узнала, что этот Александр – двоюродный брат Андрея, а его жена Галя в близком родстве с Софьей Диомидовной. Поистине браки заключаются на небесах!

Из Гудаут я уехала в Киев. Давно мечтала. Зов предков Мазуренко. Влюбилась в этот город. Без устали бродила с раннего утра до позднего вечера по нарядным улицам, музеям, любуясь и восхищаясь. В результате от ходьбы ноги распухли. Домой я возвращалась из Одессы на теплоходе. Тепло. Празднично. Я еду на палубе. Образовалась приятная компания таких же молодых ребят, которые смогли купить только палубные билеты. Теплоходы подолгу останавливались в портах. За несколько часов стоянки можно было совершить большую прогулку. В каждом городе: Новороссийске, Туапсе, Сочи, Сухуми мы подолгу гуляли. Мальчик из Поти, Володя Кишик, мне понравился. Намечался роман. Это большое путешествие было окрашено романтическими надеждами. Вечерами мы стояли у кормы и долго смотрели на волны, стаи чаек.

Той же поздней осенью холодным вечером к нам домой на холм неожиданно пришел ухажер, который в Гудаутах лунной ночью мне сделал предложение. Не побоялся темноты, незнакомых дорог. Дома у нас в то время жил мой дед Генрих. Настойчивое предложение ехать в Москву мне немного льстило. Но этот человек мне не нравился. Он был много старше меня, занимался скупкой и продажей старинных картин. Дед говорит: «человек солидный, с положением». Но я отшила жениха. Через день встретила снова в кафе, в центре Батуми. Он опять просил продолжить знакомство. Отказала наотрез. Больше я его не видела.

Серьезное предложение руки и сердца я получила от Ростислава Григорьевича Степанова. Он пришел в семенную лабораторию с просьбой дать ему семена. Высокий, сухой. Работает в Молдавии на фабрике по изготовлению ботанических экспонатов для школ. Попросил у меня адрес. Стал писать письма мелким бисерным почерком. Оказался румынским революционером. Долго был в заключении. Недавно освобожден. Человек интересный. Натуралист. Написал книжку о своих наблюдениях за разными живыми организмами. Переписка с ним, хотя и с перерывами, длилась очень долго. Он приходил к нам в гости в Москве, а Андрей ездил к нему в Молдавию.

С моим будущим мужем Андреем Хохряковым я познакомилась осенью. Из Кобулети он часто приезжал в ботанический сад.

Тихий осенний день. Окна распахнуты, снизу тянет сладковатым ароматом маслины душистой. Я, как обычно, сижу за своим столом между Галиной Алексеевной и Ашотом Багратовичем. Неожиданно входит тонкий, невысокого роста молодой человек в очках с накинутым на плечи плащом. Спрашивает у Ашота, как пройти в один из отделов. Это вызвало удивление. Мой сдержанный начальник стал намекать на то, что визит молодого человека неспроста, что мне не стоит отворачиваться от выпускника МГУ. А я и разглядеть-то его не успела!

Только через месяц я познакомилась с Андреем. В библиотеке перебирала гербарий хвойных растений. Вошел Андрей и стал рассматривать в моем гербарии можжевельник китайский. Первые слова, которые я от него услышала: «Какая гетерофилия!» У можжевельника китайского разные листья. Так мы познакомились. Мне он показался замкнутым, постоянно занятым своими мыслями.

О больших знаниях молодого специалиста с уважением говорила Александра Алексеевна Дмитриева – заведующая гербарием. Она редко кого хвалила. А Андрей общался с ней на равных. Его эрудиция, знания уже в то время были выдающимися.

Мама стала приглашать Андрея к нам в гости. Чувствовалось, что ему в Кобулети, в темной комнате, одиноко. Вел себя он у нас очень естественно, по-домашнему. Не стеснялся.

Я вскоре уезжала на сессию в Москву. Андрей также собирался в отпуск к себе домой. Оставил мне телефон. Просил позвонить. Приглашал в консерваторию.

В Москве в середине декабря, в разгар сессии, я позвонила ему. Трубку взяла мать Андрея. Оказалось, он еще не приехал, но я обязательно, обязательно должна придти к ним в гости. Приятный голос, настойчивость, с которой просила Ольга Андреевна (так звали мать Андрея), покорили меня. Встретила она меня очень радушно. Накормила грибным супом. Я почувствовала устойчивость семейного уюта. Того, чего была полностью лишена на Зеленом мысу. Потом будущая свекровь долго показывала мне семейные альбомы. Но я, листая страницы и рассматривая вереницу веселых застолий незнакомых мне людей, отдавала лишь дань вежливости. Мысли мои были заняты Володей Кишиком, который изредка мне писал.

Мы разминулись с Андреем: после сессии я вернулась на Зеленый мыс, а он уехал в Москву. Но в феврале снова встретились. Его неаккуратность, полное пренебрежение к одежде настораживали. В то же время Андрей был интереснейшим собеседником, а главное – я его понимала с полуслова. Такого взаимопонимания у меня ни с кем никогда не было. Постепенно возникла глубокая взаимная симпатия.

В марте в командировку в ботанический сад приехала группа молодых сотрудников из Москвы, из Главного ботанического сада. С Андреем приехали его однокурсники, выпускники МГУ: Лада Шафранова, Люся Гатцук, Лида Воронцова, Нина Алянская. Во главе со своим руководителем Георгием Владимировичем Микешиным они совершают экскурсии в горы. Я с ними ездить не могу. Ашот по-прежнему строг и не поощряет мои отлучки на природу. В долине Чаквисцкали, на ее притоке Бзонис Андрей нашел новый вид галантуса – подснежника.

Мама пригласила всю компанию к нам в гости. Обсуждали находку Андрея. Найти новый вид – большая удача. Андрей решил назвать его в честь основателя Батумского ботанического сада А.Н. Краснова. Гости рассказывают, как в Кобулети у Андрея в комнате они увидели том Энглера, на котором стояла керосиновая лампа. Намекают на неаккуратность Андрея. Мне неприятно это слышать. Я уже тогда болезненно переживала эту черту моего суженого, которая потом станет проявляться в самых разнообразных обстоятельствах, затмевая его главные положительные черты характера.

Георгий Владимирович Микешин, недавно побывавший в Китае, увлекательно рассказывал о своей поездке.

Кроме того, слушали музыку. Первую симфонию Чайковского «Зимние грезы». Эта музыка как никогда совпадала с моим настроением. Я знала, что нравлюсь Андрею, что именно меня он выделяет на фоне умных и красивых столичных девушек.

Наступили прекрасные весенние дни. Мы часто вдвоем ходили по ботаническому саду. Ранняя весна в Колхиде полна очарования. Море, еще холодное, голубеет сквозь легкую дымку тумана, наплывающего на зеленые холмы. Вся растительность мощной волной идет в рост. Цветут рододендроны с огромными шарами красных соцветий. Зрелище на фоне голубого неба завораживающее. Кисти розовых соцветий сакуры свисают как изящные фонарики. Краснеющие листья кленов во время дождя похожи на птичьи лапки, с концов которых свешиваются капельки, играют под солнечными лучами. Все обильное, щедрое! Все вокруг говорит о силе жизни!

На майские праздники мы втроем: я, мама и Андрей совершили поход на Чаквисцкали. Андрей хотел снова увидеть открытый им галантус. Здесь было все совсем по-иному, не как на побережье. Горная речка сверкала брызгами, перекатывалась через валуны потоками воды, шумела. По берегам буковый лес уже распустил изумрудную зелень. Цвела сиреневая примула Сибторпа, ирис лазский и омфалодес каппадокийский с поразительно синими яркими цветками. Но галантус уже отцвел. В жарком и по-оранжерейному влажном воздухе в глухом сыром ущелье рос редкий папоротник гименофиллум.

Роман развивался. Мы уже не могли надолго разлучаться, и Андрей часто приезжал к нам домой на два-три дня. Однако он горестно говорил, что потратил на дорогу из Кобулети до Зеленого мыса «аш три рубля!». «Неужели он скупой?» – размышляла я с досадой. Но позже оказалось, что он меня испытывал и наблюдал, как я отреагирую. Он любил подшучивать. За всю долгую 38-летнюю жизнь с Андреем я часто не могла разобрать, где он шутит, а когда говорит серьезно. На самом деле он не был жадным. Наоборот, не знал счета деньгам. Но не был и расточительным. Просто деньги его мало интересовали.

Одновременно с ростом наших чувств возрастала тревога матери Андрея. Ей стало ясно, что за ее спиной провинциальная девушка хочет стать москвичкой и использует для этого ее неопытного сына. Принимались меры. Она писала Андрею, увещевала, вела активную переписку с дамой, работавшей вместе с Андреем на станции лекарственных растений. Отговаривала Андрея от женитьбы и жена его брата Галина. Писала ему о том, что каждая, без исключения, провинциалка стремится в Москву. Сама из Пензы, она видимо ориентировалась на свой опыт. Но обо всем этом я узнала позже.

В середине мая Ольга Андреевна неожиданно появилась в маминой библиотеке. Гордая, надменная, она – заведующая библиотекой нефтяного института – учинила маме экзамен. У нее, как и у мамы, не было высшего образования. Она, как и мама, претендовала на знание иностранного языка. Правда, потом я никак не могла выяснить – какого же.

Днем захожу к маме в библиотеку и вижу ее совершенно потерянной.

– Аинька! Приехала мама Андрюши и устроила мне экзамен!

Я попыталась ее успокоить, вспомнила зимнюю встречу с гостеприимной дамой. А через несколько минут я встретила свою будущую свекровь. Импозантная моложавая дама в пышном капроновом платье с большой накладной русой косой на голове, с китайским зонтиком производила сильное впечатление. Она облила меня холодом и высокомерием. Я что-то лепетала.

Когда спустилась из дирекции вниз, в свой отдел, на дачу Баратова, обида жгла мое сердце… Ничего мне не нужно! Ничего! А так хотелось счастья!

Через некоторое время Андрей зашел ко мне, просил меня встретить его вечерней электричкой. А сейчас он должен ехать со своей мамой в Кобулети.

Темный теплый вечер. Зеленый мыс. Я одна стою на платформе. Из тоннеля выезжает пригородный поезд. Спускается только один пассажир. Это Андрей. Мы молча поднимаемся к нам домой и идем к буку. Сидим на скамейке. Андрей наконец заговаривает. Предлагает мне свою руку и сердце. Светят далекие огни Батуми. Бухту перечеркивают крест- накрест огни прожекторов, просматривающие бухту. Тишина.

Маман – так все в доме звали Ольгу Андреевну – собралась с визитом к нам в воскресенье.

Накануне Шушаник предложила мне погадать на кофейной гуще. Рассматривая мою чашечку, она мне сказала, что приедет Володя, она его осенью видела мельком, и он ей понравился. Андрей же ей не нравился, видимо за свой странный вид. Я усмехнулась про себя и не поверила. Мало ли что можно увидеть в замысловатых узорах кофейной гущи.

Утром в воскресенье из Кобулети приехали нарядная маман и такой же нарядный, в белых брюках, Андрей! Парадный визит сопровождался презентами: большой хрустальной вазой для мамы и красивой чашкой для Майи Генриховны. Всей кампанией мы спустились к морю, на пляж. Стояла прекрасная погода. Мама моя, чувствуя ответственность момента, оставила меня вместе с гостями на пляже, а сама отправилась домой готовить обед.

Когда мы вернулись, мама отвела меня в сторону и заговорщически сообщила: «Приехал Володя!». В беседке, обвитой виноградом, сидели Володя Кишик с другом. Они приехали из Поти. Издалека. Андрей не придал значения этому визиту или не показал виду.

Ольга Андреевна была в курсе, что я невеста Андрея. Ей пришлось смириться. Сердце ее успокоилось тем, что мама ей стала показывать семейный альбом, где были изображены мои предки бароны фон Зельгейм. Особенное впечатление произвело на нее то, что я оказалась потомком знаменитого скульптора Клодта. Ольга Андреевна всегда считала себя аристократкой, хотя была дама из купеческого сословия, в прошлом богатая. Это подчеркивалось. Вспоминались дома предков в центре Москвы: в Хамовниках, в Скатертном переулке, ранее принадлежавшие богатым купцам Бояровым. Девичья фамилия ее Боярова. Знаменитый дед Иона Ульянов на семейной фотографии – с длинной бородой, окруженный многочисленными родными. Именно он создал основу богатства всей семьи.

В деревне под Можайском у бедного крестьянина Ульяна было 13 детей. После эпидемии холеры выжило только двое мальчиков. Два подросших брата, взявших по отцу фамилию Ульяновы, после отмены крепостного права ушли в Москву и стали ломовыми извозчиками, нажили первоначальный капитал.

Одного из братьев, Ивана, человека глубоко верующего, старообрядца, поддержало духовенство старообрядческой церкви, что у бывшей Рогожской заставы в Москве. Он разбогател и стал купцом первой гильдии, делал богатые дары церкви. Например, иконостас, отделанный золотом. В глубокой старости Иван принял монашеский сан и стал Ионой. Его могила – большой обелиск черного мрамора на Рогожском кладбище – находится рядом с большой усыпальницей Саввы Морозова. При жизни он сумел обеспечить и своих детей. Глухонемая дочка была удачно выдана замуж за купца Боярова. Это мать Ольги Андреевны – бабушка Андрея.

Но в тот день я всей истории предков Андрея не знала.

А у нас несколько портили картину дочь и внук Генриха фон Зельгейм – тетка Майя и ее сын Олег. У Олега появилась дама. Он еще мальчик, ему только 13. Но Майя Генриховна с сыном и пикантной молодой женщиной гуляют по окрестностям втроем. Майя у нас дома распространяется о сексуальном просвещении своего сына. Можно было составить неблагоприятное мнение о моральном облике нашей странной семейки. Но Андрей был мной увлечен, и мы с ним отнеслись к этой истории с юмором. Маман, к счастью, была у нас дома недолго.

Юмор у Андрея тонкий. Он очень остроумный, и я его понимаю с полуслова. Кроме того, Андрей любит путешествовать! С детских лет, особенно в студенческие годы, много ездил по стране. Мы будем всегда вместе, будем вместе путешествовать! Это вполне совпадало с моими представлениями о спутнике жизни, о том, как должна устроиться моя жизнь…

Темными вечерами летали мириады светлячков или светила яркая луна. Воздух был пронизан ароматом цветущих мандариновых садов.

В начале июня Андрей на несколько дней уехал в Сочи. Оттуда – на Красную поляну. В одиночку поднимался на гору Ачишхо.

По возвращении, без промедления он, обросший и исцарапанный, сразу же приехал к нам домой. Оказалось, он по крутым склонам поднялся на вершину горы. Там его застала ночь. Спичек с собой он не взял. Так и заночевал. Ночью приходили шакалы и лизали ему пятки.

В горах Андрей нашел новый вид хохлатки. Я сначала подумала, что он нашел какую-то птицу. Не знала о существовании такого рода растений. Новый вид хохлатки он назвал в честь ботаника, изучавшего флору Кавказа, хохлаткой Кузнецова. Я слушала рассказ Андрея, вытаскивала занозы из его рук, но представить себе не могла, каким одержимым он становится во время походов. Став его женой, я все годы замужества ползла за ним, отставала. А он даже не оглядывался. Шел вверх к вершине.

Вскоре Андрей уехал в Москву сдавать экзамены в аспирантуру в Главном ботаническом саду. Поступил с трудом. На одно место было двое претендентов. Предпочли своего сотрудника. А Андрей был со стороны. Его мать предприняла максимум усилий и хлопотала о втором месте. Андрей вернулся на работу в Кобулети и продолжал ездить на Зеленый мыс.

Я была на последнем курсе, готовила дипломную работу.

Решила составить определитель сортов хурмы восточной. Большую коллекцию в тридцатых годах привез в ботанический сад Н.И. Вавилов. Были интересные сорта и в старых парках.

Андрей помогал мне составлять определительные ключи для плодов. Рисовал плоды в альбом. У него хорошо получалось. Маман снова сердилась и считала, что я отвлекаю ее сына от науки. Писала письма моей маме о том, что она должна позаботиться о моем приданом. Она была разумной женщиной, к тому же потомственная купчиха. А меня это рассердило. И я заявила, что если я и выйду замуж за Андрея, то приду к нему только в одном платье! Я так и поступила. Потом пожалела о своей глупости.

Перед последней сессией я поехала в Ленинград.

Два зимних месяца я работала в БИНе (ботаническом институте), готовила диплом. У меня там было несколько знакомых, которые после окончания ленинградского университета пришли сюда на работу, а до этого приезжали на практику в ботанический сад: Надя Короткова (в будущем Имханицкая), Лена Мордак, Марина Баранова, Сима Морщихина. Я ходила на литературные вечера, в филармонию, музеи. Посмотрела нашумевший спектакль в БДТ- «Идиот» с молодым Смоктуновским. Попасть на этот спектакль было невозможно. Получилось случайно. Предыдущей осенью в ботаническом саду были в командировке почвоведы из сельхозинститута. Им по разнарядке выделили билеты на этот уникальный спектакль, о котором вспоминают до сих пор. Достали и мне. Среди молодежи, с которой я общалась в БИНе, был и надутый Андрей Бобров. Я была звана к чопорным его родителям. Мама Андрея Людмила Андреевна, недавно приехав из Канады с ботанического конгресса, рассказывала о Ниагарском водопаде, показывала покупки. Это было необычно. Попасть за железный занавес, да еще в Америку! Об этом мы могли только мечтать.

После окончания института весной 1960 года я вышла замуж за Андрея и переехала в Москву.

Началась новая, незнакомая жизнь, надолго оторвавшая меня от Зеленого мыса.

М.Т. Мазуренко © 2012 Утраченная Колхида